ПАПИРОСЫ
Дед Миша курил одну за одной, и потому имел приятно оранжевые усы при белоснежной бороде.
Он не признавал самокрутки и покупал исключительно "Приму" - шёл в магазин с верёвочной авоськой, набивал её плотно белыми с красным пачками, а дома вываливал всё это добро на стол в кухне, потрошил пачку за пачкой и долго, с предельным тщанием считал папиросы.
Не потому, что их могло не хватать, а исключительно удовольствия для. Правда, удовольствия по отношению к нам достаточно сурового, потому как не дай бог даже случайно нарушить дедов медитативный подсчёт. Дед как правило хватал нарушителя за ближайшее ухо и с силой выкручивал, оставаясь удивительно глухим к любым воплям.
Вдоволь наигравшись с чужим, стремительно синеющим ухом, дед Миша все подсчитанные папиросы сгребал обратно в кучу и начинал подсчёт сначала. Когда заканчивал, брал с подоконника общую тетрадку в жёсткой обложке и вписывал в неё дату, а напротив - количество папирос. Трогать тетрадь, понятное дело, строго воспрещалось.
Часть подсчитанных папирос дед Миша складывал в потёртый портсигар с танком на крышке, остальные - в специальную большую коробку из тонкой жести. В нашей семье эта заветная коробка так и называлась - "папиросная" - и стояла у деда в комнате на тумбочке при кровати. Из коробки дед курил дома, а портсигар брал с собой на улицу, закладывая его перед самым выходом в левый карман гимнастёрки.
Спички он каждый раз забывал, потому мог по несколько минут сидеть за доминошным столом с нераскуренной папиросой во рту, злобно зыркая на недогадливых однокашников, а попросить - язык не поворачивался. Дед Миша никак не хотел признать свою отставку и видел в остальных людях не людей, а только недалёких и медлительных подчинённых, поголовно страдающих разжижением мозгов и куриной слепотой.
Мы ему такой подход всё же прощали, поскольку по-настоящему злым он никогда не был - просто раздражался чаще, чем следовало.
Он был уже старый, но всё ещё крепкий - может, за счёт двух метров роста и постоянной жизни на улице, а может, ещё почему, мы теперь не узнаем. Во дворе его натурально боялись, но с уважением, хотя многие откровенно заискивали - дед принимал это как должное и не расстраивался, когда к его папиросе с поклоном подносили шипящую спичку. Он коротко кивал, слегка мазнув глазами очередного поджигалу, и снова уставлялся в доминошные костяшки у себя на ладонях.
Как только кончалась одна папироса, он степенно откладывал в сторону костяшки, вынимал из кармана портсигар и из него брал другую - со значением, чтоб заметили. Но замечали не всегда сразу. И дед опять злился, швыряя в соседних старичков короткие взгляды, а правый ус его потешно задирался вверх.
Дома дед подкуривал сам, чаще всего - от свечи в подсвечнике, с которым вечером долго ходил по квартире, стуча сапогами и не давая никому спать. Мы терпели, натянув одеяла под самые подбородки, поскольку знали, что скоро он успокоится у себя в комнате и будет курить там, сидя на кровати и вперившись в пустое пространство примерно в метре перед собой.
Впрочем, пустое условно - в этой пустоте жил своей приятно замедленной плавной жизнью голубоватый папиросный дым, а дед, наверное, за этой самой жизнью старательно наблюдал. Может, даже и записывал в ещё одну тетрадку - но мы такой тетрадки не видели и потом, когда деда не стало, нигде не нашли. А не стало его по меньшей мере странно - он просто однажды не пришёл домой.
Мы боялись, что с ним случился где-то на улице удар, но его коллеги по домино такой расклад решительно отрицали - они своими глазами видели, как дед пошёл домой, как распахнул свежепокрашенную дверь в подъезд и скрылся за ней, возвращённой на место доводчиком.
На всякий случай мы позвонили в больницу, а после - в морг, но двухметровых стариков с оранжевыми усами к ним сегодня не поступало и не поступило ни завтра, ни послезавтра, ни потом. Мы обошли весь город, надеясь обнаружить деда Мишу без памяти, но живого и целого на какой-нибудь скамейке, но на скамейках сидели другие, совсем чужие деды - короткие и без усов.
Не зная, как с этим всем смириться, мы просто стали ждать, часами сидя у окна на кухне и листая дедову тетрадь с подсчётами. Прочитанные цифры ни на какие мысли не наводили, а только зря бередили нутро.
Дед не умер, знали мы, но здесь его нет, знали мы ещё увереннее, но где он - мы знать не умели, и незнание это серьёзно бесило. Дело даже и не в любви, а в том, что каждое предложение обязано на хвосте иметь точку, а в нашем точки не было - как будто челюсти заклинило на полуслове.
Мы тоже пристрастились к "Приме", но дедову коробку трогать не решились - она так и стоит, правда, теперь не на тумбочке, а у кого-то из нас в шкафу. Авоськами папиросы мы не покупаем, но каждый всё равно тайком потрошит свою пачку и шёпотом считает, будто бы сам процесс подсчёта является ключом к деда Миши особенной тайне, - а мы все верим, что такая тайна есть - или, по крайней мере, была.
И никто никогда не признается другому и даже себе в том, что чётко знает теперь, кем обернулся дед Миша, - когда видит в прокуренной пустоте перед собой, как раздражённо задирается вверх дымный лихой ус.
12 октября 2011 г.
Дальше: СЕРЁЖА ►
– Оглавление –
© Константин Стешик, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах [Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...] Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём [Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...] Алексей Смирнов. Два рассказа. [Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...] Любовь Берёзкина. Командировка на Землю [Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.] Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду [Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.] Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней. [Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...] Аркадий Паранский. Кубинский ром [...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...] Никита Николаенко. Дорога вдоль поля [Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...] Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц) [О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.] Дмитрий Аникин. Иона [Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
