- Ладомир? - кудахтала маленькая ссохшаяся старушонка - хозяйка небольшого, под стать ей домика, уже более часа хлопотавшая, обустраивая своих новых постояльцев - высокого молодого человека с жидкими волосами, бледным болезненным лицом и близорукими глазами, и статную полногрудую девушку с огромными выразительными очами на ослепительной белизны кожи лице.
- Как же, как же, знаю я вашего Ладомира, - по интонации невозможно было уловить еë отношение к ни сном ни духом ничего не подозревающему объекту беседы, - знаю, да, знаю, - повторила она как бы уговаривая саму себя лично убедиться в этом столь примечательном факте.
- Какой он, Ладомир? - подбрасывала поленья в топку старушечьего интереса Есения, и словоохотливая бабулька, явно заинтригованная повышенным интересом к собственной персоне со стороны пришлых людей, ощущая себя в центре всеобщего внимания, чуть ли не респондентом, дающим интервью неким особо важным персонам, стараясь произвести на них должное впечатление охотно и смачно выговаривала слова своим почти беззубым шепелявым ртом:
- Смирный. Не то что наши-то мужики - все сплошь пьянь да пОгань, - выразительно всплеснула руками Агафья Тихоновна, как, между прочим, и звали нашу прелюбознательнейшую старушку.
- Значит, он-то не ваш будет? - продолжала выспрашивать Есения.
- Вестимо, не нашенский. Уже почитай годков... Ох запамятовала, вы уж не взыщите со старой.
- Ничего, бабушка. А кто он, живëт чем?
- А Бог его ведает, внученька, смурнoй - он и есть смурнОй. Сидит себе один, как лешак, на болотах, всë думку свою думает. А что? Поди ж ты рыбы и ягод сдаëт-то поболе наших. Да и лес воротит тож, - спешила оправдаться за свою забывчивость Агафья.
- Так он - работает? - почти искренне удивилась Есения.
- Вестимо. А то как же? У нас без этого долго не протянешь, милая. Работает, трудится горемычный. Бывало подойдëт к осине, топор за пазуху спрячет, а сам прислонится к ней и шепчет, шепчет - как с родной прощается. Да и кто у него роднее-то будет? Уж не машина ли его, что тварь бессловесная? - старушка была осведомлена явно побольше того, чем от неë ожидали Есения с Виталием.
- А вы знаете и о машине? - забрасывала новую удочку Есения.
- А то как же? Поллеса проводами опутал, неугомонный, - горделиво подбоченясь прихлëбывала из блюдца чай довольная собой Агафья Тихоновна, - Я, говорит, бабуля, сеть тяну. А что, говорю, за сеть такА? Лес - он не море, его неводом не ухватишь, плугом не вспашешь - морока да и только. А я, говорит, славносправную сеть тяну, машину питаю, души человечьи приманиваю. Да разве ж такими-то путами душу уловишь? Эх, говорю, человече - Новый Ловчий, душа - не птица, еë в силках не удержишь, хлебом не приманишь. А лучше взял бы ты водицы святой из храма да окропил бы свой невод - глядь и прибьëтся какА заплутавшая, так ты не зевай, в затылке не чеши - зА косы хватай да во храм тащи - отпоëм всем миром упокой души. А он мне - спасибо, говорит, тебе бабуля за совет, но только нету никакой души, да и не нужна она мне вовсе. Я, говорит, свою силу ищу да разум мощу, Навь ко мне придëт, в гости - угощу, а пожалует МорОк - уйдëт без порток. Азъ есмь брадобрей - нет меня добрей, кланяться людей мигом отучу - становись смелей, Дарной окочу. Свят, свят, свят, испужалась, аж крещусь, я, милок, за так лучше попощусь. Прощевай дружок - Ловчий Новый душ, вот те пятачок - за щеку запрячь, дай себе зарок да не бить баклуш, да не прогневи - больно ты горяч, в роще соловей - ждать тебе детей, да не рассмеши моей боль души - станем на погост собирать гроши!
Разгорячëнная Агафья умолкла, поднялась и направилась было к печи, но тутже обернулась, приблизила своë лицо к лицу Есении и, оглянувшись на почти задремавшего под еë убаюкивающий сказочный говор, или же усиленно создающего такую видимость Виталия, прошептала:
- Вы не сомневайтесь. Он вас дождался - ныне он в силе. Сеть притащила ему неплохой улов - вас...
"...детей его ненаглядной Ladomirity",- мерещатся мне всë новые слова, дотошно сгенерированные моим проекционным транспондером интуиции. Дети? Да. А отчего бы и нет? Шикарная мистерия - новейшая религиозно-мистическая парадигма, призванная одухотворить техногенные тернии данного этапа цивилизации - спасти ни о чëм не догадывающееся человечество, избравшее себе неверный путь, преступив однажды в неверном направлении поверхность бифуркации - водораздела Криви и Прави, отправляет своих несмышлëных отпрысков на заклание в инфернальном водовороте того, что всë ещë по недомыслию именуется Сетью. Не напоминает ли вам это нечто знакомое? До боли, до ломоты в суставах и назойливого привкуса ладана на языке? Жертвы? О, жестокая Ladomirity! Нет уж, увольте, что-то подобное мы уже проходили, мне всë ещë слышны удары по сколачиваемому кресту и взмахи плети. Или может быть избранные? Требы-подношения? Подарки, что преподносит благодарное творение своему творцу-твастырю? Да! Спасибо тебе, Агафья - не возьмëшься ли ты быть их бабкой? Мои дары нуждаются в хорошей обëртке. Станешь ли ты их целлофаном?
Клеенчатая маета упрямо просачивается сквозь наглухо задраенные переборки моей непотопляемой совести, оловянный перископ любопытства преследует обозреваемые окрестности, в порядке интуитивного алфавита перебирая все мыслимые и немыслимые имена Бога. Я останавливаюсь на немыслимых. "Азбуку ведай, глаголь добро"1, - протяжно заклинает меня потревоженный эгрегор православия. И я, путаясь в мыслях, стараясь как можно скорее подобрать необходимые слова, глаголю:
XIX
"Ведаю, отче, я Правь светозарную,
Славлю я, отче, лик ясный еë,
Явь умащаю трудом благодарную,
Навь размещаю я над бытиëм.
Солоно, отче, хлебать неизбывное,
Разум не прост, но идея проста -
Как не засеять весною озимые,
Мëду не пить в соблюденье поста.
Велено, отче, стеречь мне без устали
Сеть бездыханную - бредень отца,
Не зарости ей молвою под Суздалем,
Как не пройти еë мне до конца.
Мыслю я, отче, седмицею звонкою
Смерть свою ограждая от зла панацей,
Там где ворон степной полюбился с воронкою
Свою жертву настиг золотой скарабей.
Верую, отче, я не по наитию,
Тело моë - лишь души интерфейс,
Что получено мной в Явь при полном прибытии,
В Навь отправивши дух в заповеданный рейс.
Молвлю я, отче, незримый, но сущий,
Ежели славен ты на небеси,
Случая случай прими неминучий -
Верою правь истечение сил."
- Что, чëрт его дери, происходит?! - Виталий ещë не орал, но сдерживаться становилось всë труднее и труднее. События последних дней и так порядком измотали его. "А тут ещë какая-то старушенция городит не поймëшь что, каждая сволочь норовит тебе высказать и дать указания, объяснить, да ещë и тоном, будто читает снизошедшее на неë, чуть ли не божественное, понимаешь, откровение. Чушь! Куда я попал?! Что, неужели это расплата за моë маниакальное стремление постичь истину? Да ни в жизнь! Я что - фарисей, присутствующий на собрании у Пилата, или апостол того_не_знамо_кого, выслушивающий бредни мессии в Гефсиманском саду? Да упаси меня!.. Искал - нашëл. Ладомир? Ладоми-и-ир. И ещë какой! Самый настоящий! А не тот игрушечный Санта-Клаус!.. Э-э-э, ну, правда, его я не щупал, но крайне сомневаюсь, что притронувшись к нему моя рука провалится в пустоту. Хватит с меня приведений, духов, полтергейстов, леших, домовых и прочих барабашек с русалками и иже с ними! А вспомнить ещë и Трикстера... бр-р!" - совершенно натурально поëжился Виталий, как если бы неожиданно прикоснулся к змее, жабе, или не менее омерзительному предмету.
- Медиана, родная моя, можешь ли ты мне хоть сколь-нибудь вразумительно объяснить, что творится на самом деле? - чуть не плакал Виталий лëжа на коленях Есении в маленькой, отведëнной им хозяйкой комнатëнке, когда та, вдоволь наговорившись, наконец, полезла на печь и задремала. Или старательно сделала вид.
- Замечательная идиллия, Таль. Разве ты не видишь что творится сам? Разве тебе было недостаточно Нави? - мягко выговаривала ему Есения, склонившись над ним и придерживая голову Виталия своими ладонями, как если бы она ухаживала за тяжело больным, или, тем паче, раненным, - Что с тобой случилось, Таль? Ты думаешь - ты очнулся, а все мы пребываем в бреду? Это никакая не мистификация - Ладомир, он живой, он человек, как ты и я. А Навь реальна, как реален всякий обман, как мираж - разве ты будешь отрицать, что видел его? Есть ли у тебя основания не доверять собственным глазам?
- Прости меня, но ведь что-то мне подсказывает, что здесь что-то не так... Интуитив! Ведь это моë слово! Ты помнишь? Ещë ты меня корила за мою, как ты сама еë назвала "интуитизацию"! Я, по-твоему, стал еë заложником. И кто из нас заложник теперь? Ужели ты безоговорочно уверовала в Ладомира?
- Таль! Таль - да ведь в тебе говорит ревность! Ну что ты в самом деле, как наивное дитя - как можно ревновать к идее, символу, слову, наконец. Он для меня - не более чем изображение, икона. Ты бы ещë вспомнил об Эдиповом комплексе к своей приëмной матушке - Ladomirity! - развеселилась Есения. Выход, найденный ею, казался столь простым и элементарным, а решение настолько тривиальным и бесспорным, что в пору было смеяться и веселиться, забавляясь ревностью Виталия. Ведь он ревнует ЕË! А значит... Но так казалось лишь только ей.
- ТЫ сама сказала, Есения - он реален. Я это вижу и сам - не слепой, - Виталий уверенно демонстрировал то, что называется "дуться". Безупречный аллюр его мыслей увенчался заметным апломбом, с которым была произнесена последняя фраза.
- Ну хорошо, положим, ревность мне льстит. Но ты же должен себе отдавать отчëт в том, на сколько она безосновательна, - сменила свой тон она, слегка уязвлëнная его холодным "Есения", - Ты помнишь, как всë начиналось?
- Есения, сейчас не время предаваться воспоминаниям. К чему мы пришли? Чего мы ожидаем в дальнейшем от всей этой нелепой затеи? Что дал нам Ладомир? В чëм заключается его работа? Не верю я, что в валке леса и ловле рыб. Сидение перед компьютером? Быть может, он что-то пишет, как пресытившийся и удалившийся от мира аскет? Хвала ему. Но пока что, кроме туманных разглагольствований начëт какой-то гипотетической "руды", которую нам необходимо переработать, я не уловил ничего.
- Ты ничего не понял, Таль, - Медиана-Есения демонстративно продолжала упорно называть его так, ни в коем случае не пытаясь задобрить его или перевести разговор на более интимные темы, но прекрасно понимая, что "Виталий" в данной ситуации прозвучало бы как вызов, как месть, просто как неблагозвучное речение, - Мы нужны друг другу. Мы спасли его. Он обязан нам - ничего не делается напрасно, просто так, Таль. Мы вправе требовать, мы к нему требы, он исполнит все; мы как электрон, как недочастица, с которой он вступает в сговор, сговор с природой. Он не выше и не ниже нас, по отношению к нам - он как Правь к Яви, он - третий орт континуума Явь/Правь/Навь. ТЫ мужчина, Таль - тебе Явь плести, я - судьба твоя, мне - поклон нести.
- Мы - его судьбы?
- Мы его всë, мы - первые ладомиряне, Таль. - вздохнула Есения.
На еë лицо осторожно упал отблеск догорающей лучины, заранее сгруппировавшийся и смягчивший при падении удар бледно-розовой тенью. Безлунная ночь собирала дань с безутешных небес, сырые бархатистые облака огненным заревом нависали над видневшимися в окно куполами, где-то глубоко в недрах которых справляли свою службу чëрные клобуки - стяжатели благодати. Невольно залюбовавшись картиной, умиротворëнный Виталий живо представил себе себя, свой лик взметнувшийся над монастырской оградой и тревожно проступивший над самой высокой звонницей. Шестьдесят четыре тысячи оттенков алого, тысяча шестьсот на тысячу двести пикселей, ноль сорок промилле истины, пятнадцать процентов любви... Божеством, поддающимся измерению и в ширь и в глубь, с чëткими критериями святости, крепко сжимающим в своих десницах рубильник - переключатель Яви и Нави.
"Быть может, его рукам более привычна "мышка"? Не принципиально - мои руки привыкли ко всему, - грезил Виталий, - главное - никаких Ladomirity и прочих там третьих ортов и приëмных матерей. Мать еë!.. Спокойствие, мне вполне достаточно и трëх измерений, три времени - три пространства. Первый - я сам, Вседержитель - попробуй объедь меня на хромой козе! Протягиваю руку - купол падает, становлю ногу - рушится стена. Снисходительность не в моей натуре. Я - продукт профанической цивилизации? Продукт. Замечательно. Профанация продолжается! Мои знания не стоят и выеденного яйца? Я - марионетка в марионеточном мире? Я - мельчайший из ничтожнейших неудачников, заполонивших эту Землю? Моя монада сродни устрице на теле Вселенной? Так пожри еë - твоя диарея на твоей совести! Философия - есть наука умирать, а смерти не существует? Религия - есть наука жить, а жизнь - иллюзия? Наука - стальной лом, проламывающий череп бетонного Бога? Ей бы лучше заняться выведением уродов, озорничая с ДНК? Прекрасно! Великолепно! Free your mind! Ты знаешь, я - хороший ученик, Ладомир, иначе я бы не был с тобою. Я знаю, ты слышишь меня, твои пеленгаторы работают отменно. Мне не до полемики с тобой - где мне тягаться с такой величиной - на три страницы я дурак, ещë на три - неврастеник. Остальной текст - полнейшее параноидальное самовосхваление, ментальные экзерсисы и грубое заигрывание с виртуальными реальностями. В котором я, как заправский конъюнктурщик, плюхаюсь оземь, встаю на уши и выворачиваюсь наизнанку, дабы привлечь внимание зажравшейся публики. Так вот нет же. Чëрта с два! Я - Бог, ты сам меня сделал таким, и мне не пристало гримасничать трикстерскими ужимками, беря на абордаж твою навью сироту - совесть, вымарывая целые легионы своих здравых идей. Я - человек, я - Виталий, не меньше, чем ты, Ладомир, можешь мне это предложить".
Лик Виталия, распростëртый над крепостью, заколебался, по нему пробежали еле заметные изменения, что-то сжалось, что-то растянулось и выпрямилось, глазницы провалились, и из бестелесной ноздри клубами повалил фиолетово-чëрный дым. Компьютерный морфинг позволял вытворять всевозможные проделки - его каркасная сетчатая модель претерпевала метаморфозы, будто кто-то в хаотическом порядке впивался в еë междоузлия и корëжил тотчас же обрастающее своей иллюзорной тканью тело. Сопротивление было бесполезно - но Виталий и не думал сопротивляться. Его читали, им пользовались - дар есть дар, на здоровье! По его спине пробежали лëгкие мурашки, и когда он в очередной раз выглянул в окно, то не узрел более ничего аномального в ординарном светлом полуночном небе, обычно наблюдаемом в то время года на высоких широтах. Благодать роздана, дозы тщательнейшим образом отмерены на аптечных рычажных весах, чаши насухо вытерты и оставлены дожидаться следующего сеанса поощрения за чистоту. Каждому отцу, иноку, послушнику высочайше пожалованы бесценные караты благочестия, отмаливать которые они ещë долго будут в своих холодных неотапливаемых кельях, питаясь постной похлëбкой, кутаясь в свои ветхие рясы цвета вороного крыла.
Брезгливо поëжившись, Виталий мягко прислонился к уснувшей Есении и прикрыл глаза. "Ты помнишь, как всë начиналось?", - вспомнил он заданный ею сегодня вопрос, на который он так и не удосужился ответить. А действительно, как оно всë началось? Однако, соображать становилось всë труднее, веки потяжелели, сквозь муторную пелену сложно дифференцируемых мерячений интуитива проглянул вездесущий навий зрень, и, выставив слабопротестующую Явь за дверь на мороз, препроводил запыхавшийся и изрядно заплетающийся внутренний голос Виталия, услужливо взяв его под локоток, в заботливые объятия Морфея. Но Есения помнила всë. Память - она... Ну, не будем о грустном. Видать, что-то потрафило еë самолюбию в достаточной степени для того, чтобы запомнить если не всë, то многое из того что случилось с ней за последние месяцы. А произошло не мало: знакомство, Сеть, отъезд, Ладомир, Навь... Виталий со своей ревностью. И сейчас она вспоминала, терзая свою переполненную голограмму памяти, чтобы уже ничего более не осталось за кадром их с Виталием судеб.
...Коридоры, длинные, кажущиеся ей бесконечными казëнные коридоры с абсурдной вереницей упакованных в продолговатые плафоны лампочек на потолке, грязные, со въевшейся в них пылью паркетные полы, рассерженно хлопающие двери со стандартными пластмассовыми ручками, донельзя захватанными чужими руками, огромные, но не дающие ожидаемого от них света, засиженные мухами окна - всë заранее известное и отчаянно предсказуемое, полнейшее и безоговорочное торжество Яви. Попробуй-ка выставить еë хоть куда-нибудь, где уж там на мороз! "Вы кого ищете, девушка?", - обращается к Есении строгая дородная дама в пуховом платке со стопкой бумаг в руках, движущаяся с ней в одном направлении. На ней самой скромного покроя платье из песочного цвета ткани, волосы собраны в стыдливый пучок. "Где здесь...",- "Вы новенькая?",- "Да...",- "Кабинет №214", - кивком головы строгая дама указывает на лестницу и с гордо поднятой головой удаляется по своим делам. Поднявшись на второй этаж, Есения обнаруживает небольшую очередь у указанного ей кабинета. Люди молчат, их лица хмуры и полны тревожного ожидания. Всеобщее настроение передаëтся и ей. Очередь движется медленно. Назойливо жужжит сонная муха, безуспешно пытаясь проникнуть по ту сторону оконного стекла. Наконец, Есению приглашают внутрь. Кабинет. Минимализм в обстановке. За массивным столом сидит такой же массивный гражданин. Из-за внушительного пресс-папье видна его голова, практически начисто лишëнная волос, очки в тонкой элегантной оправе на ровном аристократическом носу, пухлые чувственные губы украшают усы и небольшая бородка. Он лениво отрывает взгляд от своей писанины и педантично осматривает Есению с ног до головы. Она, слегка краснея от такой бесцеремонности, отводит взгляд и без приглашения неловко садится на жëсткий деревянный стул. Его это нисколько не удивляет, легко постукивая явно не дешевой позолоченной авторучкой по чистому листу, он принимается выстукивать некий мотив своими непропорционально маленькими руками. Пауза затягивается. "Новенькая?",- он первым нарушает молчание. "Да. Я хотела бы...", - "Заполните",- он протягивает ей синюю линованную бумагу с крупными буквами в заглавии "Анкета". "А Вы...",- "Автор. Можете называть меня так. И учтите - я сюжетами не разбрасываюсь", - строго говорит строгий человек, восседающий за строгим столом в строгом учреждении. Он снова придвигается к столу, всем своим видом показывая, что правила хорошего тона не для него, если они вообще уместны, и начинает медленно водить своей бесценной авторучкой по бумаге. Ручка не оставляет следа. Есения внимательно изучает полученную бумагу, достаëт из крохотной сумочки грифельный карандаш, робко касается им бумаги, словно босой ногой ощупывая ледяное озеро, прежде чем погрузиться в него целиком. Погружается - нажим становится всë смелее и смелее, и вот уже карандаш летает подобно конькобежцу, вычерчивая ровным почерком слова и предложения на синем льде казëнного бланка. Время притаилось, часы уже не бегут, а крадутся на цыпочках вдоль изъеденного графитом листка бумаги. Где-то за дверью сердито гудит очередь. Наконец, Есения ставит последнюю точку и нетерпеливым жестом протягивает анкету Автору. Тот невозмутимо поправляет очки и въедливо елозит взглядом своих маленьких глазок по написанному Есенией. Мизансцена повторяется с одной лишь только разницей, что теперь время несëтся во весь опор, что есть духу преодолевая ямы и рытвины сопровождающие томительный процесс ожидания. Сердце бешено колотится, желудок холодеет, во рту всë пересохло - физиология заодно с обливающимся потом стайером. Финиш. "Лучшее враг хорошего, - речëт вальяжно откинувшийся в кресле Автор, - Итак, Вы желаете, чтобы я распорядился Вашей Судьбой? Знаю-знаю - возлюбленного Вы намереваетесь прихватить с собой. Хм-м... Сюжеты весьма широки и изощрëнны, при этом Вы умудрились сэкономить мне добрую дюжину из них. Дерзость на высоте, сложность впечатляет, идея немного недоработана, но это я беру на себя. Вы отлично подготовились, дорогуша, не то что эти, - жестикулируя очками, небрежным жестом указывает он на дверь, - требуют то_не_знаю_что. И поди ж ты, каждого необходимо удовлетворить. Мне-то что - Вам жить. Но и я не ремесленник, не кустарь какой-нибудь, я - за качество во всëм, и уж тем более в литературе. Желаете новую жизнь - пожалуйста, требуете своего Бога - нет проблем, хотите быть просто наблюдателем - и я за то же. Но каждому третьему подавай, по меньшей мере, гарем божеств с парой-тройкой евнухов архангельского чина, заведующих небесной канцелярией. Они, видите ли, соответствуют их душевной конституции, просто выводят какой-то фенотип духа! Они желают, чтобы там, куда я их помещу, они знали бы всë. Вплоть до мельчайших конструкций, предусмотренных природой, заметьте - не мной! Я нужен им не более, чем пишущая машинка, чем кнопка, нажав на которую все летит в тартарары, а они блаженствуют в своëм изощрëнном эгоизме, не важно благодетельствуя ли в искреннем альтруизме или упиваясь цинизмом и беспринципностью власти.",- "Я бы просто хотела, чтобы мы были счастливы..." - Есения успевает вставить свою реплику в полившеюся в изобилии речь Автора, ещë бы секунду и еë было бы не остановить, а так... "Ну, ну, милочка, - Автор явно обескуражен, его давно уже перестали интересовать happy end'ы, ему подавай похлëбку посытней да кусок пожирней - прожжëнный сутяга от литературы, он не мыслит себя без излишеств вроде раздвоения собственного "Я" - а то и учетверения - он отлично знаком с прогрессиями, математика - любимая из наук, - я конечно мог бы пригласить своих коллег, но...",- "Прошу Вас, Автор, оставим всë как есть.",- "Ну, если Вы настаиваете... Хорошо. Уточним детали, - Автор снова водружает себе на нос очки и утыкается в синюю потрëпанную бумажку, - Вы настаиваете лишь на частичном пробуждении. Управляемый сон - это нынче в моде, положим так. Вам не нужны объяснения, Вы предусматриваете риск - абсолютную иерархию бытия_во_случае, где возможно всë, Нави, как вы еë соизволили называть. Я не философ, увольте, но, представляется мне, что случай, по сути, есть всего лишь более сложная закономерность, и Навь - это, скорее, частный случай Яви. Вы же утверждаете, что Навь - это там где прерывается Явь, великолепно, так и порешим. Дружок Ваш помешан на Сети, и для пущего эффекта Вы предлагаете скрестить с нею Явь, но предупреждаю, - Автор останавливается и выжидательно глядит на обмершую Есению поверх очков, - Навь ещë даст о себе знать, она поселится в сетевых магистралях и будет напоминать о себе самым неожиданным и далеко не всегда благоприятным образом - Вы сами убедитесь в этом - Вы и Ваша навья ипостась". Глаза Автора приобретают нездоровый блеск, он явно хватил того, что называется "кураж", улыбка его провожатого Вельзевула не сходит с лица, щедрость иезуита-отшельника берëт верх над старообрядческой скупостью пернатого наместника Эдема Михаила, и он, сверкая стëклами очков и утирая капли пота со своего обширного лба, продолжает: "И всë это сдобрено Вашим интуитивным мессией! О, я предвкушаю себе эту игру! Да Вы представляете себе, э-э, - он снова нащупывает валяющуюся на столе анкету, - простите, Есения, что значит интуиция? Да, именно, Ваша, женская, как Вы еë себе представляете, интуиция? Ведь это же и есть Ваше навье тело, Есения, разгуливающее а Яви. Навь - это преступление против Яви, готовы ли Вы к нему, Есения? Отлично, я не требую ответа, требовать - это не моя епархия, скорее Ваша - тут Вам и карты в руки, но, пожалуй, я бы и сам не прочь приобщиться к Вашей, как еë? А, Ladomirity, и особенно мне было бы крайне любопытно побеседовать с еë апологетом, вот уж работка, так работка! Вы не возражаете?". Есения не возражает. Не возражают и подгоняющие друг друга стрелки часов. Циферблат тоже не возражает. "На том и порешим, - потирает потные ладони Автор, - Приступаем к "плетению Яви"! Хоть я и не мойра, или там какая-нибудь парка - ткацкое ремесло мне незнакомо, но кое-что мы всë же можем, Судьбы - они на острие моего пера. А Вы пока включайте Сеть и ждите вестей, а, впрочем, можете уже позаботиться и о билетах". Автор наклоняется, открывает столешницу и извлекает из неë синюю печать. Приëм окончен. Жирный штемпель красуется на бережно расправленном листке бумаги: "Messiah. Authorized". С резолюцией в уголке: Ladomirity.
...Огромный солнечный диск в зените, заслонив собою полнеба он нещадно палит, животные, растения и люди, жадные до скупого северного тепла, плавятся в его немилосердных лучах. Миссия исполнена - каждый получает по потребности и тащит с собой кто сколько может унести, и это не некое метафизическое преображение - тепло, оно оплачено, просроченные векселя аннулированы, кредиты погашены. Нет, это не дух, отпускаемый в одни руки, да и то по талонам. Плоть - существенный аргумент в споре воли и необходимости, конструкций разума и нагромождений вещества. Отрицательные обратные связи по совести повышают добротность системы, крайне пунктуально и добросовестно регулируя течение сил - никто не остаëтся внакладе. Уже не розовый, а ярко-платиновый солнечный блик скользит по лицу, находящейся в глубоком анабиозе Есении. Коснувшись еë век, он добивается желаемой реакции - немедленное сокращение мышц, в глаза ударяет неудержимый поток ультрафиолета. Сон остаëтся где-то не здесь, сбоку, слева, да хоть снизу - ничто не в силах его прервать. События происходят своим чередом, в узловых точках жëстко и цинично вклиниваясь в огрубевшую мистерию Яви. Что было сна, что будет там же - шершавыми руками берут под уздцы строптивую что_есть, расчëсывая гриву и ободрительно трепя еë по холке. Виталия рядом нет. На кухне гремит посудой до света вставшая Агафья. Потягиваясь, Есения задаëтся вопросом: "А был ли сон вещим? Или это всего лишь причудливая адсорбция прошлого? Скорее да, чем нет? Скорее нет, чем всë остальное? А ведь я знаю Автора, Таль. А ведь он не безумен, Таль, в лучшем случае просто посредственен. А если нет?" Но Виталия нет рядом по-прежнему. "Таль, где ты? Таль!!!".
XX
"Солги, когда однажды, сытый,
Встав под полотнища Отца,
Нажмëшь пробел ты вместо литер
Судьбу принявшись порицать.
Солги, ну что ты, энтропия -
Она послушна, как овца,
Когда в глаза бросаешь ты ей
Слог краше красного словца.
Солги, утешь же Бога-слово
В верлибр одетым пустяком,
Я сам, как калька разлинован,
Исписан горестным стихом.
Солги - народное поверье
Негоже слепо отвергать,
Ужели ложь нельзя измерить
Объëмом изречëнных байт?
Солги - прекрасна перспектива
Открыта истине лжеца -
Сегмент массивен негатива
У позитивного торца.
Солги, брат единоутробный,
Отведаешь ли ты плетей,
Душа избегнет ли хворобы,
Тайн разгласитель Прометей?
Солги - прерви мутаций базис,
Геном - что в клетке пустельга -
Как дух и плоть в противофазе
Слились единожды солгав."
Но не одна Агафья встала до света. Убоявшись инициатических видений Виталия, толстозадый и слабовольный Морфей, брызжущий во все стороны слюной, слетающей со сладострастно отвисшей нижней губы, ещë ночью вытолкнул его в Явь. На погасшем кострище слов ещë тлели его витиеватые, донельзя насыщенные его обожаемыми интуитивизмами четверостишия, когда сам Виталий уже вышел, неплотно притворив за собою калитку, за околицу собственной интуиции и направился вниз по сбегающей к монастырским стенам тропинке. Острое, раскалённое на ещё не остывших головешках его сгоревшего эгоизма, желание гнало его туда, куда ещё совсем недавно он ни за что не отважился бы войти. До сих пор пребывание близ многотонного монументального конгломерата той духовности, что традиционно предпочитала именовать себя не иначе как православие, рядом с его вершиной, древнем, невесть откуда взявшемся в этом суровом краю, мемориале человеческого стремления утвердиться в образе и подобии ценою собственной жизни - а то и смерти, - ощущалось как пафосная, во многом вынужденная мера, каким-то непостижимым и ещё недопроявленным образом способствующая достижению его с Есенией, остающейся всё ещё более чем расплывчатой, цели. А между тем, именно монастырь, служивший своеобразным раздражителем, красной тряпкой, постоянно навязчиво присутствующей в поле зрения, играл в этой затее роль до поры до времени висящего без дела ружья, которое, хоть единожды, но непременно выстрелит. Казалось, что где-то некий умелый, поразительно меткий, но тщательно законспирированный стрелок уже навёл на цель своё доселе небрежно содержавшееся, но вот уже грамотно собранное и любовно смазанное поблескивающее воронёной сталью, оружие, взвёл курок, снял с предохранителя, и, усердно затаив дыхание, до боли вдавил себе в плечо потёртый резной приклад из древесины благородных пород. Тогда, когда в пронизывающей до костей предутренней прохладе Виталий вошёл, бочком протиснувшись в узкий проём между гранитных глыб, слагающих покатые валунные стены монастырской обители, одновременно являющейся и оборонительным рубежом отнюдь не умозрительного, а самого что ни на есть реального, длившегося столетия противостояния монастырской братии и иноземных супостатов, царя, его перемудривших с расколом духовников и опричников, кто-то неутомимо следил за ним в прицел, перемещаясь вместе с Виталием по косо, но, тем не менее, надёжно подогнанным булыжникам, лежащим в основании вековых послушнических аскез. Сырая, поросшая северным мхом и плесенью плачущая каменная твердыня, упирающаяся своими некогда непокрытыми, а ныне увенчанными остроконечными, бесконечно реставрируемыми и утыканными иголками лесов шлемами в лучших традициях шатровой архитектуры, главами, уткнувшимися в серое, ещё только начавшее вбирать в себя энергию и краски солнца небо, приняла далеко не напрасно опасавшегося еë Виталия, упрямого пасынка упорствующей в своëм невежестве цивилизации.
Редкие люди в чëрных, до пят, рясах с сосредоточенно-отрешëнными лицами пересекали в тот ранний час монастырское подворье, мощëное широкими красно-коричневыми каменными плитами с пробивающейся между ними зелëной растительностью. Утренняя служба только началась и братия, вместе с немногочисленной паствой - местными поселенцами, в большинстве своëм богомольными старушками и прибывшими вкусить заповедного духа паломниками, собрались в примостившейся над тяжелыми парадными крепостными вратами церквушке. Поднявшись по пологой, побеленной, но с извечно осыпающейся побелкой лестнице на второй этаж и взойдя на порог действующего храма, Виталий вновь ощутил тугой, плотно облегающий лëгкие, непонятно как действующий на тончайшие рецепторы - альвеолы духа, некогда удушливый, теперь же приятно возбуждающий, чуть ли не сексуально, запах ладана. В глазах потемнело, востроглазый василиск готическим натюрмортом вгляделся ему в лицо, окаменевшее создание - человек с шершавым и искорëженным жестяным лицом дыхнул на него галюциногенными испарениями плавящейся смолы дерева, произрастающего за тысячи километров на юг, пару парсеков на север, сотню микрон в глубь... "Smell of incence takes me high, way up high where eagles fly"2 - громыхало у него в мозгу металлическим скрежетом от звенящей цепочки кадила, которым методично театральными жестами размахивал во все стороны, стоящий то спиною, то в полуоборот к пастве, облачëнный в сиятельную багряницу священник. Многократно повторяющийся, зависший на одной-двух нотах звук песнопений, шарканье ногами по полу кладущих земные поклоны, боязливый шëпот где-то спереди и слева - всë слилось с собственным, орущим во всю глотку внутренним голосом Виталия, заслонило всë и остановилось. Будоражащая и громогласная Явь воцарилась в установившейся паузе тощей и скользкой тишины с проступающими рëбрами от недоедания и красными недоспавшими белками глаз, замерла, затаилась, донельзя напрягши мышцы, сжав кулаки с побелевшими костяшками пальцев, стиснув до омерзительного хруста зубы - Явь, это она спровоцировала сладко дремлющего беса и распахнула врата немедленно воспрявшей Нави. И вот уже установленные рядом с алтарëм усыпальницы благоухающих святош отцов-основателей, тех, что тружахуся и моляхуся пригвождали православной клюкой потерянные и заплутавшие души бого-рабов, в отчаянии спасающихся от бого-господ, укрытые мягкими покрывалами стали ложем любви - центром вычерченной на мраморном полу круговой мандалы.
Удар пульса - и мощный приток крови в область гениталий Виталия в который раз запускает нержавеющий механизм эрекции. Возбуждение, не имеющее ничего общего с похотью, выводит в центр тантрической мандалы двух еë уважаемых господ - Трикстера и Трикстресс. Каменные изваяния верующих стеклянными глазами дивятся на это диво, для них время остановилось, зацепившись за сонную артерию богослужения. Не долго думая, Трикстер пронзает свою ритуальную партнëршу своим далеко не ритуальным предметом, лики святых с повышенным интересом наблюдают за любопытной сценой. Виталий выглядывает из-за плеча стоящего пред ним человека, на коротко стриженной голове которого явственно виднеются три шестëрки. Да хоть десять - теперь это не имеет ни малейшего значения. Вечное теперь предусматривает куда более значимые символы. Время пошло. Едва нарушив свою безупречную ортогональность, Навь исчезает, искривлëнная Явь тень за тенью изгоняет присутствие Криви, вычëркивая неблагозвучные послания из навьего лексикона. Фразеология страсти сулит скорое наличие оскорбительных сочетаний слов в тщедушной фразеологии морали. Служба движется своим чередом. Кто-то еле слышно охает, краем глаза заметив ещë не до конца растворившиеся образы над священной гробницей, большинство же так и стоят вперив глаза в пол, шевеля для порядку губами вслед за надрывающимися певчими. Эрекция пропадает так и не получив своего выхода, согласная на всë девица Навна, прокрутив динамо, уносит с собой остатки невесомых опахал, вновь бросив к ногам Виталия тяжеленную кольчугу Дарны. Носи на здоровье! Упражняй свой дух и закаляй тело, и вот тогда...
А пока Виталий стоял в гуще сопящей, чмокающей, колыхающейся толпы, прижатый ею к дощатой стене, исподлобья оглядывая окружавшие его типажи. Секундный всплеск стремительной deja vu насторожил его, ожидание чего-то, что вот-вот должно произойти не покидало его и не позволяло самому покинуть храм. Но перемен не предвиделось, люди всë так же продолжали осенять себя крестными знамениями, в условленных местах падая на колени или же молча страдая на негнущихся ногах. Но вот паства разделилась, по левую руку стали женщины, с повязанными на головах платках и лицами, полностью лишëнными малейшей привлекательности, как про себя не преминул отметить Виталий, по правую - разместились мужчины, выстроившись друг за другом в недлинную очередь. Процессия, каждый участник которой подходил к небольшой панельке с закреплëнными на ней мощами и, крестясь в очередной раз, прикладывался губами к почерневшим свидетельствам богоизбранности их канонизированных носителей, двинулась. Немного поколебавшись, Виталий деловито пристроился в хвост очереди, кому-то по нечаянности наступив на ногу. Едва успев пробормотать запоздалые извинения, он не заметил, как очутился уже перед самими мощами. Время приспело! Но стоило ли их целовать? Да ни в коем разе! Попятившись назад и неуклюже задев плечом ещë кого-то, он приподнял голову и на какую-то долю секунды его глаза встретились с глазами человека, держащего в своих руках эту окаянную панельку.
Улыбаясь и подмигивая ему, на Виталия глядел в упор самый натуральный, "не игрушечный" Ладомир!
Ружьë всë же выстрелило. Развеявшийся едкий пороховой дым уже не скрывал лица стрелявшего. Удовлетворëнный, с полным осознанием исполненного долга, Дастояр уверенным шагом возвращался в долину.
- Таль, здравствуй, - Ладомир поздоровался первым, когда сменив свою парадную рясу на привычную длинную расшитую бисером узорчатую рубаху он после службы вышел во двор и встретил поджидавшего его там Виталия.
- Здрасьте, - угрюмо пробурчал ему тот в ответ. Как и водится, руки поданы не были.
- Ну, не серчай, ведь ты же пришëл сюда сам. Ты почувствовал это, как я и говорил, помнишь? Идëм, - не дожидаясь ответа Ладомир увлëк за собою Виталия, и они вышли за ограду оставшегося позади храмового комплекса.
День уже наполнил красками и светом унылое нагромождение камней, всевозможных хозяйственных построек и культовых сооружений. По арочным анфиладам монастыря куда-то спешили к своим, одному Богу известным делам бородатые, с извечно елейным выражением лиц монахи и послушники, по двору разбредались, разбившись на небольшие группки, вышедшие на свет божий, отстоявшие долгую и утомительную службу паломники. У крашеного в едко-зелëный цвет ларька с резным распятием под крышей толпились вновь прибывшие увешанные фотоаппаратами и камерами, восхищëнно озирающиеся вокруг пилигримы, кинувшись наперебой скупать нехитрый культовый скарб иконок и крестиков. Во всеобщей суете мало кто обратил внимание на двух, между тем, довольно приметных личностей, стремительно прошествовавших сквозь разномастную толпу и скрывшихся за воротами.
- Как я понимаю, ты, наверняка, ожидаешь от меня объяснений? - на ходу говорил Ладомир, легко и плавно скользивший по просëлочной дороге вдоль Святого озера по направлению к лесному массиву, открывавшемуся невдалеке и в лëгкой дымке уходившему за горизонт, - Ты получишь их, но всему своë время. Пока же, я скажу тебе вот что - то, что ты видел - это всего лишь один из компонентов нашей работы. В данном случае, это лично мой сегмент хрустальной сферы Ladomirity. И ты должен это чëтко себе уяснить.
- Пусть я, а как же люди? Ведь они веруют, молятся, ищут. Мало того, что они принимают всерьëз, так ещë и возлагают определëнные надежды и чаяния. "Ищите, да обрящете", - они уже нашли и не намерены что-либо менять. Уж не принимаешь ли ты их за некую безликую аморфную биомассу, тупое быдло, которое своею верой пестует и поддерживает жизнедеятельность православного эгрегора, зиждущуюся исключительно на подобных подачках, милостынях духа? Быть может, и мы с Есенией для тебя представляем такую же ценность, как создатели и питатели эгрегора Ladomirity? Как корм? И не является ли Ladomirity этаким тайным обществом, своеобразным масонством от православия, якобы являющимся носителем его истинной сакральной ипостаси? Только не скажи, что ты искренне веруешь и что взаимоотношения с Богом - это твоë личное интимное дело, в которое никто не имеет права совать свой нос.
Ожидая Ладомира, Виталий до мельчайших подробностей успел продумать свою речь и претензии к нему, и теперь, когда тот находился на расстоянии вытянутой руки, спешил высказать большую часть из них, стараясь как можно тщательнее подобрать слова. Но горечь, накопившаяся в нëм, сделала всë по-своему, обильно выпрыснув едкую желчь на голову вдохновенно вышагивающего рядом с ним собеседника.
- В точку, Таль! - игриво воскликнул Ладомир, и угасшие было искры вновь заиграли в его оживших глазах цвета нависших над ними облаков.
"Ну неужели, - разочарованно подумал Виталий, - этак не интересно. Неужели он не предложит нечто радикально неожиданное и сногсшибательное, каким-нибудь непостижимым образом вывернувшись из создавшегося положения? Точка это, или запятая?"
- Но только позволь мне напомнить тебе, - продолжал как ни в чëм не бывало Ладомир ("Вот оно!" - удовлетворëнно отметил про себя Виталий), - что я ни разу не обмолвился о собственном отношении к православию. Пришла пора высказать еë - и ты узнал это. Православие? Да, несомненно - Правь нуждается в своëм прославлении, чего не скажешь о христианстве, увольте, Христос уже достаточно настрадался, чтобы теперь о нëм благополучно забыли. Что, по-твоему, я держал в своих руках там, в моëм интуитивном реакторе скорби? - спросил он, резко остановившись и глядя Виталию прямо в лицо, и, не дожидаясь ответа, продолжил, - Его топливо.
- Что же тогда есть продукт реакции?
- А вот это ты скоро увидишь, - пообещал Ладомир.
Где-то рядом с обочиной произошло какое-то движение, Виталию показалось, будто за его спиной украдкой хохотнул Трикстер в ответ на слова Ладомира. Но обернувшись, он не заметил ничего необычного в шелесте колышущихся трав. На сей раз, шут оказался серьëзен. Громоздкая поэтика зубоскальства придавила его длиннющий язык, проехавшись по нему своим гусеничным шасси. Приняв низкий старт, из-за спины Виталия вперëд ринулись его стратегия и тактика бытия. Стратегия финишировала первой, окатив тактику пыльным облаком сомнений и нерешительности. Дырявая посудина Яви, покачнувшись, снова начерпалась навьей простоты:
XXI
"Как тонкие прядутся лики
На пьяном бархате стекла,
Храмовник горней базилики
Грядëт нам в образе числа.
То мой Вергилий провожатый,
Наставник строгий операнда,
Свой морщит лоб холëный атом
Увлекшись цифер сарабандой;
Роняет мысли остракизм
На подоконник традесканций,
Поспешно спешиваясь близ
Традиционных самозванцев,
Что лунным хвастают загаром
Украдкой солнце мастеря,
На заседании пленарном
У самозванца главаря.
Как весть, что безинерционна,
Привычно шаркает о звук,
В потоке аэроионном
Одышкой брезгуя подруг -
Инициированный смертью,
Я полагаю тождество
Всего всему и опрометью
Скупаю истину волхвов.
Купаясь в золоте транзакций,
Я мышью кликаю в астрал,
Я - мастер дерзких профанаций,
Имперский клоун и сатрап."
Как плоскость сменяется выпуклостью, сфера - вечностью, разум - интуицией, мы принуждены к бесконечному смирению и соглашательству пред необходимостью сносить притеснения количества и тяжести, воли и времени, числа и поверхности. Наши души ограничены вовсе не плотью, плоть - слабый аргумент против нашего бессилия - мы не в состоянии умереть, чтобы родиться снова, но и это не загвоздка - смерть можно спровоцировать, страх - отличный провокатор, а боль - первостатейный лекарь, впрочем, так же как и удовольствие - бессменный террорист, с упоением разрабатывающий всë новые средства удовлетворения и адские машины счастья; оказывается, что полностью лишëнная инертности мысль, способная с лëгкость преодолевать преграды, коварно подстроенные нам временем, тяготением и пространством, перемещаясь и видоизменяясь без малейшего ущерба для себя, обнаруживает способность к безумию лишь в той степени, в которой она всë ещë в состоянии опережать рецепторную деятельность приëмопередатчика тела. Таким образом, мысль оказывается ограничена безумием, придающем ей ту самую желанную инертность и силу, но при этом надëжно оберегающем еë от самого себя. Многим ли посчастливилось ощутить это великое блаженство побыть блаженным? Блажь, она неприметная спутница молчаливой мудрости, это еë неброская стать мельтешит у подножия навьего терема, теряющаяся в многомерных вариациях идеального хаоса. О, это редчайшая упрямица и рабочая пчëлка, не покладая рук трудящаяся над созданием приманивающих и удерживающих мысль от еë свободного падения клешней и кандалов, тюрем и застенков. И когда еë кропотливая работа увенчивается долгожданным успехом, мысль капитулирует, подписывая пакт о прекращении дальнейших притязаний на исследование и познание мира, покидая кровопролитную арену бытия - мир сам врывается в сознание, заполняя собой нечаянно высвободившуюся нишу Яви. Нет, наши души ограничены не плотью, как этого хотелось бы, Новый Вечный, тебе, определëнно. Невменяемый Трикстер - невменяем лишь только в Нави, тут же он послушен (Не ты ли его санитар?), а шалости его - это наше упорствующее неведение и незнание, наше априорное заблуждение и тлетворная иллюзия того, будто бы мы знаем, что ничего не знаем - оставьте своë кокетство - вы не знаете даже этого.
Путь слепней и оводов, пчëл и термитов, комаров и стрекоз - мыслящий кровососущий гнус наикровопролитнейшей камарильей барражирует над моим цепким, упëршимся в зелëную стену из переплетëнных лиан, плющей и папоротников взором, плодовитый океан слепоты жарко лижет мой незрячий затылок - мой бесценный враг и дражайший друг. Действующие лица творящейся мыследрамы в преисподнем белье разгуливающие по полустанкам миров - Ладомир и Виталий, двое из трëх - великий, равновеликий и третий; неравнодушные, но и не сострадающие; не исключительные, но и не средние; не мëртвые, но ещë и не живые; не спящие, но ещë и не бодрствующие; ищущие, но ещë не обретшие; с лëгкостью отличающие то_что_рядом от того_что_не_здесь; заблуждающиеся, но не заблудшие - это вас мне велено препроводить до места, отрешить до цели, укрепить до веры. Безумие уместно, но нельзя же всë так пускать на самотëк, невмешательство во внутренний суверенитет умов отброшено на неопределëнный срок и я, с неожиданным для себя самого рвением, принимаюсь вводить эмбарго на самовольную расстановку знаков пунктуации и, в том числе, запятых и точек. Также, в самые кратчайшие сроки планируется рассмотрение моратория на излишнее морализаторство и интуитивный цинизм, доселе крайне необходимые. О, не извольте беспокоиться - закон ни в коей мере попран не будет, Правь соблюдена, а наложенное вето вынесено в высшей степени авторитетным жюри. "Нет свободному мыслетворчеству!", - а чем же, собственно, я тогда занимаюсь? Только лишь ублажением одной наиприятнейшей особы, испепелившей однажды моë хрупкое существо прицельным огнëм полыхающих глаз? Благодарствуйте... не то чтобы мне неприятно об этом вспоминать... а впрочем, неужели я оправдываюсь? Упаси меня Новый Вечный! Новый? Но всë таки вечный? Окружность? Но всë-таки разомкнутая? Параллели? Но всë-таки пресекающиеся? Слава? Но всë-таки преходящая? Жизнь? Но всë-таки литература? О, неужели меня кто-то читает!..
- Стоп, стоп, постойте-ка, не Вас ли я видел в отражении на мониторе, отпечатки не Ваших ли пальцев хранит раздолбанная клавиатура со стëртыми символами на клавишах? Рад тебя видеть, Писатель! С тобой мы знакомы... Гм, в общем, знакомы, чего там... И как тебе мои каракули? Забавно, не правда ли? Этого ли ты ожидал увидеть по прошествии стольких ден? А сюжетец-то, сюжетец?!
- Чушь несусветная Ваш сюжет! - едва не взорвался побагровевший и набычившийся Писатель, - Какие-то инфантильные, не то чтобы личности, а так - ни то ни сë, занимаются некоей мышиной вознëй на фоне отвлечëнных умствований и трагикомичных пассажей. Вздор, батенька, а каково мне-то укладывать сие в теснину слов, абзацев и предложений? Помилосердствуйте, сударь Вы мой, ведь Вы же Автор! И не совестно Вам зваться литератором?
- Извольте. Только что отдано распоряжение о приостановке беспошлинного ввоза интуитивных идей в границы настоящего произведения. Удовлетворены?
- Отнюдь. Ведь "Интуитив"-то - мой, осмелюсь ещë раз Вам это напомнить, мне без него не жить, не то что разбираться в Ваших, с позволения сказать, царапульках.
- Превосходно. И чем был бы Ваш "Интуитив", как не оголтелым скопищем Ваших, с позволения сказать, сонетов? Мне же был жалован сюжет и, хотите Вы того или нет, а по уложению о сюжетах Вашего же "Руководства" Вам надлежит ему следовать. Вы же, многоуважаемый, Бог, как Вы сами соизволили себя назвать, Твастырь, не меньше, Вам и творить, придерживаясь собственных же постулатов. И потом, реализация желаний моего клиента есть моя первейшая обязанность, и привлечение Вас, как архитектора слов - в моих полномочиях.
- Никто Вас об этом не просил.
- Совершенно верно. Клиент сомневается. То бишь клиентка. Она не уверена в Вашем существовании, Писатель, она - наивное чистосердечное дитя, и всë ещë думает, будто бы фабула в еë власти, по крайней мере так это выглядит со стороны, а между тем...
- Вы хотите сказать, что без Вас, Автор, как без посредника не обойтись?
- В высшей степени справедливое замечание. Ни в коем случае. Хотя бы для того, чтобы знать, которое из имеющихся "Я" говорит в данный момент.
- И какое же говорит сейчас?
- А Вы не догадываетесь?
- Ваше, небось, - презрительно фыркнул Писатель и интуитивно подбоченился.
- Он? Ни в коем случае! - торжественно выговорил Автор о себе в третьем лице.
- Как это на Вас похоже. Сколько же у Вас лиц? - устало вздохнул Писатель, явно утомлëнный затянувшейся перепалкой.
- Так. Значит они по-прежнему перетекают из одного в другое?
- Текут, родимые, ещë как текут! - неистовствовал Автор, пока Писатель делал у себя пометки, раздраженно колотя по западающим расшатанным клавишам. Ситуация накалилась. Нержавеющее лезвие бритвы Оккама изрядно попритупилось , очевидно, от частого злоупотребления ею, и новорожденные сущности остервенело попëрли на меня со всех сторон.
- Однако, не стоит злоупотреблять факториалами, - процедил уткнувшийся в текст Писатель, не хуже Автора осведомлëнный в математике, - уж по крайне мере, перетекать в Ваше "Я" у меня нет ни малейшего желания. Взгляните-ка вот лучше на это, - сказал он, придвинув монитор к глазам ошеломлëнного Автора.
- Я мыслю себе это так. А как вы хотели? - живописные брови Писателя фигурно изогнулись в тонкую подвижную дугу, пока он сосредоточенно прихлëбывал чай из оказавшегося здесь же блюдца, - Именно так: равновеликий. И точка. Полноте сомневаться - уж не думаете ли Вы, будто бы я пренебрегаю знаками препинания? Я предлагаю Вам лучше задуматься вот над чем: всем известно, что точка есть ни что иное, как проекция прямой на плоскость. Не вдаваясь в обширные спекуляции о поведении неких гипотетических сущностей, населяющих одномерную прямую, но и не упрощая проблему, можно с определëнной долей достоверности утверждать, что запятая будет являть собой дугу - линию отличную от прямой, не говоря уже о точке, характеризующуюся как минимум двумя параметрами - искривлëнную прямую, и если бы они, эти сущности, имели вес, а они непременно его будут иметь - не будете же Вы отрицать наличие у них воли, а что есть воля, как не непосредственная мера желания, то и искривление, теперь уже не прямой, а кривой, будет иметь характер зарождающегося в них желания, сила которого и будет определять величину искривления. Вы понимаете, Автор, что я хочу этим сказать?
- Вы утверждаете, что наши ладомиряне и есть те самые сущности?
- Это очевидно, Автор, дело в другом - чего нам стоит поместить их, скажем, в куб или иное не менее изысканное интуитивное тело? Неужели же Вам не жалко барахтающихся в своëм неведении, но упрямо продвигающихся к свету существ, чьë восприятие донельзя ограничено ветхими запретами и экранировано утилитарными догмами памяти? Они мечтают из прямой сотворить кривую, объехать случай, или же, на худой конец, миновать его на хромой козе, - печально усмехнулся Писатель, брови которого снова взмыли вверх, достигнув желаемой поверхности бифуркации, казалось, стоило им только пересечь оную и все они захлебнутся в приторной студенистой патоке мозгов, проломив нечаянно зазевавшуюся черепную коробку; казалось, что они жили своей собственной жизнью, независимой от прихотей их чудаковатого владельца, подобно тем несчастным, о которых столь живо излагал Писатель:
- Представьте, Автор, они лишь только осваивают плоскость, а мы даëм им поверхность, они лишь только ощупывают пространство, а мы насыщаем его временем, они грезят об интуиции, а мы предоставляем еë им в безраздельное пользование!
- Упреждающий удар?
- Что-то более или менее в этом роде. У нас есть возможность всегда оказываться на шаг впереди, однако, следует помнить, что прямое знание хоть и не противоречит Вашей основной аксиоме логики, которая гласит - всë познаëтся в сравнении, но вероятность его отправления исчезающе мала.
- Великолепно, Писатель! Волею, данной мне моею клиенткой я помещаю их в сферу - Ladomirity!
- Браво - браво, Автор. Трëхмерная сфера времени - совершенная гильотина, охранная грамота - это то, что нам нужно, ведь сфера и есть не что иное, как запятая, видимая нами изнутри. Э-э-э, не передадите ли мне скальпель? Благодарю. А теперь наблюдайте за моими руками, - Писатель извлëк из кармана небольшое, но аппетитное на вид яблоко и вонзил в его сочную мякоть лезвие узкого хирургического ножа. Брызнул сок, и яблоко распалось на несколько равных долей. Очистив сердцевину от косточек, одну долю он протянул Автору, другую же надкусил сам:
- Угощайтесь, прошу Вас. То, что Вы держите у себя в руках - сегмент шара, но обратите внимание - речь идëт о сфере, то есть о поверхности, в нашем случае - кожуре. Покровная ткань, эпителий, и, наконец, кора!
- Гм, - просипел уже ничего не понимающий Автор, - Кора? Какая кора?
- Вот здесь, - и улыбающийся Писатель с чрезвычайно самодовольным видом указательным пальцем легонько постучал себя по темечку.
- Головного мозга? - ëрзал изнывающий от нетерпения Автор, уже несколько подутративший свою непрошибаемую толстокожесть и высокомерную вальяжность непререкаемого авторитета. "То ли я теряю свою способность к восприятию, то ли передо мною классический сумасшедший", - думал он глядя на резвящегося как ребëнок Писателя.
(Ха! Сумасшедший! Спасибо, конечно, за комплимент, но, боюсь, я ещë не достиг столь высокого и почëтного звания, хоть и приходится тут, понимаешь ли, перетекать!)
- Головного - головного, не спинного же, - скорчив умильную рожицу, Писатель подтрунивал над в конец обескураженным Автором, - А Вы прокрутите Его назад и всë поймëте, - вполне серьëзным тоном добавил он.
...Мы висим в пространстве, удерживаемы единственно на растяжках собственного целомудрия, готового лопнуть в любой момент и забрызгать нас с ног до головы гангренозным гноем - чего уж пенять на несостоятельность своей физиологии морали, возможно, вселенная именно так и зародилась когда-то, экстраполировав на нас свою виртуозную способность к переоценке прочности интуитивных связей. Кибернетический паралич разбивает вдрызг черепную коробку предсказателя ветвлений, корневищу мирового древа угрожает обезличенная цифра, они научились считать, напрочь разучившись верить. Мне до сих пор не ясно - кто они, а кто Я, мой мозг осаждают десятки голосов, прислушиваться к которым ниже моего достоинства. Я детализирую реальность вплоть до мельчайших сечений временного волокна, пинг4 интуитива кроток, но настойчив, что ещë раз подтверждает актуальность начавшейся дифференциации и подсчëта голосов. Я изгоняю из себя свернувшегося змея Кундалини, но мифическая сексуальная энергия не перестаëт пребывать, карабкаясь вверх по моему стойкому к радикулиту позвоночнику; навязанные рекламой и подспудно закачиваемые в нас средствами глобальной информатизации всевозможные мифологизированные чудовища, призывающие нас безоглядно потреблять и отдавать, с удовольствием предоставляя себя в лапы механизированной и стандартизованной, но далеко не безупречной схемы бытия; калëным железом выжигаю вцепившиеся в меня эманации чужеродных эко- и ноосистем, стаскиваю с себя непробиваемый для технократических излучений панцирь, сдëргиваю со своего лица последние уродливые маски - вот он Я, возьмите, потрогайте мою стерильную плоть, да! Аз есмь Бог - вот вам моя стопроцентная реальность - подойдите, да поближе, ещë! Вот вам моя кровь - да хоть залейтесь ею, анализ мне не повредит - вы же умеете считать, ну, сколько там чего? Сахар/белок/лейкоциты? Иммунитет подавлен? Ничего, доберу витаминами. Вас смущает мой мозг? Да, эта розовая колышущаяся масса, похожая на пригоревший пудинг, которому я не имел чести быть представленным? Не удивляйтесь - она смущает и меня самого - отчего-то наша глубокомысленная Природа предпочла, чтобы мы думали, будто мы думаем именно покровными тканями, якобы для этого избрав одну из них - мозг, и искусственно наделила его максимально возможной площадью, изрезав его извилинами и закоулками. Сакральная поверхность!.. Меня смущает, но не удивляет - мне безразлично, в чëм моя иллюзия. Думать? Да хоть жопой. Знать? Да хоть членом, лишь бы только знать...
Альт, баритон и меццо-сопрано, гайка и контргайка бытия - радикальный интуитивизм. Что, откуда и зачем?.. Спросите у своей драгоценной Природы. Гальваника сладострастия - неисчерпаемый perpetuum mobile жизни, щелочной элемент страха, метафизический полюс боли. Разложенный на слагающие его ноты, безжизненный спектр дряхлеющих на глазах эманаций скорби, излучаемый безутешной толпой, уже вдоволь настрадавшейся и не способной более рыдать по безвременно покинувшему их гражданину Богу, ныне же преспокойно почивающему на глазах у изумлëнной публики в иконописных изображениях и моделирующих орудие его последнего (но не первого) умерщвления распятиях, эстетически безупречный, сотканный из архетипически укоренившихся во многих поколениях индивидов ещë задолго до его крестной смерти текстов, прописанных подобно ДНК в нашем филогенетическом наследии, в последствии мутировавшем и видоизменившемся согласно новейшим тенденциям, привнесëнным потными апостолами-лазутчиками - повелителями коз из страны вечного каменисто-пустынного зноя, но ещë не утратившем свою несгибаемую северную упругость и жизнестойкость - своими жëсткими лучами проникает в мою неподверженную гнилостным влияниям юга пещеру сознания, освещая еë своим меланхолическим светом и согревая своим уютным теплом. Как мы населяем кору болезненно-фиолетового шарика Земли, как мы, ползающие неразумные, но мыслящие насекомые составляем мышление заброшенной в темноте глыбы вещества - как Солнце, что не покидает еë ни на мгновение, так и православие ласкает своими сонными лучами поверхность новой интуитивно зачатой сферы жизни/движения/развития/времени, отражается и преломляется в ней, имеющей в своëм центре изначально мыслимую глубину времëн, ту точку, откуда ведëт отсчëт разумная летопись человечества, на сколько она обозрима всепроницающей мыслью, то, откуда слышен серебряный благовест, пронизывающий собой каждый мельчайший заштатный слой и кристаллический домен той нерушимой парадигмы, что повелевала мудрыми сердцами наших всеславных предков, клавших поклоны Солнцу, Земле, Огню, Воде, траве, и всякой былинке, и всякому зверью, обитающему в море ли, или в чащобе лесной, и как всякое тварное поклонялось нетварному, так и Дарна благоволила к ним.
...Проекционный излучатель издаëт мерный электрический гул в нарочно затемнëнной комнате, над ровно светящейся пластинкой висит динамически развивающаяся голограмма, прикосновение к которой вызывает довольно неожиданную реакцию - рука вовсе не проваливается вовнутрь, закрывая собой теневые участки картинки, а попадает в лабиринт хрустальных тоннелей, многократно и под разными углами отражающих свою невольную пленницу. Слышится лëгкий хруст клавиши, коснувшейся контактов клавиатуры, сердито жужжит моментально начавший раскручиваться, до этого покойно дремавший, жëсткий диск, кто-то шумно выдыхает воздух, как после непродолжительной эмоциональной задержки дыхания. Тонкая световая точка вспыхивает в эпицентре электронного волшебства, вечно готовое на компромисс вечное ничто принимает на себя удар метко пущенной стрелы времени, вечность приобретает направленность и протяженность, редуцированные и покрывшиеся пылью времëн хаотические брызги света раскрываются ощетинившимся ежом тутже расцветшей хрустальной хризантемы Ladomirity. Виталий озирается по сторонам, но пристальный напряжëнный взгляд Ладомира пригвождает и его глаза к разворачивающейся световой мистерии. Граница света и тени - перпендикулярная к пущенной стреле бесконечная плоскость вечного теперь - второй орт времени и пятая нормаль пространства - вечное возвращение и топтание на месте вокруг умозрительной оси прекрасно умеющего обходиться и без тебя мироздания - вкупе с самой стрелой, рождают новую спиральную веху - Нового Вечного, равновеликого и третьего - третий орт времени и шестой пространства (О, многомудрый Оккам! До чего же тупа твоя бритва! Не ты ли, Новый Вечный, посмел ею бриться? О, что за бесцеремонный брадобрей! Тогда я понимаю, почему в моих мозгах так много опилок! А как насчëт твоих?); то самое завтра, которое всегда будет отлично от вчера; тот вектор времени, что будучи помноженным на скаляр пространства ответственен за развитие, совершенствование и упорядочение, отчаянно противостоя энтропии и хаосу; под чьим внимательным патронажем обретается та самая Правь, регулирующая взаимоотношения между Явью и Навью, ни в коей мере не ущемляя интересы ни одной из сторон, а консервативная и костная Природа без оглядки убегает прочь от набивших оскомину опостылевших решений и проторенных путей, подобно на всю жизнь задержавшемуся в детстве хиппи, бунтует против зелëно-коричневого конформизма, учреждая вычурные, неадекватные окружающей среде моды и веяния; тот самый вектор морали, в наивном усердии грозящий легкомысленному ротору любви... Хризантема, испещрëнная многочисленными расплывчатыми письменами: арамейскими, славянскими и готическими, стирает с себя последние останки мëртвых шрифтов, их сменяют ритуальные рунические начертания, в которых нет ничего механического, неодушевлëнного, где каждая цифра подобна каждой, связуя тем самым единство мира, материи и духа, энергии и вещества; еë тонкие у основания лепестки расширяются к концам (это в их зеркальном лабиринте блуждала кисть Виталия в начале представления), сплетаясь в единую сферическую поверхность, состоящую из первоначально разрозненных, а затем соединëнных воедино узлов трансперсональной Сети, покрывшей поверхность уже в достаточной степени сформированной сферы Ladomirity.
"Мозги наружу!" - непонятно почему злорадствовал наблюдающий за световой голограммой Виталий, разглядывая еë со всех сторон, ковыряя еë пальцем и получая от этого неописуемое удовольствие, как если бы он щекотал под мышками озорного, улыбающегося и вовсе не протестующего против сей невинной шутки Бога, дьявола или ещë какого, хоть сколько-нибудь значимого, объекта собственной самоиронии.
"По меньшей мере странный симбиоз, - думалось ему, глядя на танцующие по потолку и стенам причудливые тени и сполохи различных оттенков белого цвета, - компьютерная сеть и интуитивная вакуумно-временная религия, базирующаяся на идеалах прошлого и возводящая в фундамент будущего железо и плоть, живое и мëртвое, уродство красоты и красоту уродства, а впрочем - всë в этом мире так - сколько раз мы это уже проходили и сколько ещë нам предстоит пройти?"
- Это не симбиоз - такова структура, - как всегда на шаг опередил мысли Виталия оторвавшийся от созерцания своего ненаглядного творения и уже что-то бегло строчивший на клавиатуре Ладомир.
"..."Messiah. Authorized". С резолюцией в уголке: Ladomirity." - словно разъярëнная дикая кошка бросилась Виталию в глаза строчка из быстро убегающего вверх текста на мониторе Ладомира.
- Это нечто, наподобие своеобразного калибровочного поля, - продолжил он, очевидно вспомнив своë, неожиданно оказавшееся не столь уж и далëким, прошлое физика-теоретика, - согласующего поля различного пространственно-временного масштаба и качества, как то: электромагнетизм, гравитацию, слабые и сильные атомные взаимодействия, в нашем же случае - увязывающего морально-нравственные постулаты и непреложные законы бытия, здравый смысл и необходимость, волю и случай, и, как ты совершенно справедливо заметил - механизмы и имеющую совершенное иное качество их совокупность - Сеть, в слиянии с особым состоянием сознания населяющих и использующих еë человекоподо-о-обных о-особей, - нараспев произнëс Ладомир, отыскивая необходимую клавишу, вдруг куда-то запропастившуюся на известной ему наизусть клавиатуре.
- В этом и заключается продукт осуществляемой тобою реакции? - вспомнил свой утренний разговор с ним Виталий.
- Я бы не стал называть это продуктом, но по сути, ты прав. Это - результат реакции, смысл которой - расщепление ядра православия, только вовсе не для его искоренения, уничтожения или надругательства над святынями, отнюдь нет - святыни, то бишь, топливо - так и остаются святынями, ни на йоту не утрачивая своего провиденциального значения, и при этом, заметь, это не абстрактные символы, в которых, впрочем, тоже содержится некоторая доля необходимого реагента, а в иных - и гораздо более, чем просто доля - наше топливо - это мощи реально существовавших личностей...
- Тех, что тружахуся и кормяхуся?..
- Именно, и я попросил бы тебя воздержаться от неуместной иронии, Таль. То, что для тебя это пустой звук - мне понятно, но уверяю тебя - ты ещë придëшь к истинному пониманию силы того места, где ты сейчас имеешь Дарну пребывать, излучение духа этих предметов очень велико и само по себе, а в единении с верой в них людей, о которых ты так печëшься, и вовсе имеет беспрецедентный характер. И в этом смысле - моя вера, неподдельная, а интимно личная - есть ключевое звено и необходимое условие успешного протекания реакции. Таким образом, даже не будучи последовательным ортодоксальным еретиком и святотатцем от православия, я извлекаю из него элементарные базисные частицы, лежащие в его фундаменте, не как жадный до духа вампир-поглотитель эманаций, в своих корыстных целях паразитирующий на беззащитном эгрегоре, а как интуитивно их страждущий верующий, и даже более того - служитель культа, изучающий и постигающий свою духовную сердцевину и нравственный стержень. Я не более прагматичен, чем были те, о которых ты в столь пренебрежительном тоне сейчас упомянул, Таль, да разве ж вспомнил бы о них кто сейчас, не будь они такими упрямцами и крепышами, противостоящими всему и вся ради собственного гробоположения заживо и светлого ухода? Всë это достойно, как минимум уважения, Таль.
- Было бы странным не уважать их, Ладомир. Моë уважение не имеет границ, но так и остаëтся не более, чем элементарным уважением к собственным предкам.
- Этого вполне достаточно, Таль.
- А как же твой идол - Ladomirity?
- Мой идол! Мой идол сейчас восседает в своëм излюбленном кресле-качалке у камина, греет ноги и марает свою драгоценную седую бородищу, попивая тягучий медок. Не будем тревожить старче, ему сейчас не до нас. Что же касается Ladomirity - силы текут, уважаемый мистер Скептик! Моя концепция:
1. Традиция.
2. Сеть.
Извлечëнный литургической реакцией дохристианский базис православия, очищенный от позднейшего наносного христианского гнëта, ложится в основание новейшей сетевой доктрины - всë доступно всем, но для того, чтобы добраться до необходимого ресурса, необходимо проделать определëнную духовную работу, подобную той, что предшествовала вашему с Есенией прибытию сюда, когда ваши собственные эманации интегрируются с истечением сил соратников и вливаются в искусственно синтезированную Ladomirity - тот самый долгожданный протез, которым нас одаривает жестокая, но великодушная Природа, предварительно лишившая нас непосредственных органов интуитивного восприятия, за что и пострадала от рук мстительного и недальновидного человечества, изуродовавшего еë, а заодно и свой лик нагромождением техногенного инфернального металлически-пластмассового скарба и трупным ядом нефтяных нечистот.
- Механизм... Великолепно, если без него возможно обойтись. А если нет? Приемлем ли нам такой компромисс? - умудрился вставить свою краткую реплику в как всегда монолитную речь Ладомира Виталий, сознание которого по-своему преломляло услышанное и недавно увиденное; упомянутое имя вновь индуцировало в нëм образ его Медианы - Deus Ex Machina, явившейся из машины, словно из Навьего небытия в бытие Яви.
- Сеть - не механизм, это почти совершенный инструмент Прави, при условии нахождения в Дарне еë пользователя, но и самые элементарные механизмы вовсе не исключены из процесса духовного ткачества. В этом и состоит, наверное, основное принципиальное долженствование Ladomirity - костное, используемое бодрствующим и зрячим живым, само приобретает черты его пользователя, оживает и внемлет, беседует и диспутирует, выживает и творит. И это вовсе не компромисс, а единственно возможное положение уже не вещей, а личностей; не разума - неутомимого жестяного арифмометра мысли, а интуиции - молодого и вдохновенного жестянщика, неровно дышащего к...
- Легка на помине! - радостным возгласом перебил Ладомира Виталий, бросившийся встречать уже взошедшую на порог Ладомирова жилища Есению, облачëнную в свободное домотканое платье, достигающее ее щиколоток, всë сплошь изукрашенное ритуальным орнаментом, символизирующим мировое древо и его счастливых обитателей.
- Спасибо Агафьюшке, - сказала довольная Есения, высвободившись из объятий Виталия, заметившая внимание мужчин, сконцентрировавшееся на еë обнове, - она - просто чудо, она и еë замечательный сундучок!
Новый свежий ветер ворвался с еë приходом в пыльную келью Ладомирова скита, закружил, приподнял в своих лапах, выказав недюжинную силищу, находившихся в ней людей и животных - суетливый Денница, выпав из широкого рукава рубахи своего хозяина, несколько раз перевернулся в воздухе и на все четыре конечности приземлился на покрытый пожелтевшей листвой пол, но был тут же подхвачен ловкой и сильной рукой.
- Простите, я не помешала вашей беседе? - быстро проговорила Есения, увидев замешательство в глазах Ладомира, и продолжила, обернувшись к поспешившему затворить за ней дверь Виталию, - Таль, о чëм тут у вас шла речь? Я многое пропустила?
- Наш общий друг только что излагал мне свою утопическую концепцию, -ответил Виталий, как можно тщательнее стараясь избегнуть глаз Ладомира.
- Утопия? Это, кажется, был такой остров?
- Да, в фантазиях одного из деятелей порядком подзатянувшегося средневековья5, - уже не скрывая своего задора молвил Виталий, - и у меня всë явственней складывается такое впечатление, что все мы уже на нëм.
XXII
"Умри, болезненная самость,
Атласным саваном шелков
Плиты могильной не касаясь
Сквозь фейерверк излишних слов,
Что страх - рачительный хозяин
Брезгливо морщась произнес,
Продажной совестью терзаясь,
Прилюдно выйдя на погост.
Зашедшись в приступе падучей
Крыла не скомкай, кадуцей,
Когда прохладный скрип уключин
Провозгласит иную цель,
Чем к жизни было устремленье
В теченьи алых вешних вод,
В излюбленном столоверченьи
С отменой авторских свобод.
Сочти величественность чисел
Вооружившись пылью книжной
Того, кто смерть свою превысил
И вознесся скоропостижно;
Сочти, имеющий смекалку,
В количестве значенье цифр,
Пройдя безумием закалку,
Сломай изысканнейший шифр."
- Я могу тебе сказать, зачем можно убить, - говорил ученику наставник в широком чëрном плаще с наползающим на глаза капюшоном, стоявший посреди ярко освещëнной комнаты, облицованной светящимися ксеноновыми панелями, днëм прозрачными и накапливающими энергию солнечного тепла и света, вечером - отдающими еë, - однако, и ты должен помнить, Ник, что знание это нужно ещë заслужить. Итак, повторим наш прошлый урок по Интуитивной Вербализации. Назови-ка мне три принципа Внешнего Мира.
- Индивидуальность, Целесообразность и Надëжность, Равновеликий Мастер, - отчеканил веснушчатый и шмыгающий носом ученик Никодим, или Ник, как его чаще называли в Интуитивном Училище.
- Верно, Ник. Это так. Знание говорит нам об этом, - заложив руки за спину, наставник широким шагом прохаживался по просторному помещению, своим архаичным одеянием резко контрастируя с футуристической обстановкой, режущей глаза ослепительно белым цветом. Наступило вечернее время - Время Белых Теней, когда тотально круговое освещение лишало предмет отбрасываемой им тени, и статная фигура Мастера казалась самостоятельно парящим в воздухе чëрным пятном. Никодим сидел на полу и не сводил глаз с разреза капюшона, в котором время от времени мелькало лицо учителя, его острый, с заметной горбинкой нос и глубоко посаженные неподвижные яблоки глаз. Звукопоглощающий материал стен гасил зачинающиеся реверберации его голоса, шагов же не было слышно и вовсе:
- Индивидуальность, Ник. - обозначил новую тему наставник, - Ты уже достаточно умëн, чтобы понять - мир, он крутится не только вокруг тебя, Ник, и как бы ты ни штудировал "Руководство" - не в наших силах что-либо менять. С другой стороны - есть Он и есть Ты - кто для тебя важнее?
- Я. Но что обо мне подумает Он? - недоуменно хмыкнул ученик.
- Запомни: гораздо важнее то, что о тебе подумает твоë собственное "Я". Люби его и дружи с ним, доверяй ему, и ты поймëшь - это единственная твоя истинная драгоценность - твоя единственная действительная собственность Внешнего Мира и есть то, в чëм содержится Мир Внутренний. На самом деле, различие между ними - не более, чем общепринятая условность, существующая лишь постольку, поскольку существуешь ты и твоë "Я", а раз так, значит ты - совершенен и прекрасен, Ник, ведь ты же не слышишь в своëм внутреннем голосе - источнике твоëго интуитива боль и страдания, хрипы и стоны, он не спотыкается и не падает, набивая себе шишки и царапины, не тонет и не задыхается, ведь так?
- Так, Мастер.
- И ещë, по секрету, я скажу тебе, Ник, забегая немного вперëд - он не умрëт и не прервëтся, даже тогда, когда Дарна подскажет тебе - твой путь пройден, и тело твоë оближут вездесущие языки погребального пламени - тогда и только тогда Правь восстановит равновесие между Явью и Навью, а внешность и внутренность перестанут существовать. Но ты не должен бояться огня, Ник, как не боишься ты воды, через которую тебе было дано пройти при рождении. Оттого и зовëмся мы Равновеликими, что Правь уравнивает всех, и каждое "Я" велико.
- Но, Равновеликий Мастер, у меня болит колено, которое я поранил сегодня в саду. Значит ли это, что тело моë несовершенно? Зачем тогда оно мне? - хныкал непоседливый Никодим.
- А зачем же, скажи на милость, ты был так неосторожен? Ведь было же велено: бди. Твоë тело, Ник, и дано тебе для боли - учти это, боль - она как неприятное, но необходимое лекарство, как снадобье, без которого не вылечишь разбитого тобою же колена - так же ты не воспитаешь и свой дух. Она прекрасна, Ник, как и ты сам, не смотря на вынужденную необходимость временного разделения внешнего и внутреннего, которое не принципиально и сродни отличию "Я" от "не Я". "Я", "не Я" и МЫ - великий, равновеликий и третий - вот всë, что можно сказать о нашем мире, без малейшего риска быть обвинëнным в неполноте его описания.
- Мастер, ты знаешь всë?
- Да, Никодим, я знаю всë. По крайней мере из того, что ты можешь у меня спросить. Остальное же я либо знаю как узнать, либо знаю, что мне этого не узнать никогда. Такова моя Дарна, Ник, и таково наше Знание. МЫ - цивилизация, Ник, Интуитивное Сообщество Равновеликих. Интуитив - это то, посредством чего происходит наше сообщение с Миром Внутренним, ты знаешь это, мы наделены им, абсолютным и бесконечным, он подобен глазам, только в отличие от тех, которыми ты смотришь на меня, они невидимы и видят мысль сразу, целиком, словами и буквицами. Ты рождëн, Ник, тебе жалована Дарна и ведома Правь, стало быть, у тебя есть возможность инициировать свой интуитив и взглянуть на мир теми глазами, которыми ты смотрел при своëм рождении, том рождении, когда родилось твоë "Я", ещë не ведая о предстоящем ему испытании тяготой тела Внешнего Мира.
Наставник остановился посреди комнаты и уселся на светящийся пол рядом с учеником, скрестив так же как и он ноги, и положил на них руки ладонями вверх. Ему, потомственному волхву Сообщества, облечëнному Дарной учить и наставлять, было необходимо вжиться, врасти в своего ученика, и для того, одного лишь созерцания во Внешнем Мире было явно недостаточно. Закрыв глаза, он мысленно нажал на акселератор собственной интуиции, моментально инициированный интуитив извлëк желание и волю, выпростал Навь, повздорил с навьим шутником, оберегающим нутро Никодима, вынырнул в Явь и закрепился за розовый сгусток его покрытой синяками и ссадинами Психеи, уже и близко не претендующей на свою былую неприкосновенность. Интуитив волхва принялся за работу.
...Общество изменилось. Уже никто не состязался в пышности той или иной ритуальной церемонии, привычное некогда обращение "господин" сменилось на диковинное и кажущееся иногда нелепым и неуместным "Равновеликий", от того и ставшее редкоупотребимым анахронизмом, этаким реверансом в сторону тщательно хранимой в памяти Эпохи Становления, в дань уважения к так и не исчезнувшим временам и предкам. Мы не пожелали исчезать, увы, и в этой, так называемой Эпохе Просвещëнного Интуитивизма. Наши книги давно уж перестали читать, ой, ну зачем оно им - просвещëнным, так и хочется сказать - просветлëнным, да простит меня Новый Вечный, наследникам дедовского костыльно-мотыжного интуитива, этого клавиатурно-"мышечного" подвижничества, истязавшего нас ностальгическими привязанностями к перу и бумаге, чернилам и типографской краске. Как ни тяжело восклицать: "Ах! Неужели меня кто-то читает!?", но это так, и действительно "неужели". Не сочтите за стариковское брюзжание, но мне куда милее была Сеть, зависавшая и падавшая, медлительная и неостроумная, невербальная и метафоричная, чем нонешнее Интуитивно-Логическое Подспорье, доинтутивировавшее до того, что знание букв и прочих пунктуационных символов оказалось лишь сомнительной привилегией историков, блуждающих в пыльном колодце Внутреннего, как они теперь его называют, Мира, по ветхим, рассыпающимся в пух и прах архетипам нашего безвременья - переходного периода от одной эволюционной парадигмы к другой. "Окститесь!" - говорю я таким соискателям путëвки в жизнь, ибо смерть их уже более не интересует - "Ну что хорошего вы можете там обнаружить, окромя собственных же заблуд и недовер? И зачем вам нужна эта, всë же порядком поистаскавшаяся вера? Ну, понимаю мне - ностальгия и всë такое прочее, а вам-то что?". Нет, понимаешь ли ты, одну вот такую до крайности интересную и настойчивую соискательницу всë-таки пришлось отправить - и чтобы вы думали? Теперь она и не подозревает обо мне, и слыхом не слыхивала о просвещëнном-то..., как бишь его, а, интуитивизме, будь он неладен, а я ей, видите ли, просто "снюсь"! Феноменально! А впрочем, о чëм это я? А, так вот - теперь мне приходится мало того, что присматривать за ней в еë же собственный интуитивный колодец, углублять и прочищать его от тины и мусора, так ещë и городить некую будущность для еë внезапно укоренившегося начинания, и даже - держись, Новый Вечный - менять свою в угоду еë зарапортовавшемуся мессии. Уж что-то больно витиевато выходит - спиральный цикл с неопределëнной точкой входа и статусом задействованных лиц. Вложенный интеграл по периметру трëхмерного временного тела, предположительно сферы (sic!), с заранее заданным контуром обхода относительно главной оси произведения. М-да, уважаемые господа "Равновеликие", такого событийного разворота не ожидал никто, и сам я - в наименьшей степени. Где уж в вашем "абсолютно устойчивом" сообществе, где всë подчинено целесообразности и надëжности с упором на личную независимость и индивидуальность, было видано нечто подобное? Прав был Скептик, когда усмотрел удавку вечного теперь в "немеханистическом сочленении" интуитивных величин и Сети - трансперсональной железной дороги с вагонами поездов, частично заполненными долями эманаций некоей Персоны, предположительно себя. Я брежу наяву? Ну что вы, скорее это Явь бредит во мне, не справляясь с обильными интервенциями Нави на рынке моих корпоративных грехов и мелкосерийных прегрешений. А кто еë об этом просил?
-...Целесообразность, Ник. - открыл глаза наставник, уловив, что ученик уже расслабился и начал вертеться по сторонам, безуспешно ища глазами то, за чтобы можно было уцепиться взглядом, и от этого начал терять своë внимание к уроку, - Ты теперь знаешь, Ник, что есть для нас наивысшая ценность - это совершенная свобода интуитива твоего "Я", обитающего во Внутреннем Мире. Но свобода эта достигается лишь через соответствующую ей совершенную цельность и целесообразность Мира Внешнего, Никодим, запомни это - чтобы тебе, истинному тебе, личному тебе быть напрасным, а значит безумным, бесполезным, беззаботным и независимым ни от кого там, ты должен быть полезным и максимально не напрасным пользователем, служителем и творцом того, что вне тебя, что присутствует сейчас и здесь, и что так и останется тут же, в вечном теперь, после твоего прорыва и тщательно подготовленного ухода из него. Всë не напрасно, Ник, всë, любое действие, каким бы абсурдным и непонятным тебе оно ни казалось.
- И даже тот смешной человечек, которого я только что видел, кто строит дурацкие гримасы, корчит рожицы и звенит колокольчиками своего дурацкого колпака, просовывая свой отвратительный нос в открытый колодец моего интуитива - он тоже полезен и ненапрасен, Равновеликий Мастер? - оживился уже было задремавший Никодим.
- Да, Ник, и он тоже. Ведь он - это твоë отражение в Нави, помни об этом всякий раз, когда слышишь серебряный звон колокольчика, идущий изнутри тебя самого, он не напрасен, но только лишь для тебя, Ник, он - это ты, достигший своего кажущегося в Яви безумия и бесполезности, помни - Правь, она не только для Яви, но и там, где окажется твой голос, осуществив Переход, не обязательно кромешное пребывание лишь единственно в Нави, ведь Навь - это сам Переход, а что может быть важнее и, вместе с тем, эфемернее его?
- Должен ли я следовать этому звону, Равновеликий Мастер? - тема явно заинтересовала воспитуемого, теперь снова смотревшего с неподдельным интересом и обожанием на своего наставника, доверительно расположившегося напротив него и откинувшего на спину скрывавший его лицо чëрный непроницаемый капюшон.
- Единственное, Ник, чему должен ты следовать - так это твоя собственная Правь, помнишь ли ты, чтобы я хоть раз тебя к чему-нибудь обязал или учил тебя своей Прави? - расправив седые пряди, терпеливо наставлял внимательный волхв.
- Нет, Равновеликий.
- То-то же, Никодим, ибо это не сообразно преследуемой мною цели - посвятить тебя в Сообщество Равновеликих, представив ему Нового Вечного соратника и соучастника его строительства.
- А если я не желаю становиться строителем Сообщества? - посмел возразить строптивый ученик.
- Твоя воля, Ник, - совершенно невозмутимо прореагировал наставник.
- И это не будет считаться преступлением? - азартно атаковал вопросами Никодим.
- Нисколько, Ник, - широко улыбнулся Равновеликий Мастер, - ты знаешь, единственное преступление, что ведомо нам, есть преступление против Прави, и зовëтся оно - Кривь.
- А если...
- Довольно, - волевым усилием вмешался наставник в пустые разглагольствования расшалившегося ученика, - твоë обилие "если" не соответствует нашей цели, плохо сообразующейся с сослагательностью навьего элемента ветвлений "бы".
- Надëжность, Ник. - властно провозгласил наставник, перейдя к следующей теме, - Помнишь, как ты однажды спросил меня - что будет, если Интуитивно-Логическое Подспорье даст сбой, и Кривь проникнет на строго охраняемую территорию Прави?
- Да, Мастер.
- И что я ответил тебе тогда?
- Ты сказал, что такое невозможно. Кажется, в принципе.
- Верно, Ник. Теперь же я могу добавить - такое случается, более того, это запланировано, и ответственен за такое вторжение Криви тот самый, только что виденный тобою человечек, только у Подспорья он свой, а у тебя свой.
- Если я понял тебя правильно, Равновеликий Мастер, ой, прошу прощения за "если", - поправился Никодим и тут же продолжил, - то его, Подспорья, горбун и есть само оно Подспорье, только реализованное в Нави?
- Ты хороший ученик, Никодим, несмотря не некоторую путаницу в терминах - в Нави ничто не может быть реализовано, Ник, на то она и Навь - суть же ты уловил верно - Подспорье само учреждает Кривь, для него она подобна твоей боли - ему необходимо как следует настрадаться, прежде чем учить об этом других. Однако вернëмся к нашей теме - надëжность, так вот, Ник, выясняется, что умножение числа элементов, слагающих структуру, вовсе не ослабляет еë надëжность, если (sic!) эти элементы интуитивные.
- Как это, Равновеликий Мастер? - расширились зрачки у почти потерявшего нить смысла Никодима.
- А вот как. Ты знаешь, Ник, - снова начал наставник в своей излюбленной манере "ты знаешь", как если бы его ученик и действительно что-то знал и урок принимал вид беседы двух Равновеликих коллег, однако такая тактика приносила определëнные и достаточно весомые плоды, чтобы ей можно было наверняка воспользоваться, - что если приподняться своим интуитивом над стремительным полотном Времени и оглянуться назад, не прерывая при этом процесс его ткачества, то можно увидеть то, что наши предки именовали Прошлым, а так же и самих предков и всю предшествующую нашей Эпоху Становления. Многие злоупотребляют этим, Ник, предпочитая оставаться там под влиянием неких и причëм весьма одарëнных личностей, ещë в те смутные времена умудрившихся вскрыть свой личный интуитив посредством разнообразнейших изуверских методик вроде интеграции религии, в свою очередь являвшейся неким сомнительным протезом Прави, заставлявшей своих приверженцев жертвовать духом во имя плоти, и Сети - архаичного прообраза Интуитивного Подспорья, что определëнным образом продолжает сказываться впоследствии, в том числе и в нашей Эпохе..., гм, - нахмурился Мастер, - Просвещëнного Интуитивизма - нетленной фантазии одного такого отщепенца. Вернее одной...
...Враки! Чушь! Муть! Это же надо было так всë переврать, многоуважаемый господин Равновеликий, волхв, премудрый наставник Новых Вечных! Его, видите ли, не устраивают предки - так пойди же да поменяй их на более подходящих, хе-хе, ежели конечно найдëшь таковых, хоть кого-нибудь, кроме нас. Где они ваши Иеговы-Твастыри, гении-святые - уж пожалуйте выбрать что-нибудь одно, а нет - так и не злопыхайте своим "Интуитивом", агрессия вам не к лицу. Плоха фантазия? В аккурат вашему выстраданному Подспорью. Откуда что берëтся? Это вам не физика твëрдого тела, тут одними тензорами не обойтись, милейшие сограждане. Экстраполируй - не экстраполируй - всë одно - я знаю, к чему ты клонишь - Дарна повелевает железом, как некогда это же самое железо помогло водворить Дарну в пределы черепных коробок наших созидателей Сети. Очень может быть. Ладно, гипотетически предположим, что меня - интуитива первого поколения, всë же кто-то читает, к примеру ты - имею же я, в конце концов, право на фантазию, или нет? Тогда это действительно "ладно", а значит в ладу с Правью, моею Правью - найдëшь ли ты в ней хоть что-нибудь полезное для себя? Увы, и ах - теперь вам не потребуется даже монитор, не говоря уже о бумаге - к чему тебе знание наших мëртвых, как ты их теперь называешь, символов? Гораздо проще взнуздать парочку интуитивов из тех, расплодившихся нынче в невообразимых количествах ввиду отмены крепостного права слов и упразднения бритвенных принадлежностей Оккама - вам, дитятям природы, они более ни к чему, свою неукрощëнную шевелюру вы предпочитаете носить при себе, ибо противное противоречит Прави. Думаю, я не сильно согрешу против неë, если выскажу предположение о своей напрасности в этом мире, да, по-вашему - это есть высшая добродетель, но только исключительно во Внутреннем Мире, я же напрасен во Внешнем, я излишен в нëм, как некий ценный, высоко чтимый, но всë же лишний элемент вашего Интуитивно-Логического Подспорья, в синклит которого я имел неосторожность войти ранее. Меня особенно забавляет его логическая часть, верее же, более справедливым было бы сказать - часть названия, характеризующая Подспорье не иначе, как "логическое". Вам ли, осмелюсь поинтересоваться, презирающим и отвергающим всякую логику кичиться ею? И не я ли представляю собой тот самый псевдологический излишний элемент вашей непогрешимой и абсолютно надëжной структуры, наращивающей свою сложность и, вместе с тем, остающейся всë такой же устойчивой? Что ж, это делает вам честь, если же дела и в самом деле обстоят именно так. В противном же случае - я становлюсь похожим на чëртика, выпрыгивающего на потеху честнoй публике из разноцветной коробочки с сюрпризом. Однако, вот вам ещë одно моë увы - хоть я и не умею жить в этом высокопреосвященном Сообществе, ощущая себя не то чтобы лишним, как это могло бы быть в достопамятную эпоху лишних людишек, а так, всего лишь излишним элементом роскоши - у меня так и не вырос горб, и на профиль свой я тоже не могу пожаловаться. Значит ли это, что структура и впрямь столь устойчива и надëжна, как этому учит вас господин волхв? Чуднo, быть может, меня уже разбил старческий маразм, и моему пыльному интуитиву уже не на что опереться в разжиженной кашице трухлявых мозгов, но мне до сих пор не понятно как может оно, Интуитивное Сообщество, выживать и развиваться? Судите сами - машин нет, попробуйте спросить у первого же попавшегося вам под руку неофита, едва вошедшего в Училище и начавшего листать увесистое "Руководство", впрочем, уже отнюдь не бумажное - где же включается его обетованное Подспорье, и он посмотрит на вас такими глазами, что моментально отобьëт у вас всякую охоту пускаться в дальнейшие расспросы. Машина, механизм, деталь, агрегат - подобные термины исключены из общеупотребимого лексикона, упразднены за ненадобностью, но вовсе не запрещены, в лучшем случае забыты, в худшем - потеряны и дожидаются своего триумфального выхода на архетипическую поверхность сознания как хорошо забытое, но неисчезнувшее старое, как не желаем исчезать и мы - ваши седовласые предки... Но удивительно другое - понятия структуры, качества, организации и надëжности остались почти нетронутыми, как убедительно показал это нам Равновеликий наставник. Что ж, быть может, имеет смысл послушать его ещë, да прислушаться повнимательней?
-...Таким образом, Ник, - продолжал наставник Училища, как заправский университетский лектор из подвергшейся только что охаиванию им же самим эпохи, - Сеть Эпохи Становления и была тем самым недостающим звеном между Эпохой Забвения и нашей с тобой, Ник, эпохой Интуитивного Подспорья.
- Мастер, а были ли ещë времена до Эпохи Забвения? Ведь если она зовëтся "Забвения", то значит это было забвение чего-то? Чего, Равновеликий Мастер? - впился в наставника Никодим, своим цепким умом уловив досадную недосказанность в его словах.
- Ты прав, мой искромëтный мальчик, - вздохнул вдруг отчего-то взгрустнувший волхв, - естественно, забвение не может быть просто так, и всë предшествовавшее ему временное полотно мы полагаем Эпохой Традиции, Ник.
- Традиции, Равновеликий Мастер?
- Да, Никодим, Традиции. Той, что однажды прервалась, умерла для нас, как умираем и мы для Внешнего Мира, чтобы войти в Мир Внутренний, Ник. О ней нам практически ничего неизвестно, мы знаем лишь, что то были золотые времена, Золотой Век, как именовалась она в ту недалëкую пору Становления, откуда пришло к нам еë понимание, единственно, что можно утверждать наверняка, так это о том, Ник, что все мы являемся еë наследниками, Традиция - это интуитив нашего Подспорья, считается, что они смыкаются в своëм временном полотне, соприкасаясь и вдохновляя друг друга.
- Так значит - Традиция и Подспорье - это одно и то же, Равновеликий Мастер? - вопрошал розовощëкий ученик.
- Не совсем так, Ник, послушай меня до конца, - встал на затëкшие ноги и снова начал увлеченно витать по комнате наставник. Так вот - Подспорье - это Традиция нашей эпохи и она отлична от той, первоначальной Традиции, как все мы отличны от наших предков и как ты будешь отличен от меня, Ник, только лишь тем, что мы преодолеваем вечное возращение, обуздывая свою самость и эгоизм, не теряя при этом собственной индивидуальности, а наоборот - развивая и воспитывая еë, обретаем третий вектор - интуитив, дающий нам новое знание и видение, так и Подспорье - есть такое же преодоление - завершение спирального витка, и как Сеть однажды стала прообразом Подспорья, так и оно, возможно, уже в недалëком настоящем ляжет в основу новой возрождëнной Традиции.
- Понял ли ты меня, ученик Никодим? - сузил витки похожий на чëрное приведение Мастер.
- Да, Равновеликий, - ответствовал смышлëный воспитанник.
- Раз так, то на основании полученного тобою знания о Сети, я поручаю тебе сделать самостоятельный вывод о степени надëжности Интуитивно-Логического Подспорья, - завершив свой очередной виток, наставник выдал задание и упëрся просвечивающимися от интенсивного излучения руками в прямоугольную половицу.
- А могу ли я воспользоваться самим Подспорьем для формулировки вывода, Равновеликий Мастер? - прищурился Никодим.
- Для этого оно и существует, - утвердительно кивнул наставник, мастерски выполнив стойку на голове, при этом его подбородок описал некоторое подобие дуги и упëрся в собственную грудь.
Мир изменился. Но способы извлечения из него сведений остались прежними, ибо прежним остался человек, не смотря на все его сверх отмеренной ему меры приобретëнные и всë ещë приобретаемые в пароксизме жадности навыки и умения. Чувств пять - зрение, слух, вкус, обоняние, осязание - всë, чем наделила его Природа, не прибавить, но и не отнять. Стало быть, Подспорье будет оперировать именно ими, ничего не доизобретая и не допридумывая за неë, немногословную Природу, не фантазируя на предмет наделения человека добавочными новыми чувствами - покровные ткани так и остались покровными - вот уж где пригодилось наше многострадальное лезвие!
- Да прекратишь же ты, наконец, обыгрывать этот злосчастный принцип! - вклинился чей-то рассерженный голос в моë безукоризненное существование, - бедняга Оккам - не иначе вращается в своëм гробу, как на шпиндельном станке, уж пожалел бы ты старину, окаянный!
Оп!.. "What's the buzz? Tell me what's happening".6 Всë-таки меня кто-то читает! Да ещë и ведает о шпиндельных станках! А я уж думал, будто сия уморительная принадлежность эпохи всеобщей механистической индустриализации уже начисто вытравлена недотрогой Подспорьем из...
- Жди, вытравит оно, как же, - перебил меня всë тот же скрежещущий, подобно расшатанной шестерне механизма коробки подач того же станка голос, - Поторчал бы с моë на комбинате - ещë и не так бызапел! А то пристрастился, понимаешь, к своим цирюльничьим замашкам - так хоть бы брить ровно научился. Вся щека в порезах! Который лист замарываю кровью!
XXIII
"Который лист замарываю кровью
Причастия на смену литургий,
Едва успев смекалистою бровью
С души стряхнуть осколки эйфорий,
Румяные хлеба вкушаю евхаристий
С оглядкою на богомеханизм -
Прибор воспроизводства мыслей,
Палитра преломленья призм,
С тобой я расторгаю сговор,
Участвуя в подсчëте голосов,
Что твой язвительнейший составляют норов,
Скрижали зла упрятав за засов.
Который лист перо моë послушно -
Храни же послушание и впредь,
Отточенное бритвой простодушной,
В руках умелых - провиденья снедь."
- Ба! Писатель! Ну конечно же! Чьи же ещë это могут быть брови, столь щепетильно описанные в его очередном стихе? А ты всë никак не откажешься от своей дурной привычки зарифмовывать собственные бредни?
- И не подумаю. Пока не отучу тебя, Автор, от неосторожного обращения с острыми предметами, - обменялись заменяющими им приветствие колкостями два якобы случайно встретившихся "Я" в потоке созерцательного умонастроения Интуитивно-Логического Подспорья, обтекая стороной друг друга, стараясь как можно надëжней избежать неизбежного в таких случаях перетекания. Но, увы, тщетно. Оно и понятно - кому удавалось выйти невредимым из его цепких лап - Подспорье перемешало их в своëм интуитивном смесителе, сделав вытяжку из каждого и приправив полученный экстракт доброй порцией собственного намерения. Итоговое "Я" меня вполне устроило, а почему бы и нет, ведь насильственное раздвоение личности ещë никому не приносило желаемой пользы.
Мир потемнел. В приглушенном свете панелей нездоровым блеском сияли глаза собравшегося в комок Никодима. Нет, он не искал мгновенных решений, ведь Подспорье - это всего лишь подспорье, помощь, поддержка, а вовсе не панацея от всех мысленных неудовлетворëнностей и напряженности мыслящего волокна, поскольку именно сама эта напряженность и возбуждает деятельность интуитива и, в том числе, самого Подспорья. "Вернëмся в начало", - думал Никодим, вспоминая наставления, как-то раз слышанные им от своего Мастера в потоке двух категорически не случайно дифференцировавшихся голосов: "...А Вы прокрутите Его назад и всë поймëте". Понял ли его тогдашний собеседник или нет - какое нам теперь до этого дело? Важно одно - описан цикл, одна вечность сменила другую, изменив порядок бесконечно малых человеческого и слишком человеческого. И что с того, что человек ныне - это та же мельчайшая величина, только чуть большего диаметра интуиции? Да ровным счëтом ничего, с тем только лишь исключением, что в хрусте схлопывающихся вселенных теперь ты не услышишь ни жалобного блеяния божественного агнца, ни металлического стрëкота арифмометра - Модельер/Жестянщик/Скептик более не оперирует столь неустойчивыми предметами, к чему они Ему, располагающему (я начинаю усиленно загибать пальцы, впиваясь ногтями в изнеженную кожу ладоней) Дарнами, Правями и прочим Подспорьем в решении задач и принятии решений? К чему они Ему, страдающему извечной аритмией Браме, сменившего бесконечное множество Кали- (и не только) Юг и таки не уследившего за собственным же дыханием? Чего уж говорить о нас - предках уже утративших речь и потомках ещë не приобретших еë рас? Мы обладаем ею, своим многострадальным подспорьем. Как ты Его ни крути - Оно слабо зависит от конструктивно выбранного шага нисходящей к нам спирали и радиуса доморощенных интуитивных сфер. И что же мы видим? Механизмов, как я уже имел Дарну сообщить выше, нет; Сеть преображена до неузнаваемости, собственно, и сетью это назвать более не представляется сообразным цели, каковая, несомненно, возвышена на столько, что небеса лишь осторожно подпирают еë своим рыхлым ватным куполом, не смея ни уровнять, ни ограничить еë величественное начертание - Интуитивное Сообщество Равновеликих. Машин нет! (Наверное, я никогда не перестану повторять это со всевозможными интонациями и на различных языках).
- Позвольте, - тоном бюрократического чинуши, оправляющего свои потëртые нарукавники, в меня проникает очередное ответвление подозрительно расщедрившегося Подспорья, - а что же тогда есть? Уж не хотите ли Вы сказать, что человечество наконец-таки перешло в свою лучистую форму, или же у его представителей выросли крылья? А-а-а, по-видимому, оно вернулось к своему изначальному состоянию, едва прикрыв срамоту шкурами растерзанных и съеденных сырыми, почти заживо, животных? Ой ли, господин Равновеликий Автор?
Ну, это уже просто неприкрытое ëрничанье!
- А вот Вам и "ой"! - отвечаю я в тон наглецу, - Товарищ Писатель! Где же Ваш товар?
- Я не торгую собственными идеями, - оскорбляется он, - у меня нет дара аукциониста, в отличие...
- Что?!
- Простите, я хотел сказать...
- Продано! - во всë горло ору я, ударяя по наковальне молотом Тора. - Лот "номер эн" уходит к гражданину с вызывающе отвратительно торчащими бровями. Гражданин, потрудитесь пройти и получить свою собственность!
- Протестую! Это уже есть переход на личности!
- А что Вы имеете против такого Перехода? Вас не устраивает Ваша личность?
- Нет, меня не устраивает Ваша сущность.
- Гм... Так-таки и сущность?
- Именно. Сущность. - Успокаивается, предпринимая поползновение на улыбку Писатель, - Так что же Вы мне всë-таки продали, Автор?
- Да так, знаете ли... сущие пустяки, - подобострастно вздыхает он.
- И я это купил?
- Да, купили.
- Могу я полюбопытствовать, как этим пользоваться?
- А разве Вам недостаточно "Руководства"?
- Вы хотели сказать - "рукоположения"?
- Что я хотел сказать - то и сказал, - вновь начинает раздражаться Автор.
- В таком случае, "Руководства" мне явно недостаточно, - сложив на груди руки, демонстрирует свою непоколебимость Писатель, - ибо по Закону о защите прав Потребителей Интуитива...
- Опять Вы со своим "Интуитивом"! - теряет терпение Автор, - Послушайте, Писатель, Вы можете потреблять его как угодно, сколько и куда угодно, только оставьте свои придирки, править я более ничего не намерен.
- Вы уверены?
- Да, я уверен.
- И Вы по-прежнему отрекаетесь от механизмов?
- Да, я отрекаюсь.
- И то, что Вы мне всучили - тоже не механизм?
- Тоже.
- Ох, сюда бы предводителя луддитов...
- Он перед Вами.
- Бросьте, Автор...
- Это болезнь, Писатель.
- М-да... Сущность, сущность... И Вы берëтесь утверждать, что Сообщество решительно обходится без машин, нет индустрии, стандартизации, государственного контроля, армии, церкви? А в мире нет ничего одинакового и единообразного?
- Мир един.
- Но всë это так?
- Так.
- И нет ни одной вещи не сделанной руками, голыми руками?
- Ну отчего же руками...
- Ага! Так значит, Вы допускаете послабления в виде инструмента?
- Металл вовсе не противоречит Дарне...
- Ага, так всë-таки Дарне!
- И не всякий механизм - тоже.
- Но Вы принципиально избегаете их?
- Да, согласно Вашего же...
- Да прекратите Вы оправдываться! - брови Писателя мгновенно взлетают вверх, самоотверженно напирая одна на другую.
- Я не... Простите. - обречëнно запинается Автор, одëргивая штанину домашнего трико, в тапочках на босу ногу неловко ютящийся на кухонном табурете.
- Кхм... Положим. - снисходительно хмыкает Писатель. - Однако, позвольте полюбопытствовать, на чëм же строится Ваша уверенность?
- Наш главный инструмент - интуиция...
- А как же голод?
- Исключительно творческий.
- А убийства, страх, преступления, наконец?
- Убить можно.
- Зачем?!
- Для исключения элементов роскоши, затрудняющих Переход...
- И этот Ваш мир - надëжен?
- Он неизбежен...
- И это Вы мне пытались продать?!
- Таково пожелание моей клиентки...
- Быть может, в таком случае нам стоит разделить усилия?
- Что Вы имеете ввиду?
- Бросьте, всë Вы прекрасно понимаете - я говорю о том, что и Вам было бы неплохо взяться за дело, тем более, что Ваш Внешний мир импонирует Вам куда более моего Внутреннего. Вот и курируйте его на здоровье! Вводите новые термины, плодите каких угодно сущностей, если без этого Вам так уж и сложно обойтись, стройте Утопии - к тому же остров у Вас уже есть. Только учтите - мне не должно быть стыдно поселиться на нëм - в любом отрезке времени, на что обращаю Ваше внимание особо - моë настоящее мне дороже всего, а посему - Вы уж позаботьтесь о нëм, то бишь о времени-то, они тоже этого ждут. - и Писатель фамильярно похлопал Автора по щеке.
- А Вам предоставить на собственное усмотрение Мир Внутренний? - брезгливо отшатнулся от него Автор.
- Именно так.
- Хорошо. - неожиданно согласился он.
Согласие есть убийца осторожности, однако, оно всë же достигнуто. Я снова один и моя осторожность увлечена дорожной пылью навязчивого гипертекста эсхатологических страшилок и плотоядных острот. Я здоров, весел, подтянут и сыт. Я - Фохат - ещë нетронутый вашими пехлеванами принцип-символ, связующий материю и проявляющий еë в духе; да, я - тот инкарнационный столп, насыщающий дух никому ненужной плотью, и самому духу - в первую очередь. Радиационный фон далеко не в норме - мне он крайне недостаточен, реакции идут из рук вон плохо, сопереживание на нуле, ненависть подавлена - скажите спасибо любви, той что уже "не механизм". А что же тогда? Пресыщенность всем и вся? Навряд ли. У меня сонмы сценариев о том, как идея облекается веществом, но ни единого слова не сказано об обратном - возможно ли, чтобы сама материальность диктовала условия разряжëнным духовным сущностям? Или же, на худой конец, мне - чем я не духовная сущность? Мой план тонок, просто донельзя истощëн, а мне желательно действия, силы - единственным созерцанием сыт не будешь, я же сыт, а следовательно стою в преддверии достижения цели. Что ж, Утопия - так Утопия. Хорошо, пусть она подвисает в воздухе, тем лучше. Я рукополагаю тебя, Писатель, в твастыри еë заутробья - не этого ли добивался и ты, Новый Вечный? Или как там тебя ныне кличут - Равновеликий? Да будет так, я же пока согласен побыть рикшей, впряжëнным в колëсную повозку вечного возвращения реальности, единственно, если вы не возражаете, пусть это будет повозка вело-, ибо как выяснилось, подобный инструментарий вовсе не противоречит Дарне. Осталось только призвать силы - ау, где вы, почтенные Гравитация и Магнетизм? О, да вот же вы, великодушнейше прошу меня простить, неведенье - моë наследие, не обращайте внимания - я всë ещë хочу вас пощупать, вас, солнечных /планетарных /человечьих /атомарных духов, слепляющих всë воедино и подталкивающих нас в спины к своим обожаемым твердыням. Давайте поговорим, давайте, ну что же вы? М-да, сдаëтся мне, что вы одушевлены не более, чем удерживаемые вами камни-зародыши, сплошь рассыпанные по Вселенной Выеденного Яйца, не будем уточнять кем - не ровен час, Он и сам во всëм поспешит признаться. А может вы - страстные любовники, достигшие, как теперь это модно говорить, вечного оргазма? Ничего, мне вполне уютно ощущать себя в центре оргазмирующей вселенной. Ну всë-всë, это не может длиться вечно, вы уж или туда, или сюда. Тантра вам не к лицу - я предпочитаю Ярь, то-то солнышко наше притомилось.
XXIV
"Смешна увядшая Веданта,
Букмекер Жизнь коряв и слеп,
Авидья Смерть столь элегантна,
Что мною ей построен склеп -
Интуитивный Катехизис -
Подспорья разума консоль.
В колодце харкающем слизью
Двумерной логики рассол
Был мною признан безыскусным -
Лишь ты да я - иного нет -
Волюнтаризм вина и устриц,
Похмелья приторный шербет. "...Динамики! Развитья! Живо!",- Взалкал измученный адепт.
Я оскорбился: "Что за диво?", Раскрыв испытанный рецепт:
Сочувствие... Дыханье... Прелесть...
Прельстившийся реципиент...
Морковный сок... Плеяды... Вереск...
Святая Trinity... Дольмен...
Один... Другой... Велик и третий -
Едино всë и я один -
Попутчик Случая в карете,
Наследный Слова господин..."
Мир отшатнулся. Никодим снова озирается по сторонам. Он собран как никогда, но это необходимо, внутренние резервы исчерпаны, теперь их просто нет, так как он, Никодим, не имеет ничего излишнего и напрасного, всего в обрез - Природа не позволяет такой роскоши, бытие обострено до пиковых значений, о, как были неправы мечтатели о сибаритствующем будущем человечества! Кромлех интуитива возведен на славу, его символы бело-фиолетовой финифтью ложатся на непроницаемую для образной алгоритмизации Подспорья Линга Шариру Ника, сутулый Эйн Соф ласково надломлен плаксивой настурцией неблагозвучной сефиры - пережитка времëн повальной письменности и численности. Человек не приобрëл ни одного дополнительного ощущения, но тем не менее интуиция поочерëдно собирает отшатнувшиеся чувства в единую пятиконечную пентаграмму, интуитивный резонанс прогибает мир, Lux - Свет самозабвенно содомирует шокированную тьму, но глаза ребëнка не воспринимают ничего, кроме забавно изгибающихся мультяшек - солнечных искр. Мир звучит, требы возложены. Ему, ученику Никодиму, мир не гнушается сказать:
"Требы настоящие.
15. Свет. Обязателен к осязанию.
16. Тьма. Обязательна к истощению.
17. Я. Обязателен к истреблению.
18. Мир. Представлен ко всепрощению.
19. Славен-славен Никодим,
Никодим - не навредим,
уберëгся Никодим
от излишних середин,
славен-славен Никодим -
путь не близок в Аркаим.
20. Путь не близок, плачь не долог,
дух колеблет звëздный полог.
21. Вход не узок,
выход нАжит,
смех-огузок
путь укажет.
22. Хлопоты телес не кажут,
лошади в овëс не ржут,
Дастояр - он не промажет,
сталь свинца пройдëт маршрут.
23. Путь надежд, миров и весей,
кормчий толков и согласий,
не рубить тебе затесей,
ельник прост, но не напрасен.
24. Не убить тебе змею,
не просватать полынью,
не избавиться от сыти,
не вернуть покой наитий,
дух тебе не укротить,
двух дерйв не посадить -
третий не поспеет к ладу,
лад - за горнею монадой.
25. Третий не обрящет пламень,
страх - за пазухою камень,
ум - его не обойди -
треск полений впереди.
26. Радонеж надежды нежной -
суть надëжности эпитет,
вкус ея постиг кондитер,
воссоздать пытаясь прежний.
27. Мудростью в словах заветных,
волшебством, посулом - тщетно.
Расплескал души румянец
в коромыслах чародей,
тайных помыслов и смыслов
разгадать стараясь омут -
тщетно-тщетно класть поклоны
обелисками ветвей.
28. Скоро-скоро цвет омелы
призовëт тебя обратно.
Жизнь за смерть -
похвальна смелость.
Урожай поспел богатый -
впереди Большая Жатва."
Сказитель лукавит. Значимость слов преувеличена, снов - недооценена. Он покинул класс не попрощавшись. Сегодня он остался доволен учеником, и уж наверняка, ученик остался доволен им. Выход из класса равносилен выходу из тела, души, состояния - что там, за ним? Коридоры, пролëты лестниц, двери, шлюзы, поручни, брусчатка, снова двери, уютный саркофаг жилища, чай и объëмистый томик на сон грядущий? Или, быть может, вечерние блуждания в астрале, борьба с демоническими сущностями, медитация и переговоры с антропоморфным стражником миров? Мы не страдаем от недостатка информации - выйдя из класса, он, вероятнее всего, ступил на траву, ощущая босой ногой прелестную влажность вечерней росы и свежесть ночного ветра, да, скорее всего именно так, ибо такая ориентировка его временных орбиталей кажется нам более предпочтительной, об этом же толкует и Подспорье, кропотливо изучающее развитие элементарных событий (Как хорошо, что с ним, наконец-таки, подружился Ник!). Итак, он идëт один, без спроса по росе, оборачиваться нет смысла - он знает, что там, за его спиной, простирается точно такое же поле трав, а может быть уже и снегов, как и перед ним, да он и не ожидает увидеть что-либо иное. Класс? А, класс, ну конечно же. Так что ж - ведь он вышел из него, его лишь спросили: "Вы уверены?", он ответил "Да" и нажал соответствующую костяшку на интуитивном клавире Подспорья, очень просто, как делал он это тысячи раз и ещë проделает столько же. Наблюдая за собой со стороны, он срывает с себя ненавистный, пригодный только лишь для антуража плащ, его обнажëнные ступни проваливаются по щиколотки в хрустящий, сковывающий до боли холодом, снег, впереди - тëмная кромка леса, только бы успеть добраться до неë! Планетарные духи Луны подталкивают его в спину своими колкими безжизненными эманация, но ему не до них, переговорить с каждым - задача более чем невыполнимая, да и целесообразность сего колеблется где-то в районе нуля. Его взгляд многократно возвращается назад, туда, откуда он вышел и откуда зачинаются на нетронутом вокруг снегу следы его босых ног, едва различимые в тусклом нервическом свете луны, он пролетает над ними, взбивая на морозе ледяную пыль и врезаясь в собственную же спину - вперëд и только вперëд!
"Я знаю зачем можно убить, Ник, знаю!", - проносится мимо него, - "Но что толку от этого знания? Здесь, в мире, где убийства отпускаются по рецепту, а сами убийцы расхаживают в белых халатах, или, того хуже, щеголяют литературными талантами, давно лишëнными смысла ввиду упразднения литературы как таковой, а писательские принадлежности превращены в амулеты и магические жезлы за отсутствием иного, более достойного применения? Металл упразднëн, знание общедоступно, перемещение не требует даже элементарного нажатия на клавишу "Enter", как это было ранее, а повелевание вероятностью стало сродни компиляции и отладки программы, небрежно набросанной любительницей-Природой. Мы, Сообщество Равновеликих, Ник! Мы можем всë, мы обучаем богов и снисходительно принимаем от них требы, но будь я проклят, Ник! О, Боже, ну почему ж мне так холодно! Не уж-то меня кто-то желает убить?"
Он падает, в отчаянии сворачивается калачиком, колени достают до подбородка, руки с крючьями-пальцами зарываются в снег, который повсюду, серебрит его ресницы, брови и волосы, и без того посеребренные сединой. "Январским коварством"7 обжигает мороз, ему нет дела до величия, будь ты хоть трижды равновелик: "Ты сам меня избрал, так пострадай же от меня, облечëнный Дарной учить! Утопия!" "Утопия!" - вторит ему вьюга, "Утопия!" - свистит сквернослов-ветер.
"Виталий, сир!" - вдруг его окликает что-то, вероятно, очередное допущение, всë так и остающейся незаточенной ввиду отсутствия оселка, бритвы.
"Виталик, Таль!" - откуда-то сверху доносится искажëнный завыванием ветра знакомый нежнее шëлка голос, кто-то родной и тëплый кричит ему, но он всë глубже проваливается в ледяное загробное замалчивание Нави.
Самым тягостным во всей этой истории было замалчивание очевидных вещей, вот уж где потрудился Трикстер, так потрудился! Правде нужно смотреть в глаза - ну кто виноват в том, что Виталий заболел, а зима раньше положенного ей срока приступила к своим непосредственным повседневным обязанностям? Уж точно не осень, заблаговременно предупреждавшая о приближении холодов, а что до января, так с него и вовсе взятки гладки.
Он открыл глаза, когда его вымышленная жизнь стала окончательно посягать на реальную, хотя уже само их с Есенией пребывание несколько месяцев здесь, на четверть обитаемом полупустынном острове, без работы, определëнной деятельности, своего жилья и перспектив на будущее мало вязалось с тем привычным представлением о жизни, которое у них сложилось за годы ничем не примечательного, стандартизованного и усреднëнного по всем показателям существования на материке. А теперь ещë и это... "Утешайтесь вы сами этой своей мифической Дарной, но как только выздоровеет Таль, мы немедленно отсюда уедем",- уже не раз думала про себя Есения, смахивая наворачивающиеся на глаза слезы, когда сидя у постели не только мнимого, но и настоящего больного, она переживала за него весь тот ужас, что однажды случился с Виталием, заплутавшим в заснеженном лесу, один на один со своим помешательством и почти без одежд. Он был болен, определëнно болен, и чем больше она об этом думала, тем всë туманней для неë становились причины его безумия, а в том, что это было безумие уже не сомневался никто (Как выяснилось позже, она одна думала так, за исключением самого Виталия, но разве мы можем считать человека, отдающего себе отчëт в собственном безумии, действительно сумасшедшим?) - разве может нормальный человек нести подобную чушь, представляющую собой странную помесь мании величия и футуристического бреда о некоем Подспорье, расщепляющем и преломляющем и без того раздвоенное, далëкое от единства личности сознание пациента? Ни кто, кроме, пожалуй, одного единственного, без всякого сомнения, человека - Ладомира, который и вовсе не мог сомневаться, полагая сомнение епархией Нави, а более конкретно - привилегией Трикстера. Но легче от этого не становилось никому. Ладомир частенько навещал их, по-прежнему размещавшихся в крохотном домике Агафьи, подолгу о чëм-то беседовал со старушкой, потчующей Виталия какими-то неизвестными снадобьями и отварами целебных трав, с удовольствием пил с ней чай, перекидывался парой слов с осунувшейся и заметно похудевшей Есенией, что, впрочем, ей определëнно было к лицу, самоотверженно оберегающей Виталия от общения с ним - по еë мнению, основной причиной нездоровья Таля. Реагировал на всë это Ладомир с возмутительным спокойствием, как будто он всë так и предполагал, и теперь с очевидным удовлетворением наблюдал за ходом некоего подконтрольного лишь только ему одному процесса. Иногда он просил Есению о разрешении посидеть у постели находящегося в лихорадочном бреду больного, она разрешала, но только так, чтобы тот не видел его, на вид что-то увлечëнно рассматривающего в окно, на самом же деле - внимательно прислушивающегося к обрывочным словам и предложениям, слетающим с воспалëнных потрескавшихся губ Виталия, так, что Есения могла бы поклясться, что услышанное им со стопроцентной достоверностью будет отражено в его электронном соглядатае. При этом лицо Ладомира обычно не выражало ни малейшего любопытства, даже того, естественного у подслушивающих то, что болезненное сознание готово выплеснуть наружу, ни мало не заботясь о цензуре и фильтрации слов; ожидающих услышать нечто сокровенное и личное, выведав таким образом какой-нибудь тщательно хранимый секрет или надëжно оберегаемую тайну; казалось, что в услышанном и вовсе не содержалось никакой тайны, по крайней мере для него, Ладомира, загадочно кивавшего в такт словам Виталия, как если бы тот отвечал ему добросовестно заученный, но так и не понятый до конца урок. Было ли сознание Виталия и действительно таким уж надломленным, каковым считала его Есения, а Ладомир - архитектором его безумия? На всë это у самого Ладомира, конечно же, существовало своë собственное мнение, и если бы его об этом спросили, то он наверняка потрудился бы дать пространный и исчерпывающий ответ, суть которого, между тем, сводилась лишь к нескольким словам: "Не переживайте. Всë нормально. Он переживает посещение". Однако, никто и не думал выспрашивать Ладомира - Есении было просто не до этого, Агафья же, наоборот, не испытывала недостатка во внимании к себе с его стороны, и они уже давно обсудили текущие проблемы, не исключая и настоящую, раз уж в этом возникла такая надобность.
Он открыл глаза, когда точно почувствовал, что остался в доме один. Почувствовал тонко, тем, почти звериным чутьëм уловив, как молчат листья выставленных в цветочных горшках на подоконник, крайне экзотических для этих мест традесканций, каждый раз навязчиво напоминавших ему родительский дом, ухаживать за которыми так любила его мать, но своим присутствием в маленькой бревенчатой избе на краю света свидетельствующих лишь о пришлости их нынешней хозяйки; как беззвучно двигается в своей невесомой паутине ещë более невесомый хозяин-паук, таращащийся на него рядами своих паучьих глазищ; как разгораются в печи оставленные для его обогрева поленья и меняют окрас удлиняющиеся гуттаперчевые тени.
"Если Вам неинтересно - можете смело перелистнуть страницу, от этого "Интуитив" не перестанет быть",- Виталий широко улыбается улыбкой полублаженного-полуидиота, он всë ещë воспринимает жизнь как чтение книги, но уже уверенно отделяя слова автора и собственное претенциозное речение. "А кто-то предлагал нам исключительно игру, "ментальную забаву" - вышел же роман ни о чëм, или обо всëм, что, впрочем, одно и то же - рассказ в десять станиц всë равно, что мат в три хода - я обыграл тебя!" - лениво потягивается он, противненько оскаблившись предполагаемому надзирателю. Слова жуются как жвачка, сладкоречивый жуир притаился у него за спиной, Виталий морщится, пытаясь отогнать от себя своего нахального суфлëра. Суфражистка-тоска не отпускает его. Виталий садится на постели и с интересом озирается по сторонам. Места определëнно знакомые. С незнакомыми же придëтся ознакомиться. Рукопожатие снова сильнo - теперь это ключевой элемент в его возвращении в иллюзорность, спасибо Агафье за еë рукотворное зелье. И пусть он ещë не до конца осознаëт это, пусть ему это только кажется, что роман окончен, поставлена последняя запятая, в ожидании завершающей точки удобно подпирающая собой колоссальную тяжесть уже написанного - сколько ты его не листай, далее - пустота, та блаженна паучья невесомость, что сродни смерти или счастью - "Что, впрочем, далеко не одно и то же",- справедливо замечает Виталий. Клиническая смерть инвариантна посещению интуитива, которое он только что пережил, оказавшись в нëм - чем-то близком к нафантазированной реальности, но не больше Нави, чем Яви - не лишним, но, как выяснилось, всë-таки избыточным элементом роскоши, двустворчатым моллюском, нещадно эксплуатирующим тангенциальное ускорение своего реактивного движителя.
Ломит спину и копчик. А вот и первый, с кем придëтся знакомиться.
- Да отстань ты! - отмахивается Виталий от прилипчивого Тяготея, силой тяжести присосавшегося к затëкшим ягодицам, - вся задница в засосах!
- Вольно... - снисходит до рукопожатия Виталий, - Ты того... в общем... и целом... не прогневайся, Тяготеюшка, - резко сменив интонацию, дрожащим голосом Виталий начинает лебезить пред вытаращившим от изумления глаза, невесть откуда взявшимся верзилой, - ты вот что - не говори ни кому обо мне, ладно?
