УСАТЫЙ КОМЕНДАНТЕ
* * *
Пионы сажал, чтобы ты улыбалась.
Касались окошка бутоны.
Не в силах сокрыть умиления слабость,
высокие рододендроны
к тебе наклонялись, лишь только завеса,
из тьмы пред рассветною аркой,
спадала, и утро садилось у леса
с моей самодельною арфой.
Цветные хвосты распускали фонтаны,
когда подходили косули.
Я их рисовал, укрываясь в платаны -
с холста бы они улизнули.
Еще прилетали певучие эльфы
и звонкими делались струи.
Синицы держали летучие шлейфы,
когда на соломеном стуле
носил я, касаясь прозрачной рубашки,
и, танца замедлив движенье,
просил извиненья, роняя в ромашки
смущенной души отраженье.
_^_
* * *
Это было на юге, посреди океана.
Шел круизным маршрутом серебристый корабль.
Ты в шезлонге скучала, вся бела, как сметана,
и стоял африканец, как сухой канделябр.
Он держал над тобою зонт из перьев павлина.
И лимонной волною разливалась тоска.
- Ах, моя королева, эти кислые вина...
Под цветным желатином искривилась треска.
Он был добрым поэтом и диету для музы
подбирал, как обувку одноногий пират.
Что поделать с капризом Горгоны медузы,
поедающей сердца искристый гранат?
_^_
* * *
- Добрый день, Шахерезада,
Вам посылка из Багдада.
В осеннюю пору дождливую, смутную,
когда перевешен на стрелку минутную
постриженный секс, а матроска на паже
от нудных нудистов на ветренном пляже,
наклюкаюсь клюквенной, встав с петухами,
чтоб Вы, поедая меня с потрохами,
вкушали симфонию райского сада,
что скрыта в яйце, что в ларце из Багдада,
воздев из двух пальцев виктории вилку,
срывая чеку, открывая посылку.
_^_
* * *
Шаганэ ты моя, Шаганэ,
не ходи по жаре в шушуне!
Поражен паранджой, как ночами,
стереженными бородачами,
увезу тебя в чистое поле,
уронив пачку "Севера". Боли
не причинят багровые розы,
что пришпилят свинцовые осы.
Шагане, а над Волгой - стрижи!
Узелок у любви развяжи
и живою водою омой,
чтоб восточной сразив красотой
шугануть на другой стороне...
Шагане ты моя, Шагане! -
плачет вакх о судьбе ваххабита.
Вышивала ли пояс шахида?
_^_
* * *
Идет без проволочек
и тает ночь, пока
уложены под копчик
подушек облака.
Пока в тисках могучих,
каленых добела,
в одном белье от Гуччи
небесные тела,
пока со страшным креном
переместится ртуть
к неведанным Вселенным,
где творчество без пут,
где муза заморочит
кубиста в уголке,
пока уходит летчик
и двери на замке.
Покамест он в тумане,
как Нестеров в петле,
художником по ткани
стань меткой на белье.
В пространствах беспредельных
горят материки.
Исподнее в котельных
сожгут истопники.
Не спи, не спи, работай,
не прерывай труда.
Заколка с позолотой -
рифмуй - порнозвезда.
Не спи, не спи, художник,
не поддавайся сну.
Заложник стройных ножек
у нежности в плену.
_^_
* * *
Усатый коменданте
в берете набекрень,
сумеешь спеть, как Данте,
но выберешь модерн.
И напугаешь птицу,
любить - так воспаря!
Не датскую блудницу,
а дочку короля.
Она, смеясь над виршем,
смущает светский двор.
Из-за тебя с Парижем
расторгла договор.
В костюме от русалки
достигла мелей Псла.
На лесничной площадке
напутствует посла.
Письмо её в корзинке,
на пятом этаже,
в хрущевке, на Дзержинке,
а ты на ПМЖ.
_^_
* * *
C учебником гребли познай магнетизм
и преодолей полюса,
покамест под парусом лестницы вниз
стальные плывут голоса.
И, что ни умом, ни разорванным сном,
в пруду, будто чистый пятак.
Колеблется, словно на плечиках, дом,
и круглый глядится дурак.
И только душист австралийский шираз
и друг отправляется вплавь,
шутя угодивший тебе между глаз,
- чудак, all you need is love!
_^_
* * *
Снежное утро. На горке детишки.
Женщина в черном, как будто из книжки,
с зонтиком черным и таксою черной,
с американской улыбкой притворной.
Такса, как вакса, как гуталин.
Снег белый-белый и пудель один
белый соседский, из штата Айдахо,
вид - молодецкий с упреком без страха.
Шахматы. Белым предсказан успех
и трехходовый одержанный верх.
_^_
* * *
Видел дозорный, как стая летела,
как обволакивала пространство,
как, становясь иллюзорным, тело
пересекало тьмы постоянство.
Как собирались тяжелые тучи.
И проникали в закрытые двери.
И в наступившей истоме тягучей
видел дозорный бегущего зверя.
И колотился у глаза кристалл...
Видел дозорный, да не рассказал,
как налетали все в черном грачи,
время клевали в янтарной ночи,
чтобы забыло дорогу домой,
то, чего не было вовсе со мной.
_^_
* * *
Гори-гори моя звезда,
звезда царя Давида.
Течет холодная слеза,
бессонная обида.
А в ней цветные рыбки,
наивные и храбрые.
Все делают ошибки,
а погибают слабые.
_^_
* * *
Не суди потому, что "проспал" судья.
Игроки наблюдали цветение вишен.
А судья, свой кленовый рожок остудя,
от досады скатился с колодезной крыши.
Золотились плоды, вырываясь из крон.
От спортивных баталий качалась ротонда,
где третейский судья поднимал небосклон,
отмечая штрафною черту горизонта.
От молочных истоков плывут золотые шары.
И миндальную косточку в них не заменишь.
И судья не велел выходить из игры
и насвистывал на ухо песни. Не веришь...
_^_
* * *
Вы - на базар, а я - уже с базара.
Омоет ноги талая вода.
Шнурки свяжу. И вот - ботинок пара.
Забросьте их теперь на провода.
Увижу, как в окне под небесами
две женщины, поправив верхний корж,
поющими общаясь голосами,
торт украшают под названьем "Жорж".
И юный снег, их нежности посланник,
ложится, опускаясь на крыло,
прозрачней, чем прозрачное стекло,
в его полете - дома многогранник.
И дети выбегают из дверей,
мороженщика славя угощенье,
и тесно воробьиное общенье
компании округлых снегирей...
И я смогу ли всё это сберечь
обидою настигнутый седою,
и день, как будто заново прочесть
сквозь первый снег над талою водою?
_^_
* * *
- Помни, пронизанный кровною нитью,
и отвлеченный сердечною дробью -
вылеплен ты по святому наитью
и не обязан являться к надгробью.
Из почитания ветхих скрижалей,
или из жалости смерим улыбкой,
на уходящем вечернем вокзале
старца кривого с фанерною скрипкой.
Как, напевая на встречном перроне
старый мотив у пекарни кирпичной,
он подносил на подольском батоне
масло и сказочный джем земляничный,
или, настроив вполголоса лиру,
окна расправив, чтоб небом дышалось,
он убирал на рассвете квартиру...
Столько всего по углам залежалось.
_^_
* * *
Широким движеньем изящных
созданий, глядя за черту,
пройдет, наступая на хрящик
заклеванного какаду.
Прольется из горла усталость,
а дверь на тяжелый хлопок
закрыта.
Что жизнь? - нам досталась
задаром,
и к ней хохолок.
_^_
* * *
Когда придут,
страх одолеет мгла
в костюме черном с оторочкой белой,
и в кожаный мешок уложат тело,
и застегнут.
И поразит игла
последнего простого откровения,
пока пересекаю пустоту,
без боли распластавшись на лету,
от ваших слез до облака забвения.
_^_
|
