Я гость в этом доме, где редкие смены
обоев не тронули старые стены.
Рассохся паркет. Как на шатких мостках,
качается мебель на прежних местах.
Хранит монотонный мотив холодильник
и горсть сухофруктов лесных молодильных...
И, грушу сухую зажав в кулаке,
сбегаю к заросшей осокой реке.
Покамест удод проверяет дуду,
я илистым дном средь кувшинок бреду
туда, где сквозь пальцы уходит плотва,
и солнце весло переломит на два
куска, и согреет уключин ключицы,
и лодка на обе лопатки ложится,
и цапля застынет речною корягой,
пока рассчитается с ветром отвагой
мальчишечья кровь пополам с молоком,
но бабочка вздрогнет засохшим крылом,
и время опять заскользит налегке,
а груша сухая размокнет в руке.
Я - гость в этом доме. Он, вместо преданий,
сгущенкою потчует воспоминаний.
Георгием меня ты назвала.
Георгия среди зимы рожала,
когда еще болезненно лежала
в остуженных подглазиях зола.
Зола войны... Нечаянно коснись -
взлетала и на черный хлеб садилась.
И, плесенью цепляясь за карниз,
как остриём пронизывала сырость...
Сердечной болью отзывался брат.
Спартак - он звал себя, дом ощущая пленом,
и предстоящих подвигов набат
по юношеским растекался венам.
А ты, придав полуночи штрихи
от лампы керосиновой, украдкой
влюблялась в дневники его, в стихи...
Заложенные в памяти закладкой
войны, они еще откликнутся в безвестье,
когда молчат холмы и города...
На снимке только желтое предместье
осталось довоенным навсегда.
Ты - девочка в панаме средь мальчишек,
грызущих яблоки веселою гурьбой.
И брат, у брошенных на землю книжек,
фасонит стойкой книзу головой.
Пройдет немало, и, обняв колени,
в любимой позе сядешь на кровать,
а этот снимок теплый день осенний
вернет из юности в альбомную тетрадь.
И всех, грызущих яблоки со вкусом,
коснется холод каменных перил...
И защемит печаль по ним - безусым,
кто души в гимнастерки нарядил.
Метель метет по сумрачной дороге,
ни дома отчего, ни сада, ни кола...
Как уберечь рожденного в тревоге?
...Георгием меня ты назвала.
Мне танцевали девочки в саду,
как будто чай китайский подавали,
и вышивали золотом звезду -
мою звезду на неба покрывале.
И утро за далекою рекой,
где звонким песням не угомониться,
цветною было венчано дугой,
и ранние выпархивали птицы
у самых ног, и девичья рука
владела всем теплом материка....
И осенней порою предстанет нагой
наша улица, узкой поднявшись дугой,
над озябшим районом, стволы-молодцы
поредевших деревьев, её за концы
непременно удержат, так в детстве вдвоем
мы вертели скакалку. В разбуженный дом
шкодный ветер запрыгнет, и даст стрекача
по ступеням наш пес, но сверкнет сгоряча,
ограждая, строка, и закружит у люстр,
поднимая тебя пятерней моих чувств.
Еловые ветви склонились под тяжестью снега.
Во власти узора морозного блещет стекло.
Героя настигла в подушках беспечная нега
воскресного утра. Дороги вокруг замело.
Проснувшись, оставленный миром читатель,
усы поправляя, изящный монокль достает
и видит, как будто подзорной трубы обладатель,
что женщина берегом южного моря идет.
В соломенной шляпке. Летучее схвачено платье
у пояса, шелковый бант с пояском.
Ах, жаркое солнце! Ах, женщины милой объятье,
и шепот прибоя с нагретым на солнце песком...
Что может быть слаще - ронять кожуру мандарина,
забыть о прогулке, оставив в шкафу галифе,
подняться с кровати, чтоб сесть и читать у камина,
и свечи зажечь, как для встречи в приморском кафе?
Я скажу тебе, мон-шер,
С прямотой,
Нализавшись некошерным,
Как портной,
Я бы Лизу по Лендлизу
Заказал.
Чтоб в Черкизово
С базара - на вокзал.
Что нам бредни, Мона Лиза,
Про заём.
Шаг с оконного карниза -
Водоём.
Брень-брень-бренди, шерри-бренди,
Асти-страсти...
Греки сбондили Елену.
Ах, еврейские напасти...
Буря мглою небо кроет.
А пиит пером скрипит.
Кошка от подножки воет -
в марте всякий материт.
Как Кащей, без щей зачахнет
русский дух, где Русью пахнет.
То ломая палисадник
с берегов, родной, не Вы
а, надменный, словно всадник,
гость пришел без головы,
и, как рыжая каурка,
Нюрка стала брызнув хной.
Выпью горя...
-Где же бурка?
Ходит с голою спиной.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
