Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Цитотрон

   
П
О
И
С
К

Словесность



СЛОВА  НА  ВЕТРУ


* ПАВЕЛЕЦКАЯ КОЛЬЦЕВАЯ
* В пересчете на красные кровли...
* ПРОГУЛКИ В ФЕВРАЛЕ
* НА ДВА ГОЛОСА
* РАЗГОВОР, ПОДСЛУШАННЫЙ В МЕТРО
* В чистом поле, в чужом краю...
* На последнем уроке они проходили дождь...
* ОСЕННИЕ ПЕСНИ
 
* Но я его не видел никогда...
* Где мое слово, черная птица кафка?..
* И такие встают рассветы, что век бы спать...
* Вот когда на молчание нынешний сменим шёпот...
* И рот набив молчаньем, как халвой...
* А он по дну, под медленным одним...


    ПАВЕЛЕЦКАЯ  КОЛЬЦЕВАЯ

    Мы не спим, мы не спим.
    Нас декабрь мотает по ветреной ветке
    кольцевой, проходной.
    То прохладные пальцы кладет на виски,
    то монетки - на годы, на веки -
    по одной.

    То кивает: приляг, отдохни.
    Мы всегда успеваем, спешащим на зависть.
    Ничего, что земля - не вода.
    Погляди - исчезают огни
    за кормой. Что бы нынче тебе ни сказалось,
    впереди - немота.

    По кольцу, по кольцу,
    как за собственным серым хвостом кабыздошка блохастый.
    Знаешь, лучше совсем не смотри.
    Закрывай слюдяные глаза и танцуй.
    Слышишь, шепчут зеленые кварцы и карсты:
    Раз-два-три, раз-два-три...

    Не уснем, не уснем.
    Так и будем все время кружить. Не зола ли за нами?
    Нас несет по подземной зиме.
    Помнишь, было в окошке синё?
    Мы тогда и подавно не знали,
    есть ли жизнь на Земле.

    _^_




    * * *

    В пересчете на красные кровли
    заходя далеко,
    далеко за рекою закат приоткроет
    воспаленные веки веков.

    Побегут по оврагам туманы
    в темноту наугад.
    Умирать от любви, горевать от ума ли,
    непослушных детишек пугать.

    Только сон. Только ветер прошепчет
    о своем - ни о чем.
    Только бродит глагол в совершенном прошедшем
    по домам, будто серый волчок.

    Шелестит, не уснет, не устанет:
    Аз не буки - глаголь,
    но затихну, себе не снискав ни креста, ни
    оправданья, ни части благой.

    Аз не ведаю, только глаголю.
    Не блажи, побожись.
    Тонким серпиком лунным по горлу, по горю:
    Не ложись на краю, не ложись...

    _^_




    ПРОГУЛКИ  В  ФЕВРАЛЕ

    Присыпанные белым порошком
    коленопреклоненные ландшафты.
    Могила неизвестного тепла
    на полпути меж Тулой и Торжком.
    Вдали бесцельно лающие шавки,
    замерзшей речки мертвая петля.

    И телеграф, запутавшись в столбах,
    бормочущий: "Куда вы удалились?"
    Но в оркестровой яме - тихий час.
    Закат, стирая смертный пот со лба,
    глядит туда, где бледные столицы
    все знают, но до времени молчат.

    Когда б по ямам разбудить альтов,
    иные бы здесь песни зазвучали...
    Позволь, февраль, не мучиться с твоё?

    И пешеход, закутавшись в пальто,
    идет вперед, не чувствуя печали.
    Не плачет.
    И чернил не достает...

    _^_




    НА  ДВА  ГОЛОСА

    - На самом ветреном огне
    сгорая, милая, сгорая,
    колотится в оконной раме
    бесследный сон, последний снег...

    - Не много лет, но много зим
    нас миловало - миновало.
    И ныне бледность меловая
    к лицу безликим малым сим...

    - Темнеет медленная медь -
    твой взгляд над улицей весенней -
    глоток небесного везенья
    на всю оставшуюся смерть...

    - Не хуже стаи воронья
    нам белый снег глаза повыел.
    И мчат сугробы гробовые
    вослед, не слушая вранья...

    - Жизнь коротка, а смерть - тепла.
    Но что бы боль ни означала,
    ты все стояла и молчала
    по обе стороны стекла...

    - Не думай. Я-то не умру,
    как ты - в проталинах, потеках.
    Мы отражаемся в потемках,
    но растворяемся к утру...

    - Мы просыпаемся узнать:
    Настанет день и нас не станет.
    И пляшет свой последний танец
    под синевою белизна...

    - По мановению огня
    грохочущего, молодого,
    ты лишь уходишь ненадолго.

    Но нет и не было меня.

    _^_




    РАЗГОВОР,  ПОДСЛУШАННЫЙ  В  МЕТРО

    - В земле Замоскворецко-Половецкой
    постой, прохожий человек, ответствуй:
    во тьме, в глуши
    Тезеевыми стремными стезями
    подземными, презрев мои сезамы,
    куда спешишь?

    - В чужом краю, торгуя и врачуя,
    я прожил жизнь. Теперь чужого чуда
    я жду в ночи.
    Нагрянет змей, громадный меж зверями,
    из греков восвояси - во варяги -
    меня домчит.

    - Остынь, старик. Минувшее далече.
    Не вылечило время, так долечит
    земная твердь.
    Не суть, чего душа твоя алкала.
    Здесь говорят лишь "нет", и от лукаво-
    го все, что сверх.

    - Темны твои слова, как лес дремучий.
    Послушай, отпусти меня - не мучай.
    И на закате ветреного дня -
    дороже, чем все серебро и злато -
    две дочери - Забава и Прохлада -
    сбегут с крыльца, завидевши меня.

    - Иные нам преподаны забавы.
    Не важно - из-за бабок, из-за бабы
    ты здесь. И кто ты будешь - князь ли, грязь.
    В конце концов, до золота не падки
    любую пряжу Битцевские Парки
    устанут прясть...

    - О, Боже! Где я? Что со мной такое?
    Я умер? Я - покойник без покоя?
    Но кто ты сам, певец тщеты земной?

    - Я тот, кто шарит, что наш шарик вертит.
    Нет, ты не мертв. Но более чем смертен.

    Пройдем со мной...

    _^_




    * * *

    В чистом поле, в чужом краю
    мы лежим головой на юг.
    Наша служба теперь проста:
    мы лежим головой в кустах.

    Нам орали: "Вставай, бежи!"
    Мы бежали. Теперь - лежим.
    Мы кричали: "Ура! Мочи!"
    А теперь не кричим. Молчим.

    Смерти нету. Скажут - не верь.
    Мы плывем ничком по траве,
    и трава быстра, как река...

    Закопайте нас от греха.

    _^_




    * * *

    На последнем уроке они проходили дождь.
    Утекало время исподволь из под ног.
    Как всегда вдвоем - не разлить никакой водой.
    Если только землёю, когда прозвенит звонок.

    На последней парте - в скверике на скамье -
    две прошедших жизни. И глядя на них, рвались
    в бесполезном небе, сделанном из камней,
    как с цепи - много лет назад сгоревшие корабли.

    И уже не для них задуман, зачат, рожден
    новый день гремел, новый век матерел, крепчал.
    А они сидели вдвоем под одним дождем,
    проходя прощанье, не проходя печаль...

    _^_




    ОСЕННИЕ  ПЕСНИ

    1.

    Ветер засыпает на привязи,
    вздрагивает, цепью гремит.
    Лето, без малейшей примеси
    осени, ревело ревьми.

    Ехали над миром и городом
    громы налегке-веселе.
    Волокли за мокрую бороду
    голову грозы по земле.

    С теменью здоровались за руку,
    обнимались. Два сапога -
    пара. И отправились за реку:
    тамошних - заречных - пугать.

    ...Лето все рыдает. Каюк ему.
    Топчутся над ним облака:
    Как его теперь убаюкивать -
    мокрого, бессонного - как?



    2.

    Между прошлым и прошлым,
    в заполошных смертях
    позабыт, позаброшен,
    пропадает сентябрь.

    В суете неспасенья
    он плывет - невесом -
    по подземкам осенним
    неглубоким, как сон.

    Он учитель в начальных,
    он не понят людьми,
    предводитель молчанья,
    несудьбы, нелюбви.

    И несет его поезд,
    как сорвавшись с цепи,
    на Октябрьское поле
    к девяти двадцати.

    И лежит на коленях
    бесполезный портфель
    с чепухою в склоненьях
    под вечерний портвейн.

    И склонясь головою
    и во тьму уносим
    он не волен, не волен...
    Не смотри, не проси.



    3.

    Осень дышит на ладан.
    Пуха бы ей, пера.
    Трое в белых халатах -
    декабрь, январь, февраль -

    шепчутся в коридоре,
    думают об одном.
    Город (горе мне, горе!)
    мечется под окном.

    Осень дышит неровно,
    осень видит во сне:
    девочка у Серова
    снова не верит в снег.

    Осень себя не помнит,
    осень течёт рекой.
    Рядом бежит на помощь
    ангел в синем трико.

    Трое кивают: с Богом.
    Первым входит декабрь...
    ...Мимо мостов и окон
    белая спит река.

    _^_




    * * *

    ...Но я его не видел никогда.
    Невидимое мной, оно трубило
    в кулак, и ночь бледнела на глазах.
    И недопитый с вечера "Агдам"
    мерцал на дне граненого рубина
    на кухне в воробьиных голосах.

    Спускался дня бесцветный паучок,
    и мир, его уловленный сетями,
    топорщил рот и головой мотал.
    И открывая дверь своим ключом
    входил декабрь с плохими новостями,
    садился на кровать и бормотал:

    - Невидимое ни тобой, ни мной
    не смотрит вниз, но в небо запрокинув
    лицо, глядит туда, где нет ни дня,
    ни ночи, ни луны, ни под луной
    невечности, ни книги, ни строки, ни
    словца - ни про тебя, ни про меня.

    Поэтому-то мы с тобой вдвоем
    встречаем день, и корка ледяная
    рисует на хрусталике узор.
    И мир стучит в замерзший окоем,
    как в чине генерала-лейтенанта
    прозектор - мертвых комнат ревизор.

    Но я ему не выдам ничего.
    А ты плыви в своем бессмертьи утлом,
    чтоб, наконец, успев до немоты,
    ни завтра, ни весной, ни через год -
    иным - каким-то настоящим утром -
    сказать: Ну, здравствуй, Солнце!
    Вот и ты.

    _^_




    * * *

    Где мое слово, черная птица кафка? -
    буковка на снегу - улетишь, и всё.
    Как заброшенный дом, как пустой рукав, как
    город на дне - где моё слово, сон?

    Как во время отлива вода из окон,
    как по ночам воющая вдовой
    память - где моё слово, вещая рыба Окунь,
    спящая под водой?

    Всё не мои, немые, тонущие потомно -
    где моё слово, вечное, как "Варяг"?

    ...Светло-серые тени летят по тёмно-
    серому небу. Знают. Не говорят.

    _^_




    * * *

    ...И такие встают рассветы, что век бы спать,
    отвернувшись лицом к стене, занавесочкой из виссона
    затыкать окно. Но трясет головой Москва
    и вперяет в небо зрачок паркинсоновский свой бессонный.

    Видишь, небо, какие в глазах у нее не-сны?
    Как они открывают двери, идут, шевеля руками,
    и берут тебя, и кладут тебя на весы,
    пожимают плечами, ходят вокруг кругами.

    Говорят тебе: не хотим твоего огня.
    Говорят друг другу: а впрочем, и наш не лучше.
    А ночами смотрят в черный квадрат окна,
    и улыбки на бледных лицах светятся, как гнилушки.

    _^_




    * * *

    Вот когда на молчание нынешний сменим шёпот
    и полетим отсюда ко всем степям,
    скажут снега, подоткнув одеяло: Что-то
    вырастет из тебя?

    И под землей лёжа - зерно к зерну -
    вспомним ли, как испуганно мы глядели
    из черно-белого прошлого, шесть на девять.
    И вылетала птичка, которую не вернуть.

    _^_


    * * *

    ...И рот набив молчаньем, как халвой,
    плыть наобум, к Охотному причалить,
    где Федоров стоит первопечальник,
    где Федоров с тяжелой головой

    чугунной на плечах. Где он стоит,
    а в вышине архангелы кружили,
    и солнце вылетало на пружине
    и ледяные било хрустали.

    Там, Федоров, архангелы кружат
    с "Апостолом" твоим великолепным
    в руках, и над Москвой кривоколенной
    с безудержным молчанием в ушах.

    И только ты никак не замолчи.
    Там в вышине и с клёкотом сокольим
    летят твои слова. И высоко им.
    И не твои. И неизвестно чьи...

    _^_




    * * *

    ...А он по дну, под медленным одним,
    под небом головокруженья
    с работы, сам не свой,
    идет по-над каналом обводным,
    уже по окружной, по Оружейной,
    по Моховой.

    Порастеряв важнецкие бумаг
    с печатями в дороге вороха и
    немалые задумав чудеса,
    он пьян. Он пил. Он выжил из ума
    от медленного в воздухе порханья
    снежинок, он и сам

    порхает, он охрип, он, бормоча
    "Уже сама себе вослед глядела
    зима, печальна и тиха",
    не в силах... Замолкает. Замолчал.
    И мимо удивленная летела
    и не воспетая в стихах

    старушка и промолвила: "Москвы-
    реки несладкий леденец, отвесно
    летящий снег, и валенки надень..."
    И не скрывая в голосе тоски
    c лопатой дворник у подъезда:
    "Сугробов белый хлеб на черный день..."

    И хор прохожих: "Гаснущей зимы
    сомнения, приливы и отливы,
    пар изо рта, строка из под пера,
    и вот недалеко и до земли,
    и на снегу ворон гиероглифы...
    сквозь слёзы...
    и никак не разобрать..."

    _^_



© Константин Рупасов, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.




Словесность