Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




"ПОСТ-СЕКУЛЯРНЫЙ"  МИР:  ЖЕРТВА  И  СМЕРТЬ


"Возможно, мы сами являемся святыми"
Ж.-П. Нанси

Современный мир давно утомляют не количество вопросов, а сами спрашивающие. Россия, разумеется, не является счастливым исключение из правил. Кто спрашивает о пост-секулярном мире? Александр Пушкин? Иосиф Сталин? Постсоветский гражданин? Что последнему пост-секулярный мир? В каком смысле постсоветская Россия может говорить о пост-секулярном мире, о концепции "пост-секуляризма"? В каком смысле постсоветские интеллектуалы могут вопрошать постсекулярный мир, если все существо философии заключается в таком вопрошании, в котором под вопрос попадает спрашивающий 1 ? Я намеренно ставлю знак равенства между "интеллектуалом" и "философом", даже не разбирая здесь существо последнего (согласитесь, отношения между "культурой", "философией" и "философом" настоятельно требуют серьезного рассмотрения). Похоже, наступило время, когда именно озабоченные "дьявольским любопытством" вызывают пристальное внимание. Именно к ним мир нового века адресует свои вопросы, совершенно не заботясь о том, кто, в итоге, на ком стоит и куда попадает.

Именно "дьявольским" любопытством, - а каким еще? С тех пор как первый философ на земле Адам отведал яблоко с подачи Сатаны, разве не попытался он стать "как боги знающие добро и зло"? Если, правда, ему и не довелось писать глубокомысленные трактаты, поскольку со скорбью питался во все дни жизни своей и в поте лица своего ел хлеб, доколе не возвратился в землю, из которой был взят, ибо "прах ты и в прах возвратишься", то его потомки с лихвой отработали все то, что ему недосуг было сделать. Собственно, дьявол сказал все, что нужно, - ни добавить и не убавить: "будете как боги, знающее добро и зло". С тех пор разум и вера находятся в непрерывной войне. Хотя для ХХ века разум и вера слишком разошлись во взглядах на мироздание, тайное всегда становилось явным, и в истории, и в настоящем. Любопытно, например: "Альберт Великий (Альберт Болыдтедтский, 1206 или 1207-1280), один из наиболее универсальных умов средневековья, требовал восстановить "попранные права разума" 2 . Однако подобная точка зрения вызывала протест консервативных богословов, обвинявших схоластов в намерении превратить религию в философию, а Христа - в Аристотеля".

Превращение Христа в Аристотеля, или, наоборот, философа в Спасителя - вот подлинная пружина культурного развития. Точнее, - вот подлинная работа интеллектуалов, в частности, философов и философии.

Словом, проблема не в том, есть или нет пост-секулярный мир как целостная концепция, а в том, что этот мир может представлять собой в нашем личном и коллективном опыте здесь и сейчас, в России. В противном случае, с таким же успехом мы можем обсуждать, например, проблемы американской или европейской биоэтики, спорить о критериях смерти мозга или эвтаназии, о практике применения новейших биомедицинских технологий, национальных программах "старение общества", то есть о том, что к нам, к нашей повседневной практике, никакого отношения не имеет, и иметь не может.




* * *

Наши соотечественники-философы с неохотой говорят о межконфессиональных конфликтах, о проблемах миграции и межкультурном полилоге. И неспроста: проблемное поле культуры, в котором осмысляется существо пост-секулярного мира, заносит философию и философов "в частности", но именно это вынесение за скобки современной для нас истории не просто оскорбительно, оно губительно для всего строя российской мысли. Философия не может довольствоваться ролью всего лишь критика идеологий, западных или отечественных концепций. Она не может довольствоваться всего лишь издательским или переводческим делом. Она не может довольствоваться ролью "толмача" европейского дискурса. Она требует восстановить "попранные права разума", но получает в ответ только лишь то, что получает, - насмешку.

Теперь нет нужды оправдывать честь мышления после Освенцима или ГУЛАГА, - ресурс исчерпан. Теперь для оправданий в Европе появился объект попритягательней, - религия. В ней и зарыты все, даже бездомные, собаки, современности. Российские собаки - тем более. Самая "атеистическая религия" - христианство (С. Жижек, "Кукла и карлик"), последовательно трансформировалась в самую радикальную идею и историческую практику современности - "марксизм" и "коммунизм". Философия от призывов и чарующих обещаний воцарилась на месте "спасителя" заблудшего человечества и ... с треском провалилась вместе с миром тоталитарных режимов, мировых войн и Высшей партийной школой.

Кто способен после такого провала всерьез обсуждать проблемы постсекулярного мира? Возможно, для француза Ж.-П. Нанси "христианство включается с самого своего начала в бесконечный процесс (как развитие) самоисправления и самопреодоления с целью возврата к более чистому истоку". Но, для интеллектуалов постсоветского пространства подобная постановка вопроса невозможна. Современная российская мысль погружена в созерцание не столько самопреодоления, сколько фантастически чистых истоков без всяких тягостных оправданий и самоисправлений. Для нее это не процесс, который развернут в пространстве христианской культуры, а ее собственная действительность. Единственное, что может волновать, на самом деле - даже терзать отечественную мысль, - не столько возвращение к чистому истоку, сколько природа и структура этого процесса: "то ли это диалектическое преодоление, то ли нигилистическое разложение, то ли открытость прошлого абсолютно новому..." (Ж.-П. Нанси).

Разумеется, постсоветская "святость" требует восстановить попранные приватизацией и распадом СССР права благочестивого разума.




* * *

Коммунизм - коллективный человекобог
Н. Бухарин

Но, "европейский дискурс" как будто издевается над российской мыслью. Прозрения западных интеллектуалов превращаются в кошмары нашего повседневного существования. Если Жак Деррида может изумляться своей принадлежности, вместе с Кантом, Хайдеггером, Гегелем, Кьеркегором, к традиции, которая состоит "в разработке недогматических удвоений (аналогов) догмы, в философском и метафизическом удваивании, в мышлении, которое "повторяет" возможность религии без (вне) религии", то для нас такие "откровения" собственного духа обретают совершенно иное измерение, такое же, как и пресловутая пост-секуляризация.

Возможно мы сами, от самого заклятого либерала-западника до пещерного славянофила-державника по-прежнему принадлежим к той самой традиции, которая заключается в мышлении, которое повторяет возможность коммунистической идеологии без (вне) СССР и Центрального Комитета КПСС. И все, что дано нам в настоящем - вот эта ситуация радикального разрыва, противоречия, которая так задевает Славоя Жижека, "формула которого - пародирующая формулировку Маркса - была десятилетия назад предложена Петером Слотердайком: "Я знаю, что я делаю, но, тем не менее, я это делаю..."... ее следовало бы дополнить следующим: "потому что я не знаю, ВО ЧТО Я ВЕРЮ" 3 . Я бы, вслед за многими русскими дополнил бы другим: потому что мы не знаем, КТО В НАС ВЕРИТ.

Славой Жижек избегает этого дополнения, хотя и пытается задать прямой вопрос интеллектуалам в ситуации с "подвешенной верой", с избеганием ответа: "Так вы ВЕРИТЕ НА САМОМ ДЕЛЕ или нет?" 4  Он, как любой правоверный выходец из социалистического прошлого сам избегает ответа на прямой вопрос к самому себе, называя себя (скорее - ерничая), последователя исторического материализма, марксизма - карликом: "Так вы верите, на самом деле, В СЕБЯ?" Верите настолько, что отбрасываете прочь европейские обертки горьких пилюль разочарования?

Да какое дело может быть нам до проблем постсекулярного мира, если для нас самих эти проблемы открывается необходимым и неизбежным самоуничтожением? Во имя чего? Во имя будущего? Ни подобные патетические вопросы, ни, тем более, ответы, невозможно сейчас произносить без тени сарказма.

Не значила ли для нас секуляризация, по сути, - надрывный призыв отстоять права свободного разума в эпоху СССР, прежде всего сталинского режима? Разума, которому... только и надлежало быть богом, знающим наверняка, где добро, а где зло? Разума, который не мог вынести радикального разрыва существования, - быть "непризнанным" и "поверженным богом" кем?! - Идолом/идолами политического режима? Не значит ли для нас постсекулярный мир это как раз просто осознание того, что "секуляризация" 90-х, т.е. освобождение "богов" от гнета коммунистической идеологии, исчерпала себя, пришла в тупик, точнее, по сути, только-то и явила свои скрытые пружины?

И вот, в итоге, оказывается, что мы не можем спокойно существовать вне и помимо политического "гнета" свободного размышления! Кто-кто, но мы сами прекрасно понимаем, более того, мы - ликуем "все разом" и восхищаемся современной ситуацией, которая начинает обретать черты призрака советского режима, призрака давления и насилия.

Что еще может укрепить нас в собственной правоте, поддержать наше увядающее настроение, как не попытки восстановления "ненавистного" для свободной кухонной болтовни очертаний ушедшего мира русского богочеловечества?




* * *

В действительности, ни смерть автора, ни смерть субъекта истории, ни деконструкция монотеизма или самоуничтожение христианства не заботят интеллектуалов ни на йоту. Единственное что ведет за собой высокий дух - свергнутое мифическое бессмертие самосознания, бессмертный истукан - Dasein. Единственное, что вдохновляло и вдохновляет нас присутствовать в этом мире - собственное неизбежное бессмертие и неизбежное воскресение в любых условиях, в любых мыслимых и немыслимых ипостасях! Сознаем мы это или нет, но именно это наше подлинное неприкрытое нутро.

Да и как же мог быть смертным "Dasein"?! Кому же удалось бы выпить море? Кто дал бы нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта? Разве сумели бы мы оторвать эту землю от ее солнца? 5  Как же можно вычерпать бездонные небеса - смерть всегда преждевременная для "Dasein"!

Но, любая патетика имеет свои не только исторические/символические, но и естественные пределы, хотя бы пределы запредельного возбуждения пациента, не говоря уже о культуре и истории. Невозможно миновать событие смерти ни в мышлении, ни в языке, ни в психической жизни человека. Сознание, особенно мышление можно все-таки заподозрить в приближении смертного облика - "всякая система, которая приближается к операциональному совершенству, близка и к своей гибели. Когда система изрекает "А равно А" или "дважды два - четыре", она оказывается на грани абсолютного господства, но и полного посмешища, то есть немедленной и вероятной субверсии, - ткнешь пальцем, и все рухнет. Известно, какой силой обладает тавтология, когда ею дублируется эта претензия системы на безупречную округлость ("брюхо" Убу)" 6 . Но только "расхожее" (М. Хайдеггер), человеческое сознание.

Человек есть человек. Он грешен и смертен, "все-таки смертный - недочеловек!" 7 . Философ есть философ. Он...




* * *

Собственно, самоуничтожающееся христианство, кроме жертвы Спасителя на кресте, для простых смертных допускает смерть духовную, в конце концов, нужно же было хоть как-то оправдывать совсем уж отчаявшихся грешников! "Смерть бывает двоякая: телесная и духовная. Телесная смерть состоит в том, что тело лишается души, которая оживляла его, а духовная в том, что душа лишается благодати Божией, которая оживляла ее высшей духовной жизнью. Душа также может умереть, но не так как умирает тело. Тело, когда умирает, теряет чувства и разрушается; а душа, когда умирает грехом, лишается духовного света, радости и блаженства, но не разрушается, не уничтожается, а остается в состоянии мрака, скорби и страдания" 8  (Архимандрит Никифор).

Философия, наместник бессмертной теологии в секулярном мире, не отстает ни на шаг. Ее философская смерть так же пробавляется универсальной двоякостью смысла, и этой незамысловатой конструкцией питается не одно столетие. Смерть тела - биологическая смерть вечно маячит у пределов самосознания, но только как ужасающая граница, не ПРЕДЕЛ, а роковая черта. Но и без этого единственного, уникального и необратимого мгновения исчезновения, символическая смерть органично вплетена в повседневное мышление и существование индивидов.

Собственно, символическая смерть вполне у-местна в интеллектуальном мире, и совершенно неуместна естественная смерть сообщества "святого духа" и отдельных его членов.

И все было бы, возможно, хорошо, если бы мир не требовал большего. Особенно пост-советский и пост-социалистический в Европе.

В этом то и заключается вся наша проблема:

Хорошо было осмыслять неизбежную смерть капиталистического порядка мира, неизбежную смерть тоталитарного режима, но каково осмыслять, и, самое главное, реализовывать свою собственную смерть - смерть политических и социальных институтов социализма? Которая, как и смерть капитализма уже свершилась в тот самый момент, когда история достигает высшей точки своего развития, или, как усмехался Карл Маркс - тупика.




* * *

"Святой дух" - это сообщество
Славой Жижек

Разумеется, сообщество интеллектуалов, - как еще иначе может быть интерпретировано культурное сообщество интеллектуалов-философов секулярного мира? Когда философия берется размышлять о святости перед лицом умирающего христианства/коммунизма, святость только и может существовать, что в пределах земных проблем философского сообщества учебных заведений, центров и институтов. Но, где теперь может обитать секулярная святость? Что делать ей в пост-секулярном мире возвращения необъятного множества вер и верований, предрассудков и суеверий, когда "попранные права разума" - единственное законное место и философии, и сообщества интеллектуалов? Чем можно жертвовать и во имя чего?

Когда умирает Христос, умирает надежда на то, что ЕСТЬ отец, который покинул его, - утверждает Славой Жижек. Но, уже следующими пассажами приоткрывает уничтожающую интеллектуалов насмешку современности. "Высший образец гегелевского Aufhebung сегодня, возможно, заключается в том, чтобы восстановить это ядро христианства, отказавшись от оболочки его институциональной организации (и даже от его особого религиозного опыта)... В этом и состоит героический подвиг, который предстоит совершить христианству: чтобы спасти свое сокровище, оно должно принести себя в жертву, как это сделал Христос, которому пришлось умереть, чтобы возникло христианство" 9 .

Христос, минуя все сомнения, страдания и терзания спас-таки на кресте человечество и указал путь грешному человечеству, хоть до конца и осталось неясным, насколько он гордился своим предназначением, вопрошая на кресте: "Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил" 10 .

Кому должен был бы принести себя в жертву Институт философии СССР, чтобы возникла постсоветская философия? Хорошо, пусть не ИФ РАН. Опустимся на землю: Сократ в тюрьме на презентации единомышленникам будущего мира философии был последователен: выпил сам чашу с ядом по приговору суда и именно такой вызывающей самостоятельностью заслужил свою память в веках.

Но заветы Сократа и заповеди Спасителя если и живут, то совсем не побеждают: не каждый мыслитель согласится принять из рук суда чашу с ядом, да и до суда дело довести в современном мире адвокатов - нужно уметь. Мир давно успокоился и, если и грезит фантасмагориями перед лицом смерти, в действительности предпочитает действовать в соответствии с нормами международного права и либерально-демократических ценностей, вооружаясь страховыми свидетельствами и пенсионными удостоверениями.

Мир философии допускает собственное существование в пост-секулярном мире, и не просто допускает, но и неустанно размышляет о собственном возвращении, о восстановлении собственных прав "святого духа" и его сообщества, даже в традициях коммунистического/социалистического авторитаризма, без/вне его действительного существования в политических и социальных институтах.

На какой же подвиг подталкивает современность интеллектуальное сообщество, философию в пост-секулярном мире?

Только одно, - отказаться от затяжного созерцания собственных "вечных" истин. Не в этом ли заключается теперь героический подвиг, который должна совершить преходящая философия: принести себя в жертву, чтобы... возникла философия? Но оправдана ли жертва собственным существом? Не является ли искупительная жертва, пусть и на символическом кресте, - воскрешением и собственным бессмертием, то есть, обречением мира на гибель, даже в пределах отдельно взятого государства или кафедры истории философии отдельно стоящего университета?

Кто пресытился жизнью смертного бога в тоталитарном мире коммунизма/социализма, тому есть, что действительно сказать, а самое главное - сделать. Единство мысли и поступка, - смертное существо человека, утраченное еще со времен досократиков (Ж. Делез), пробивает себе дорогу в беспредельном мире глобализации.

Переступить собственное бессмертие, как земную святость, распрощаться с ересью собственных фантазий, с самим собой, как со смертным богом, и стать всесильным человеком, смертным человеком - единственный, но совершенно обычный поступок любого человека.

Не проговорив и не осмыслив ответы на эти повседневные вопросы постсоветского пространства, любое вопрошание к сущности постсекулярного мира таит в себе жесточайшее разочарование в самих себе на кромке губительной влюбленности в собственное бессилие, в свой собственный образ жалкого, ненужного, а потому святого апостола философских истин.




* * *

Еще в эпоху доисторического материализма, логический самоубийца-человекобог Кириллов буйствовал на страницах романа Федора Достоевского, но даже и как литературный герой, принося себя в жертву, верил исступленно в будущее божественного предназначения самоубийства. "Я еще только Бог поневоле и я несчастен, ибо обязан заявить своеволие... Но я заявлю своеволие, я обязан уверовать, что не верую. Я начну, и кончу, и дверь отворю. И спасу. Только это одно спасет всех людей и в следующем же поколении переродит физически...".

Физическое перерождение оказалось не для мира философии и философов. Философская смерть - пародия на жизнь и смерть бесплодного Спасителя, его осознания неизбежности собственной смерти на пути к Голгофе. Достаточно просто присмотреться к текстам без академического пиетета, чтобы тут же узнать все мыслимые и немыслимые пируэты сознания Иисуса Христа, - ведь сознавал же свою неизбежную смерть этот несчастный человек!

"Никто не может умереть за меня, вместо меня, это я, тот, кто умирает; только в этой ситуации я остаюсь наедине с собой, мир уходит, и я, наконец, обретаю самого себя" (Жак Деррида)

"Умирание есть нечто такое, что любой и каждый Dasein должен осуществить сам, должен взять на себя в положенное время" (Мартин Хайдеггер)

Расколотый от сотворения мир "духа" ("разума"/"веры") и "плоти" исповедует совсем различные смертные облики. Разумеется, и естественность смерти отстоит очень далеко от мира сообщества святого духа в любых ипостасях, тем более, от мира, который исповедует совершенно неестественную смерть в облике жертвы либо отсроченной собственной смерти, которая всегда неизбежно преждевременна для Dasein. "Хорошая смерть - побежденная смерть, подчиненная закону: вот в чем идеал естественной смерти - вот идеал философии" (Ж. Бодрийар).

Философия давно слилась с миром, - ее идеалы оказались рассыпаны в буднях современного мира и доступны любому человеку. Современные мыслители старается избавиться от скандалистов в облике пророков или литературных персонажей и обеспечить себе спокойное существование хотя бы на кафедрах техникумов по землеустройству. Что же сейчас может подвинуть интеллектуала на принесение себя в жертву? Ничего. Что же сейчас может заставить "высокий дух" размышлять о неизбежности собственной смерти? Ничего, - как бы ни уверяли, убеждали и доказывали представители гуманитарного знания обратное. И ничего, я подчеркиваю, - ничего никогда не заставляло мыслителя всерьез размышлять о собственной естественной смерти.

Совершенно ни-че-го.

Вопрошание философией смерти только и может быть возможным, если под вопрос попадают сами спрашивающие:

Возможны ли истины, не тупо неизменные, а которые человеческими руками отыскиваются, рождаются, становятся таковыми и преходят, превращаясь в бессмыслицы?

Возможно ли, отставить и, наконец, оставить философию, любое измерение Dasein, претендующую на господствующее положение собственными бессмертными вопросами и ответами, и посмотреть на обычного смертного человека, которому, в отличие от философа, становится невозможно без устали становиться?

Сможет ли человек, наконец, оставить в покое философское бессмертие Dasein?

Иными словами, сможет ли интеллектуал увидеть в постсекулярном мире вызов своему собственному существованию не как насилие или обрушение в Ничто, не как издевательское приглашение к осмыслению собственного краха/греха, а как предложение и приглашение к действию, - определиться, раз и навсегда, и уйти? Сможет ли постсоветский мир увидеть себя не глазами европейской культуры, а своими собственными, не избегая, и не уклоняясь от ответов? Сможет ли он довести до конца неизбежный поступок самоуничтожения, попросту говоря - естественно умереть, оставить этот мир, не хлопая дверью?




* * *

"Есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит"
(Матф. 19:12)


Грех опорочил смерть с библейских времен. Философия распяла смертную природу - естественная смерть и конечная человеческая природа только то и возможны, как итог, результат процесса старения. Dasein не пристало стареть. Эту низменную обязанность оно всегда оставляет телу простых смертных.

Это для обычного человека существует естественная смерть, как результат появления полового размножения в процессе эволюции. И, хотя, те "у кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне", философию, наследницу теологии и мастерицу удвоения догм вне/без бога, воротит от одного только вида стволовых клеток, антиэйджинговой индустрии, ведь здесь нет, и не может быть места глубокомысленному копанию в грязном белье собственного сознания. "В конце концов, что, как не немощь и дряхление, может послужить самым надежным свидетельством того, что Тело вообще олицетворяет нашу отчужденность от самих себя или, иными словами, является самой интимной формой нашего отчуждения" 11 ? Разумеется, философию устраивает кастрация в любом виде и форме, особенно символическая.

Ни жертва, ни естественная смерть, ни даже попытки осмыслить свое собственное существо как естественно стареющее, уходящее, а, значит, и рождающее своей смертью другое поколение в буднях, а не на кресте собственных амбиций, не представляют собой проблемы и вопросов для интеллектуалов, как постсоветских, так и европейских. И, если мысль и обращается к "самой интимной форме своего отчуждения", то только с целью поправить пошатнувшееся здоровье или найти способы победить собственное дряхление, одновременно сохранив (для простых смертных или мигрантов из третьего мира) возможность размножаться "традиционным" способом.

И, слава непонятно кому, с половым размножением/старением не все так просто - в самом деле, "при общем обратном соотношении плодовитости и продолжительности жизни, имеется множество исключений - многие виды попугаев несут 2-3 раза в год по 5-10 яиц, утки и гуси также и плодовиты, и долговечны".

Тогда, почему бы не сохранять плодовитость философии в пост-секулярном мире при одновременном увеличении продолжительности жизни отдельных "интеллигибельных" индивидов?!

Вот и ответ, - круг замыкается сам собой! Продолжительность плодовитости хранит нас, прикармливая вечность с рук, и совершенно неважно, говорим ли мы на языке религии и мистики, или философии и культуры....

Вот и решение загадки: как смертному научиться умирать, умереть, перестать беспокоиться и начать присутствовать иным измерением в земном мире?

И здесь наука и современные технологии держит наготове ответы на самые немыслимые или фантастические вопросы. А при современной страсти к физическому перерождению, наверняка мы спишем в архив не только все смертные вопросы, но свое смертное существование, и не только в мире философской культуры.




* * *

Смерти вообще не бывает
М. Хайдеггер

"Медуза Turritopsis Nutricula - единственное на планете бессмертное существо. Она умеет обращать вспять процесс старения. Эти медузы маловаты: всего 4-5 мм в диаметре. Но, в отличие от большинства медуз, которые умирают после репродуктивного цикла, Turritopsis Nutricula после спаривания вновь обретают молодость, и может повторять такие превращения бесконечно. Их бессмертие - угроза равновесию мирового океана. "Доктор Мария Миглиетта из Смитсоновского института тропических исследований в Панаме сказала в интервью "The Sun": "Мы наблюдаем молчаливое вторжение этих медуз по всему миру".

Почему бы и нет? Кто сказал, что самосознанию и глубокомыслию будет неуютно в комке студенистой слизи?

Кстати, среди медуз есть очень ядовитые, например, дальневосточная медуза-крестовичок.

Наверняка, крест из слизи - крест инквизиции, а отсюда недалеко до академической степени и звания под крылом Высшей партийной школы при ЦК КПСС.

Не сомневайтесь, "истина" где-то между строк и слов.



    ПРИМЕЧАНИЯ

     1  См. М. Хайдеггер "Основные понятия метафизики" - "Метафизика есть вопрошание, в котором мы пытаемся охватить своими вопросами совокупное целое сущего и спрашиваем о нем так, что сами, спрашивающие, оказываемся поставлены под вопрос".

     2  Элиаде М. История веры и религиозных идей.

     3  С. Жижек "Кукла и карлик: христианство между ересью и бунтом", М.: Издательство "Европа", 2009, С. 11.

     4  С. Жижек "Кукла и карлик: христианство между ересью и бунтом", М.: Издательство "Европа", 2009, С. 12.

     5  Сравни: Ницше Ф. Сочинения: В 2-х т. М., 1990. Т. 1. С. 592-593.

     6  См. Ж. Бодрийар "Символический обмен и смерть".

     7  Прот. Георгий Флоровский. Догмат и история / Флоровский Георгий, прот. - М.: 1998. - С. 239.

     8  lib.eparhia-saratov.ru/books/13n/nikifor/encyclopedia/3622.html.

     9  С. Жижек "Кукла и карлик: христианство между ересью и бунтом", М.: Издательство "Европа", 2009, С. 304.

     10  Мф 27: 46; Мк 15: 34.

     11  См. old.russ.ru/politics/20030415-elagin.html.




© Сергей Роганов, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I [Однажды мне приснился сон... На железнодорожной станции города Баку стоит огромный пассажирский поезд, на каждом вагоне которого имеется табличка с удивительной...] Галина Бурденко. Неудобный Воннегут [Воннегут для меня тот редкий прозаик, который чем удивил, тому и научил. Чаще всего писатели удивляют тем, чему учиться совершенно не хочется. А хочется...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II [у тебя сегодня смс / у меня сегодня листопад / хочется бежать в осенний лес / целоваться в листьях невпопад] Виктория Смагина. На паутинке вечер замер [я отпускаю громкие слова. / пускай летят растрёпанною стаей / в края, где зеленеет трын-трава / и трын-травист инструкцию листает...] Александр Карпенко. Крестословица [Собираю Бога из богатств, / Кладезей души, безумств дороги; / Не боясь невольных святотатств, / Прямо в сердце – собираю Бога...] Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" [Главный редактор журнала "Гостиная" Вера Зубарева отвечает на вопросы о новой международной литературной премии "Лукоморье".] Владимир Буев. Две рецензии. повести Дениса Осокина "Уключина" и книге Елены Долгопят "Хроники забытых сновидений...] Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") [Сборник рассказов Алексея Небыкова обращается к одному из чувств человека, принятых не выставлять напоказ, – к чувству страха – искреннего детского испуга...] Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью [20 июня 2024 года в библиотеке "над оврагом" в Малаховке прошла встреча с Владимиром Борисовичем Микушевичем: поэтом, прозаиком, переводчиком – одним...] Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех [Выдержи боль, как вино в подвале веков. / Видишь – в эпоху света открылась дверь, – / Это твоя возможность добыть улов / детского света в птице...]
Словесность