За нас - чем стыдней, тем бессмертней - на белое ляжет
любовь, от которой родятся стихи, а не дети. Т. Аинова
Любовь Аввакумовна каждый свой спич забывала,
как только журчать начинала её сковородка.
Всегда неопрятная, вечно прямая, как шпала,
носилась по дому с горшком и трясла подбородком.
Мешала играть на кларнете кошачьи ноктюрны,
орала, что рисовый суп у неё - объеденье:
Для праха себе заказала хрустальную урну,
но всё-таки встретила сотый пурим в богадельне.
Любовь Алибековна портила воздух кальяном
и красила стрелки бровей марсианским индиго.
В костюме гюрзы напевала гостям-киевлянам
римейки непонятых сносок в поваренных книгах.
Баюкала бая, врубая на всю Украину
зурны самаркандской занудное, стылое моно:
Когда же хотелось ей скинуть покров свой змеиный,
скукожило рыбу в котле и стошнило Димона.
Любовь Аполлоновна в том ещё ходит наряде -
ну, разве что лес на лобке с понедельника выбрит.
И то, чем кичилась она на путаньем параде,
расследую я, а не Знаменский, Томин и Кибрит!
Бесилась, что нет мужиков, только нам, скоморохам,
ротвейлер-флегматик смешней, чем левретка-холерик,
а нимфу мороз доконал - так что, в общем, неплохо
закончился в зимнем Днепре этот скромный лимерик.
Любовь Асисяевна - собственно, даже не дама:
аморфная взвесь ядовитого жёлтого пара.
То вспыхнет она, растянувшись в червя из вольфрама,
то между ногами рассядется в позе омара.
Я долго стонал от её живодёрских растяжек,
когда поднималась она над Димоном, сияя,
и всё же безбашенной бестией под ноги ляжет
двум бывшим приятелям Любушка, дочь Асисяя.
Я - глава несуществующей семьи.
Факер воздуха, родоначальник глюков.
Начиналась эта повесть очень мило -
два бутуза разрисовывали кубики.
На трёхлетних не находится судьи:
им, как пива или пряного суджука,
не положено трёхмерной карты мира:
мол, детей своей реальностью погубите...
А потом они росли, как два цветка,
попадали под различные раздачи...
"Кем ты будешь?" - приставали педагоги.
"Ну, не зэком же - по меньшей мере, лётчиком!"
И отблёскивало здание ЦК
в полировке странно вытянутых тачек,
и сердца катились в пропасть по дороге -
то булыжной, то ворсистой, то филёнчатой.
Вдруг прервался свежевымощенный путь,
словно сбила нас одна автоцистерна.
Сквозь скафандры ощутили наши души,
как ползёт машина смерти вверх по глобусу.
Даже в море больше некуда нырнуть:
едет трактор по маршруту Крузенштерна;
только ветер, свечку жизни нам задувший,
всё гуляет - ловит Дарреллу колобуса.
Греясь ватником, не брезгуя слюной,
обнимаются кавказец и гречанка.
Он - скуласт, она - носата, а над ними
муравей в толпе хористов не поместится.
Спать пора, а эти визги за стеной -
как движенье наждака по беспесчанке,
но меня уже никто так не обнимет:
разве мама пару раз в пятнадцать месяцев.
Мы одни на этот гулкий коридор -
абсолютно голышом, но в добром тоне.
Мы резвимся у рокочущей стихии,
и девчонкам не понять, что счастье - вот оно.
Это мы застыли в позе айкидо -
каждый с камешком шлифованным в ладони:
непорочные, весёлые, живые -
это МЫ на полотне Петрова-Водкина.
Давит девятиклассника жеребячий инстинкт.
Выплеснуть - грех. (Так церковь учила.) Плачевно.
Был бы курицей - мог бы яйцо для омлета снести,
а так - звонит и ломится. Жди, молодая врачевна.
И в страхе прослыть невеждою он оглядывается
то на рекламу "Куяльника", то на ворота Лядские;
на "Торчин продукт", что должен писаться слитно,
и майонез с экзотическим вкусом селитры.
Знакомый сюжетец. Было пятёрок поровну
с каждым оболтусом. И вечеринки - супер.
Но вот на одной из них подвернулась суфлёровна -
мягко и невзначай, как мокрица в супе.
Подвиги продолжались бы, но общество велит:
созрел как мужчина - значит, флирт и ещё раз флирт!
Можно назваться мужем и даже сменить цвет крови,
но, как веками проверено, quod licet Jovi...
Можно из лишней шкуры сделать себе клаксон,
в небе над Ригой фафакнуть, чтоб донеслось до Кинешмы -
уж на такой-то зов в конце концов
клюнет одна недоразвитая судьинична!
А шкуры висят. Хоть надрежь их и жиром пролейся -
барышень нету. Вокруг - одни троллейбусы.
А ежели свадьба была (вне программы цирка) -
простите, сударыня, но вы и впрямь имбецилка.
Каждый брак, за неделю кустарно состряпанный,
бесит бывалую хоббитову куму.
Она кричит, хрипя: "Хоть я и кастратовна,
но появилась на свет вопреки всему!"
Я бы и сам при желаньи родился, однако,
от самки тапира и самца гуанако,
чем в праздники мазать сухарь жиром говяжьим
от фирмы, которая с голоду веники вяжет.
Что ж, руководствуйтесь течками. Я привык.
Я на другое лучшие годы угрохал.
Шагаю, а в сумке бутылки: "брик" да "брик" -
эдакий нежный призыв
написать
поэму
"Плохо"!
В этой ведомственной дурке коридорчик слишком мал,
коридорчик слишком мал, коридорчик слишком мал.
Заигрались тут мы в жмурки - я Димончика поймал,
я Димончика поймал, я Димончика поймал!
Светлая память тебе, заповедник ребячества!
Если опять начинаются нервные тики
и в дополненье к ознобу мигрень фордыбачится,
мир превращается в море кровавой гвоздики.
Я ещё жив (ты, наверное, думал иначе).
Я ещё мальчик - отсюда вся наша баталия.
Живы котята, пластинки и детский журнальчик -
просто Всевышний сменил нам среду обитания.
Может, когда он отсеет бурьян, то бишь тернии,
дружба мальчишечья станет чуть-чуть равномернее.
У собак, макак и тёлок много ласковых имён,
много ласковых имён, много ласковых имён.
А ко мне пришёл чертёнок - назову его Димон,
назову его Димон, назову его Димон!
Поочерёдно пытались устроить фиесту
семьдесят семь чертенят - обалденное войско.
Ну-ка, Димончик, потрись животом об невесту,
продемонстрируй её абразивные свойства!
Горькие крохи сухого горючего в горле
трутся не менее рьяно и столь же эффектно...
Кука сожрали, Саддама по пьянке попёрли,
только твоя аскетичность - всё та же конфетка.
Ты бы кряхтел, пациентку за груди таская.
Пел бы, визжал, хохотал, да психушка мужская.
Третий час я тщетно силюсь запихнуть хандру в пенал,
запихнуть хандру в пенал, запихнуть хандру в пенал.
Мне кино такое снилось - я Димончика обнял,
я Димончика обнял, я Димончика обнял!
Мне как сказали, что ты превратился в мужчину -
чуть не впечатался я головой в тротуарище.
Я бы и сам ошивался в объятьях тычинок,
если бы пестиком был - безголовым товарищем.
Знаю, читал: благородное дело - диета,
пост, воздержание, схима, шакалья позиция...
Многая лета вам, черти, премногая лета,
не прикасаясь друг к другу ни лбом, ни мизинцами!
Если стошнит, как от рюмки поддельного 'Шустова',
оба поймёте, какое я счастье почувствовал.
В этой ведомственной дурке коридорчик слишком мал...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
