Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Теория сетературы

   
П
О
И
С
К

Словесность




ВГУКАКАВАКС

Главы 1-7
Главы 8-14
Главы 15-21



8  ГЛАВА

- Что ты застрял на своем долбаном листике! Что она сказала-то. - Этот голос кажется флайтисту не совсем уж незнакомым, но на всякий случай он все-таки уточняет:

- Она не сказала, а спросила.

- А ты сидишь в это время на листике? - Лицемерно интересуется все тот же приколист, после чего слышится глухой звук, похожий на удар и краткое ойканье, как бы этот удар совершенно случайно встретил на своем пути нежданную преграду в виде чьей-то расслабившейся верхней губы.

- Да, конечно, на листике. - Подтверждает Виксен. - А что, нельзя разве?

- Можно, можно, не в тюряге же. - Шебуршатся нетерпеливые голоса с разных сторон. - Рассказывай, что она спросила.

- У меня? - Глупо уточняет Виксен и тут же ощущает дуновение проносящегося мимо щеки незримого крупногабаритного кулачары. Это моментально моблилизует все его красноречие. - Она спросила только, как мы пьем водку под водой. И все. Как пьем водку под водой?

- Баба! - С какой-то поистине отцовской жалостью к непонятливости Дюймовочки рокочет басом изо всепоглощающей тьмы неизвестный жаб, быстрее всего, что со внешностью земноводного аналога Гамбринуса, ежели таковой вообще принципиально возможен.

- Но ты ж ей ответил?

- Ответил. - Грустно констатирует Виксен, узнав в звуках последнего голоса своего старого знакомца Кувшинкина и не сказать, что слишком уж бурно ему обрадовавшись.

- Что ты ей ответил? - Допытывается все тот же неугомонный импресарио, как видно, желая непременно уяснить все мельчайшие лепесточки подробностей этого дела. - Надеюсь, это была во всех отношениях достойная отповедь?

- Я сказал правду. - Тихо, но очень твердо отвечает флайтист.

- Бабе правду? - Неподдельно изумляется бас.

- Правду. - Повторяет Виксен и через некоторое время ощущает, как чьи-то неизъяснимо нежные лапки в темноте пробираются к его доверчивым штанам и колдуют над болтающимимся и грозящими вот-вот уже оторваться пуговицами ширинки. Он откидывается на спину и приготовляется получать удовольствие. Невидимое небо вращается у него над лицом, как будто вертящийся черный зонтик, весь в голубоватых звездных разводах. По-настоящему, его больше ничто не удерживает в жизни, кроме этого редкостного ощущения, которое возникает в нем от робкого или напротив, нежданно смелого прикосновения животрепещущих женских лапок. Все просто утрачивает свое значение для него, особенно собственный же сон, который зачем-то надо рассказывать, да еще неизвестно кому, но в тот же момент нахлынувший приступ разрывающей душу любви ко всем земноводным тварям заставляет его в последний момент найти силы и ответить на несущиеся навстречу метеоритным дождем расспросы:

- Она спросила меня, как мы пьем водку под водой, а я ответил "по-черному".

- Молодец! Мужик! - восхитились голоса из темноты. - Ты ее послал! Порвал! Он ее порвал! По-черному, без соплей, без слизи!

- Я сказал, что водку под водой мы хлещем по-черному.

Дюймовочка

Его не поняли, то есть поняли не верно, но продолжить свою мысль он просто уже не мог, поскольку вдруг ощутил, как небо тянет его внутрь себя за соединяющую их с Виксеном тайную пуповину. Но и все собеседники в свою очередь поумолкли, потому как им стало стыдно, ведь и действительно все они знали, что пьют по-черному, невзирая даже и на то, что это все происходит под водой, наперекор непреложным законам физики. Только один лишь Самуил Кувшинкин с оказавшимся почему-то рядом дирижером стал тихо обсуждать невиданный по дерзновению план, как бы так устроить, чтобы данный музколлектив перестал загнивать и выбрался из финансовой ямы. План был прост и сложен. Кувшинкин зацепился за то, как незадачливый Виксен охарактеризовал голос Дюймовочки во сне, и вскоре ему уже начало казаться, что красота ее голоса - непреложный факт, имеющий место не в неком сне, а в наиреальнейшей жизни. Он просто готов был порвать очко всякому, кто станет спорить, что в подлунном и подводном мирах когда-либо рождалась лучшая вокалистка, чем эта крошка. Дирижер же сомневался. Он демонстрировал скепсис настолько явно, насколько можно было что-то продемонстрировать в темноте, но все, что касалось Дюймовочки, возбуждало в нем лихорадящее желание хорошенько почесать язык, к тому же он был полностью согласен, что ежели она хоть приблизительно может издавать какие-то мелодически оправданные звуки, ее приход стал бы выходом для бэнда. Богатый крот дал бы крошке на раскрутку столько денег, что их можно было бы свалить в огромадную кучу и с головой забуриться туда, как целому стаду пиявок в илистое дно реки. Но вся проблема средоточится в том, как убедить саму Дюймовочку, что она в этой жизни рождена именно для пения, когда никто, в общем, и не слышал, чтобы она хоть что-то пела, и даже во сне у Виксена она всего лишь произнесла несколько слов, без распевки. Это ж надо еще ее сподвигнуть на то, чтобы она согласилась намурлыкать хоть что-нибудь, чтобы уже тогда можно было судить о реальности раскладов Кувшинкина. Старательно сопящий и чем-то периодически грохочущий в дальнем углу Виксен даже и помыслить не мог, что роль обольстителя Дюймовочки назначена именно ему, раз уж он имел глупость опрометчиво при свидетелях сказать ей "вгукакавакс", а за базар отвечать надо. Зачем он сказал ей это и вообще уяснить бы, что собственно, означает это странное слово.




9  ГЛАВА

"ВгукакавАкс" - идиоматическое выражение, употребляемое в ситуациях, когда возникает надобность быстро объяснить даме, что она отныне назначена главным объектом домогательств и что ей остается лишь смириться, обновить белье и бороться с растительностью в эпицентре предостоящих маневров. По предположению А. Гальванизде и Й. Снимысандали, которое было высказано ими в работе "Нарративные аспекты бытования метафоры любви в изустном болотном фольклоре", этимология "В." сводится к искаженному: " Ваши губы как авакс". Однако удовлетворительного толкования явного архаизма "авакс" авторы не представили. (ссылка на "американский самолет радиолокационной разведки"). "В." принадлежит к просторечной лексике и вместе с этим регулярно используется поэтами в качестве излюбленного средства выразительности. Стихотворение А. С. Жабкина "В." по праву считается одной из жемчужин земноводной литературы.

Виксен поставил увесистый том на полку и тяжко задумался. Затем он пересек брассом по диагонали библиотечный зал и остановился возле шкафчика, посвященного целиком творчеству поэта Жабкина, нашел до боли знакомое с детства стихотворение (Виксен когда-то не успел выучить его в срок, за что и подвергся отчаянной порке), решившись вдумчиво прочесть сию жемчужину еще раз, дабы все-таки уяснить смысл происходящего.

ВгукакавАкс! ГуАно квАкса вАксат
ЧичАмо чАрдо лАжа фажолЕт.
БрыкЭкс, кэкЭкс. ЧечА мучО кавАксат
И чамощАкса квак! И кваксокЕк!

ЛилЯ люлЮ. ЛилилЯлюкэк рищУкес,
ПищАкс или кащАкс. ВкакчАк чичАк.
Мо чикчирИк, парИк цилАнко лУкес:
"ВгукакавАкс!" СикАко данс гопАк!

Не будет преувеличением сказать, что после этого Виксен смертельно захотел выпить, ибо жемчужина возымела на него привычное с детства действие. Он попытался как можно быстрее покинуть библиотеку, боясь, как бы кто-нибудь не заметил его на выходе и не понял, что его вообще можно застать в этом компрометирующем правильную жабу месте. Вообще-то Виксен подобные заведения посещал нерегулярно, но что-нибудь почитать любил. Друзья ему книги старались не давать, потому как он имел обыкновение возвращать их в таком жалюгодном состоянии, что друзьям только и оставалось пожать плечами и проворчать что-то вроде: "Ладно уж, оставь это себе", и он оставлял, а потом терял или передаривал благоговеющим перед ним хвостатым пионерам. В общем, все подобные обстоятельства вели к тому, что он повадился ходить в библиотеку, и во избежание соблазнов читал книги прямо там, а не в ванной - отхлебывая из горлышка бутылки, с сигаретой на губе, что неизменно приводило к порче чужого имущества, ибо Виксен частенько ронял книгу в ванну или ронял на книгу пепел, или обливал ее ром-колой, абсолютно не желая причинить этим сознательное зло. Правду сказать, и в библиотеках тоже нельзя было застраховаться от казусов, ибо Виксен никак не мог отказаться от допинговой системы чтения книг. Он украдкой проносил в читальный зал какой-нибудь коктейль цвета кока-колы и благополучно опрокидывал его на стопку заказанной литературы и только исключительно несчастный вид в совокупности с материнскими инстинктами библиотекарей спасал его от денежных взысканий. Итак, мы остановились на том, что Виксену неотложно захотелось выпить. Но в этот раз у него как на грех ничего с собой не было, потому как отсутствие финансов дошло уж до того, что стало даже распространяться на святые алкогольные напитки. Ему ничего больше не оставалось, как покинуть заведение и отправиться брататься с замеченным возле входа в супермаркет нищим бобром. Нищего раскрутить оказалось делом отнюдь не плевым, он был явно себе на уме. Виксен уж не чаял заинтересовать неприветного старца своей персоной (а без этого напрасно обольщаться, что тебе нальют), но приблизительно на двадцатой минуте назойливого разглядывания, случайных проплываний мимо, покашливаний, насвистываний и периодических заискиваний, бобер, наконец, поднял на флайтиста странные, как будто бы птичьи, глаза, протянул свою черную растресканную лапу, всю в каких-то мелких морщинах и облезлых мозолях, и вежливым, мягким тоном, но при этом странно упирая на первое слово, представился:

- Ты можешь звать меня просто Хосе.

Воспользовавшись наконец-то представившейся возможностью изучить как следует физиономию бобра, Виксен был изумлен какой-то разящей ее незаурядностью, невозможностью принадлежности ее вообще нищему синяку, который под супермаркетом выклянчивает у соболотников грошики себе на полтораста белой в пластиковом стаканчике и пирожок с мясом криля и запашком. Новый знакомец вообще не был похож на бобра! Он напоминал какую-то ужасную птицу. Испуганный лягух никак не мог вспомнить, какую именно, но казалось ясным, что птица эта хищная и даже вернее всего, что не брезгует земноводными. Бедняга Виксен так разволновался, что забыл ответно протянуть лапку этому Хосе, который со снисходительной миной наблюдал за его смятением и явно не торопился убрать в карман изодранного комбинезона свою шершавую ладонь. Но Виксен все никак не мог успокоиться, он отвалил нижнюю челюсть, и с выпученными глазами шумно дышал через рот, и было очевидно, что бедняга находится в полнейшей прострации и никак не способен эффективно сейчас поддерживать беседу. Бобру просто больше ничего другого и не оставалось, как только действовать по собственному разумению, исходя из своих, надо отметить, достаточно эксцентричных вкусов.

- Наверное, выпить хочешь? - Незъяснимо добрым голосом спросил он. Виксен только смог молча кивнуть. Тогда бобер Хосе стал громко весело смеяться, успевая одновременно и подмигивать ему то левым то правым глазом и периодически показывать своим толстым голым хвостом крайне непристойные жесты. Затем он мгновенно посерьезнел и прищурившись с ленинской хитрецой, безаппелляционно заявил:

- А я не пью, парень. Вообще не пью. Такие дела.

Лицемерно пожав плечами и всем телом своим изобразив сожаление, Хосе наклонился к самому слушательному отверстию сраженного непредвиденным поворотом темы флайтиста и с заговорщицким видом, как будто желая ему поведать особенную тайну, шепнул: "Пить нельзя. Это разрушает печень. Понимаешь?". После чего опять зачем-то подмигнул, сделал двойное водное сальто и смотылялся так быстро, что оторопелому Виксену показалось, будто собеседник его растворился в воде, наподобие кусочка сахара. Создания более удивительного, чем этот сумасшедший бобер, ему никогда еще в жизни не доводилось видеть.




10  ГЛАВА

Виксен еще долго очумело таращился на выплывающих из супермаркета удрученных неземноводными ценами покупателей, на их стыдливо свисающие в больших сморщенных торбах малогабаритные покупки, на их уныло работающие нижние плавники и лапки. В свою очередь, проплывающие мимо него существа с жалостью оглядывали его разнесчастную фигуру, а поскольку в лапке он держал свою старую шляпу, то они доставали какую-то мелочь и клали ее в эту шляпу, причем, с таким отсутствующим видом, как будто вовсе они не подавали милостыню, а наоборот, крали зачем-то эти малые деньги у нищего из провокационно оттопыренного кармана и отвратительным образом запихивали их себе за чулки и манжеты. Виксен особо не возражал, даже наоборот, длил свое спонтанно возникшее состояние, может быть, суеверно боясь как-нибудь спугнуть свою удачу. В этом городе он был абсолютно чужим, приезжим, его никто не мог узнать, а даже если б и смог, все равно ничего бы плохого не сделал. Виксен аккуратно скашивал правый глаз на свою шляпу и пытался навскидку определить, сколько там уже сейчас скопилось денег, однако в результате он лишь потянул глазную мышцу, и стемительно потекшие слезы буквально захлестнули все лицо его. Дождь мелочи сразу же заметно возрос. Даже судя по характерному шелесту(как будто бабочка, выкарабкавшись из липкого кокона, разглаживает свои крылья) какие-то доброхоты расщедрились на несколько купюр. Виксен стоял абсолютно недвижимо, даже сердечко его не билось, а потихоньку тикало, он замирал таким образом всегда, когда появлялась надежда на какое-то нарастающее развитие приятных событий - кто шевелится, тот запутывается. Так же точно он действовал, точнее - бездействовал, в тех случаях, когда ощущал нерешительное прикосновение к себе какой-нибудь начинающей самочки - затаившись, он старался как можно лучше прочувствовать то эмоциональное богатство, которое уже досталось ему во владение, а также готовился впитать всеми порами души и последующее продолжение. Часто случалось так, что ободренная его смирением самочка приступала ко все более решительным мерам сексуального воздействия, заводясь сама от собственных пропорционально растущих активности и неотразимости. Не проходило получаса, как былую скромницу уже невозможно казалось узнать - она устраивала просто какие-то бури темперамента, вытворяла такие чудеса на виражах, что вздумай затаившийся флайтист как-то выйти из принятой им отрешенной роли, то вряд ли ему вообще удалось бы вставить свои пять копеек в происходящее, ему оставалось только терпеть из последних сил как можно дольше, а потом все-таки, ничего не попишешь, ставить свою жирную белую точку и дальше уже надо было шевелиться, ибо нужно констатировать, что на женщину эякуляция обычно действует отрезвляюще, просто можно сказать - как холодный душ. Подчас доводится встречаться с такими воззрениями, будто на самочек магически воздействуют деньги. Но вот никак не могу припомнить, чтобы кто-либо приписывал подобное воплощенным тестостеронам, а между тем и на земле, и под водой, и в воздухе, даже, наверное, в огненной стихии, где могут жить одни лишь только саламандры, - действительно везде, финансы действуют и на мужской эрос как флейта - едва заслышав ее резкие чарующие звуки, порядком заспавшаяся толстая кобра тут же приподымается, сантехника, дескать, вызывали? И все такое прочее... Посему Виксен всем потвердевшим телом своим непоколебимо стоял под щедро изливающимся на него сказочным дождем драгоценной серебристой и золотистой мелочи бесконечно долго, но не чувствовал усталости ни даже потребности переменить позу, только разве что изредка подхватывал языком особо уж зазевавшихся любознательных комашьих личинок. Ему уже вовсе даже и не хотелось выпить, потому как мощный выплеск адреналина и без того привел флайтиста в состояние эйфории. Супермаркет уже закрылся, а Виксен все никак не хотел уходить с нагретого места. Он только ограничился тем, что деловито рассовал добычу по всем целым карманам, надел шляпу на голову и время от времени совершенно машинально всплывал глотнуть воздуха. И в этот закатный час индивидуального времени, из-за какого-то подводного угла вдруг вывернулся неугомонный Кувшинкин. Он так радостно ринулся к Виксену, будто был, по меньшей мере, почтенным библейским патриархом, нежданно встретившим в иноплеменном лупонарии любимого своего блудного сына, как раз только что намеревающегося отдать проститутке последний отцовский талант, и флайтист просто даже не успел заблаговременно смотаться от него.

- Виксен, привет, жри меня тля скипидарного дерева! Где ты уже запропастился. Мне не с кем выпить по сто грамм.

Да, что и говорить, у старого импресарио таки был опыт работы с артистами, особенно когда это касалось всяких потусторонних, уводящих от главной цели и от коллектива, состояний сознания - флайтист тяжело вздохнул и подволакивая ласты, поплыл в указанном направлении.




11  ГЛАВА

Однако же, едва только дождавшись того момента, когда Виксен продышался после неудачного заглатывания своей порции коньяка, которого не любил (однажды довелось ему по ошибке прихватить языком на пляже утопающего клопа), импресарио приступил к деловому разговору - чего флайтист просто не терпел вообще по жизни. Казалось бы, выпить...ну - есть, закусить - тоже есть, все так само собой славненько складывается, еще и вон та девушка за соседним столиком периодически кидает такие красноречивые волнующие взгляды, в общем, ничто не предвещает каких-либо напрягающих изменений... так нет же. Казалось бы, наслаждайся сегодняшним счастьем, ведь абсолютно неясно, что ждет нас за первым же поворотом фортуны. А поскольку доподлинно известно, что судьба - полосатая кошка, нетрудно расчислить логически, что ежели сейчас ты сидишь в ресторане, то завтрашнее утро, вполне возможно, застанет тебя в подводном СИЗО или каком-нибудь коммерческом вытрезвителе, и тебя оттуда никто не выпустит, пока родственники твои не заплатят, грубо говоря, выкуп. А родственников у тебя давно уж никаких нет, отродясь не было. Причем рискну предположить, что причиной задержания послужит какая-нибудь полнейшая и вовсе не правдоподобная херня, к примеру, такая как хранение наркотиков, хотя достаточно было бы просто заглянуть земноводному в глаза, дабы раз и навсегда уяснить, что подобное совсем ему не по силам, ибо тварь сия не такой уж закоренелый мазохист и у него просто не хватит на это воли. Еще глупее может быть лишь разве хранение водки в нагрудном кармане после истечения ее гарантийного срока, но подобной статьи пока никто, слава богу, не выдумал и не выдумает (на всякий случай, идея запатентована в пределах европейских болот).

У Самуила Кувшинкина, как и вообще у всех людей его склада, был некий пробел в мировосприятии. У Кувшинкина не был развит, если можно так выразиться, дар предвидения, и сколько бы он ни прикидывал, все равно действительность переворачивала кверху днищем все его изощренные мысленные постройки. Но с упорством и трудолюбием мелкого древоточца, он все равно восстанавливал их и вносил какие-то коррективы, и когда-нибудь это начинало работать уже как медитация, и подсознание его умело все же, как-нибудь исхитрившись, подкараулить тот момент, когда Кувшинкин просто был уже слишком утомлен, чтобы помешать. Посему он вполне заслуженно почитал себя за человека необычайно удачливого - либо он рано или поздно добивался желаемого, либо начинал желать чего-нибудь иного, но в любом из этих случаев облома он в свою судьбу просто никак не допускал, и это безусловно круто, учитывая, что к тому еще он мог наслаждаться мелкими радостями жизни, не слишком углубляясь в них и не давая им разрастаться чрезмерно. И можно сказать, что для Самуила Кувшинкина деловая беседа за рюмкой коньяка, который он просто обожествлял, представляла даже не одно какое-нибудь, а целых два парующихся промеж собой житейских удовольствия, бредущих в обнимку, держащихся друг за друга, как два пьяных приятеля, горланящих песни, пинающих пустые пластиковые стаканы, два бальзама на душу ему, и эти удовольствия сейчас предстояли, куда они денутся.

- Она отдыхает, - вялым и безразличным голосом обронил Кувшинкин, неторопливо дожевав лимон и цыкнув зубом, в то время, как его колени под столиком предательски подрагивали, вроде хвоста нацелившегося леопарда(отчего и весь столик тоже довольно ощутимо приплясывал).

Виксен огляделся. Рядом с ними не виднелось ни одной дамы, странно, ведь были же, куда они успели скрыться? Виксен со шпионским видом огляделся еще раз.

- Не понял.

- Она отдыхает!

- Все равно не понял. Кто отдыхает? Где отдыхает? С кем отдыхает? И вообще мы тут при чем?

Кувшинкин слабо, но удовлетворенно улыбнулся: клиент спекся с первой же фразы. Хорошо иметь дело с артистами. Нервные и нетерпеливые, бери их тепленькими и делай что хочешь.

- Тетка моя, Брунгильда. Помнишь, я о ней рассказывал? Она была свахой и все такое... Так вот, она отдыхает.

- Умерла? - Виксен скорбно опустил вниз уголки рта.

- Да! Когда я прыгал еще с длинным хвостом и в коротеньких штанишках. И ел эскимо на палочке... Но она не смогла бы этого добиться. Она отдыхает.

- А в чем дело? - Вежливо и безразлично поинтересовался Виксен, начиная уже немного догадываться о направлении разговора.

- Об этом нет даже смысла говорить. Впрочем, я тебе расскажу, и мы вместе посмеемся над бессмысленностью их затеи.

- Пожалуй, - пожал плечами Виксен. - Посмеемся.

- Они захотят, чтоб ты ее уговаривал спеть. Представляешь себе сам этот видосец, как ты вместо того, чтобы типа это... ну, понял... уговариваешь ее спеть. Виксен, это ж пингвин и полнейшая абсурдятина! Их-хи-хи... Хо-хо-хо!!! Хо-хо-хо!!!!

Почтенный импресарио довольно откинулся назад и беззаботно рассмеялся над нарисованной собственным воображением картиной. Виксен почувствовал, что его первое предположение про Дюймовочку завело его уж как-то слишком далеко, смутился, виновато скукожился и спрятался за свою коньячную рюмку, глядя на Кувшинкина сквозь ее обтекающие стенки. Глядел то одним глазом, то другим, то обоими сразу. То одним, то другим, то обоими сразу. То одним, то другим, то обоими сразу.

- А почему бы нет? Я могу попросить ее спеть. Смотря кого. - То одним, то другим, то обоими сразу. То одним, то другим...

- Ой, только не надо корчить из себя придурка, Виксен. Не верю, ты же не придурок. Посмотри мне в глаза и отвечай. Ты придурок?

- Не знаю... - то одним, то другим, то обоими сразу. То другим, то одним... - Да, вполне может быть. Я не знаю.

- Значит, ты не понимаешь, о чем я тебе уже полчаса толкую?

Кувшинкин предупредительно высвободил из лапок Виксена оплетенную его гибкими пальчонками ножку и отставил рюмку куда-то далеко в сторону. Виксен очумело пошарил глазами, не находя более перед ними полупросвечивающего прибежища и рефлекторно потянулся за своей рюмкой, чтобы поставить ее на место и опять глядеть сквозь нее, но импресарио не спускал своей мягкой ладони с ее верха, предупреждая этим всякие его посягательства на совершение им подобного вполне ожидаемого действия.

- Значит, ты не понимаешь, о чем я тебе толкую? Значит, не понимаешь?

- Неа.

- Что тебе нужно уговорить Дюймовочку спеть?

- Дюймовочку??? - Виксен просто был поражен справедливостью своей первоначальной догадки. - Спеть? Ну, наверно, это я могу.

- Можешь?! - Кувшинкин был поражен неизмеримо больше, чем только что Виксен. - ты говоришь, что можешь заставить ее спеть?

- Да. Так спеть же, ничего другого. Я могу попросить.

- И ты думаешь, что она согласится.

- Думаю. Да. Пожалуй...

- Ну как, как ты это сделаешь?

- Попрошу. - Воспользовавшись полнейшим замешательством своего визави, Виксен опять завладел своей рюмкой и снова за нее спрятался. Но теперь он постоянно глядел двумя глазами, только лишь немного меняя наклон головы относительно собственного кончика носа, на самозабвенно предающегося своим коммерческим фантазиям бравого импресарио. Кувшинкина определенно понесло.

- Значит так, - начал он, дробно постукивая пальцами левой лапки по матерчатой салфетке, лежащей перед ним на столике. - Значит так, дело серьезное. Очень серьезное. Никакого аматорства. Действовать надо со всей ответственностью, ты меня хорошо понял?

- Угу. - Отозвался лягух.

- Хорошо, что понял, умница. Так... Земноводного языка она, конечно, не знает. Если так, значит, нужен переводчик. С земноводного. Ты знаешь кого-нибудь?

Виксен отрицательно помотал головой и слямзил языком нахально зависшую над их столиком какую-то некрупную комаху.

- М-да... значит, не знаешь. Поищем. Итак, во-первых, переводчик нужен. Во-вторых... Виксен, ты бы записывал за мной, что ли. Потом ведь обязательно что-нибудь забудешь. Итак, во-вторых. Что ты ей скажешь? Тут подход нужен правильный. Ее надо убедить в том, что... ты вообще слушаешь, Виксен?... да-а, ей нужно дать понять, что она всего лишь смазливая дура на иждивении у хитрой старой тугой мошны. Обычное дело. Крот помрет - и что с ней станет? Думает, наследство получит - ни-фи-га! Я знаю этих кротов, Виксен. Панель - это еще в лучшем случае. Это идеал. Пусть молит бога. Панель! Тут тоже, знаешь, шевелиться надо уметь, а она просто избалованная бездельница. Но мы ж ей предлагаем принципиально другой путь. Принципиально, Виксен, другой путь. Мы просто опрокинем это расклад. Если она будет умницей и станет делать так, как мы ей скажем, Виксен, потом она просто может свободно плевать в потолок, всех посылать нахрен и ни от каких старых дедов нифига не зависеть. Мы не предлагаем ей бросать крота. Пожалуйста, если ей это катит, пусть себе и дальше покамесь живет с ним, мы не против, мы в это не суемся...

Трудно различимая за рюмкой физиономия Виксена довольно-таки внятно отобразила, что он почему-то категорически против. Кувшинкин засек это и тут же попытался исправиться:

- В смысле, мы типа не суемся, но на самом деле, слушай меня, Виксен, на самом-то деле ей предлагаем нечто такое, что делает ее положение возле этого крота принципиально иным. Принципиально иным. На самом деле, Виксен, она в конце-концов уйдет от него, это же понятно. И я бы даже откровенно сказал, есть определенный шанс, что уйдет она к тебе. Ни к кому иному, Виксен.

Флайтист потупился, аки красна девица, и начал тщательно сколупывать что-то давно налипшее с ближайшего к нему края скатерти, всем видом своим силясь продемонстрировать, будто семейное счастье Дюймовочки не имеет к нему ровным счетом вообще никакого касательства, а он, непритязательный тощий лягушонок, обойдется как-нибудь и чем-нибудь попроще, а в случае чего готов как-нибудь перебиться и сам по себе. Он принялся зачем-то пускать разнокалиберные пузыри ртом - жевал специальную земноводную жвачку, от которой получаются радужные пузыри, их можно откусывать зубами и пускать по воздуху или же по воде(это все равно) в самостоятельное плавание. Пузыри стали кружить вокруг его головы и танцевать благородный жабий котильон. Импресарио рассердился и начал злобно стрекать их своим ленточным языком. Пузыри протыкались и падали вокруг эластичными тряпочками. Виксен провожал каждый печальными глазами и при падении произносил: "Ппы!". Этому странному занятию оба предавались так бесконечно долго, что когда Виксен нежданно вдруг заговорил по-жабьи, Кувшинкин нервно дернулся, как будто его что ли кто-то сзади непредвиденно дружески похлопал по ушному отверстию. Виксен сказал вот что:

- У меня есть вопрос.

- Что? - Испугался Кувшинкин.

- Вопрос...

- Ну?

- Какой смысл в том, чтобы я попросил Дюймовочку спеть, если она все равно не понимает по-нашему?

- Не, - Откинулся на спинку стула ободрившийся таким конструктивным продолжением разговора наш дорогой импресарио, - это пусть тебя не смущает. Там будет переводчик.

- Тогда зачем нужен я. Пусть тот, кто может по-человечески, пусть он спросит по-человечески. А я зачем? Я не нужен, я совсем лишний получаюсь.

- Ты это брось, Виксен! Брось эти упаднические настроения! Нечего! Кто сказал ей "Вгукакавакс", ты или этот переводчик? Ты или этот переводчик?

- Так, может, она не поняла по-нашему... - Хотел Виксен развить свою нежданно сформировавшуюся мысль, но вдруг его прямо по лбу стукнуло каким-то розовым тапочком с белым помпоном. Откуда только он взялся! Пока ошеломленный этим тапочком флайтист оторопело глядел вверх и ждал прилета второго его компаньона, Кувшинкин внимательно оглядел этот гостинец, попробовал на вкус, понюхал - пахло ни чем иным, как жасмином.

- Дюймовочка, - Изрек импресарио, отдавая законную добычу Виксену. Виксен на всякий случай тоже понюхал, и учуяв этот мучительно томящий его знакомый аромат говна, взял тапочек в рот и поплыл разыскивать его владелицу. Дюймовочка сидела на берегу, в позе сестрицы Аленушки на картине Васнецова, практически неразличимая среди гигантских стеблей изумрудной водолюбивой травы. На ее беленьких, лишь снизу немного испачканных серым илом, очаровательных ножках отсутствовали оба парных предмета обуви. Но один из них лежал тут же, и в него была зачем-то воткнута живописная гроздь алых лесных ягод. Виксен плавно вынырнул из реки прямо возле прекрасной крошки, он сладострастно обтек взглядом всю ее выточенную из плоти и крови выразительную фигурку, положил грязный тапочек с мокрым помпоном на берег, и сознавая всю невозможность того, чтобы Дюймовочка поняла смысл его заветного слова, пошире раздул свои щечные пузыри и с некоторым лукавством в голосе сказал ей прямо в лицо ее: "Ввввв-в-гу-уу-ка-каа-а-а-ВАКСС!!!", после чего, довольный своей безобразной выходкой, скрылся под водой.




12  ГЛАВА

Перекусинист с парабанщиком обсуждали гипотетический голос Дюймовочки и пытались выяснить друг у друга, каков же он в реальности. Это была поистине идиллическая сценка. Лежавший рядом анатомический атлас был раскрыт на разделе "Анатомия и физиология крота", тут же находился и сам крот, без шубы, неглиже, в виде излишне физиологичного со всеми его просвечивающимися костями, мышцами и сухожилиями портрета, где почему-то с особой скрупулезной подробностью были изображены органы воспроизводства - будто кроты испокон века славились неповторимым могуществом именно в этой самой области. Однако участников завязавшейся дискуссии почему-то более занимал совсем иной аспект - слуховые органы крота, его чуткость и способность улавливать малейшие вибрации окружающих его в мире разнообразных звуковых волн. Выходило у них так, будто слепой крот не мог бы выбирать себе жену еще по каким-то параметрам, кроме ее приятного тембра голоса, а если так, то она должна обладать еще и замечательным слухом, ибо иначе она не могла бы варьировать свои модуляции приятным для утонченного вкуса богатого сноба образом. В изученной перекусинистом литературе обнаружилась еще некая немаловажная и проясняющая очень много подробность: кроты, благодаря своей обостренной чувствительности к разного рода вибрациям, представляют собой ни что иное, как биологический детектор лжи, именно в этом коренится причина того, что они процветают в бизнесе и славятся своей непогрешимостью в вопросах семейной морали. Кроты гораздо реже других животных берут себе в жены самочек собственного биологического вида, поелику те ухитряются безбожно их обманывать, и в то же время мешают своим почтенным мужьям спокойно и вальяжно ходить налево, как они привыкли за время роскошной холостяцкой их жизни. Браки с другими видами тоже не отличаются особой прочностью, ибо лживость является исконным свойством слабого пола, и обреченные всегда и везде не говорить своему мужу ничего, кроме правды, несчастные самочки просто сходят с ума и вешаются - что ж еще им делать-то? И кроты снова оказываются перед необходимостью в очередной раз жениться, что им под конец их жизни уже так сильно надоедает, что они попросту берут и помирают ото всех этих мыслей.

- Что ты обо всем этом думаешь? - Спросил перекусинист у парабанщика, энергично хлопнув закрываемым атласом и с заметным наслаждением вслушавшись в затихающий отголосок этого сочного звука.

- Честно? - Уточнил на всякий случай осторожный парабанщик.

- Неа, соври че-нибудь.

- А, тогда раскатай губу и слушай сюда. Значит так, сперва наш тихоня с лету соблазнит и трахнет Дюймовочку. Точнее, она его сама трахнет, как только сможет уговорить его зайти с ней в кустики.

- Ага, как же иначе. Она его соблазнит и трахнет. А он не женится. Хоть сам и дурак, но губа - не дура. Ха-ха-ха-ха! - Перекусинист, засмеявшись, раскрыл рот так широко, что стали видны все пульсирующие вены вокруг его подогнутого спрытного язычка и периодически рвущиеся струны протянувшейся от нёба к нёбу дрожащей на ветру слюны.

- Конечно, не женится. - Добродушно отозвался парабанщик, - что ж он, извращенец какой-то - жениться. Женятся только инвалиды, лохи и по залету.

- Ты это, поосторожнее! Эгэ! У меня, знаешь, матушка с батюшкой недавно поженились, свадьба была, они не инвалиды и не лохи и ни по какому ни залету, и я уже взрослый, думай, прежде чем язык свой паршивый чесать.

Перекусинист готов был без излишних проволочек полезть в драку за честь своей семьи, однако, вовремя вспомнил, что его вчера уже побили, причем, больно. Тогда он взял чью-то гитару и стал самозабвенно крутить ее расшатанные колки, а когда ему показалось, что сии злосчастные раздолбанные дрова вдруг на пятнадцатом году своей беспорядочной жизни начали строить, перекусинист стал апатично водить какой-то подобранной тут же плоской щепочкой по струнам. Парабанщик заинтересовался этими манипуляциями, пододвинулся поближе и стал тоже надавливать пальцами на те струны, на которые не смог или не захотел надавить перекусинист. Но озлобившийся товарищ его не захотел допустить, чтобы еще кто-то, кроме самого него, вообще трогал струны, поэтому он стал отворачиваться вместе с гитарой, но привязчивый парабанщик все равно как-то дотягивался до некоторых струн и бренчал по ним. Перекусинист уже плюнул и убрал свою правую лапку со струн, а левой продолжал аккуратно держать аккорды, дабы все же звучали именно те созвучия, которые он себе запланировал. Зато теперь он мог левой лапкой немножко стучать по деке, что он и делал. Парабанщик сидел перед ним на корточках, преданно глядя в глаза, и они завыли дикую глючную песню, но не одновременно в два голоса, поскольку это было нереально - текст у каждого из них рождался спонтанно, а по очереди и лишь иногда вместе (если вдруг неожиданно сходилось).

- ДибибЭ дебебЭ каламАна лимОна, мОна лимОна, - завел перекусинист.

- Ола, бОлла! Олла бОлла! - Задумчиво добавил парабанщик.

- Олла бОлла! Оооолла бООООлла! - Повторили оба они.

- О, ярИва, ярИва, а я рИва хорИва! - Перекусинист стал от пения возбуждаться, как... от... не знаю чего, но чего-то явно уж очень возбудительного, коль скоро оно возымело подобное действие.

- Моя рИба карИва! Ола-бола. Ола бола. - Парабанщик тоже стал возбуждаться, и они оказались оба очень возбужденными, хотя это многие жабы сочли бы странным и даже стали обвинять их в каких-то дефектах половой функции, потому как женщин вокруг вовсе никаких не было, даже водки не было, а они все равно реально самовозбуждались, и сие есть одна из загадок непокорной природы.

- ДИба рИба карИба, я сижу на листочке. Олла бола, я сижу на листочке. Мы сидим на листочке. Ничего нам не надо. Олла бола, ничего нам не надо, совсем ничего. А ничЕго и нету, олла бола, а ничего у нас и нету, совсем ничего. И наверно, не будет, олла, бола, ни гастролей, ни денег. Ну а нам и не надо, а нахрен нам все. Мы сидим на листочке, олла, бола, мы сидим на листочке, он нам к жопе прилип. Тут приходит Калинич, олла, бола, злой голодный Калинич - это наш дирижер. Он берет нас за шкирки, потому как он сильный... не, не так - потому как начальник, олла, бола...но не очень трясет, только трогает лоб наш, думаЕт, что больные и отходит в сторонку и печально глядит. Олла болла. Ему стыдно за нас. О, е-е, ему стыдно за нас.




13  ГЛАВА

В этот самый момент на горизонте возник бацист. Он был не в духе по следующей причине - его жена зачем-то изменила ему с сантехником, а поскольку в местных заболотных краях сей забавный народец просто никак иначе даже использовать невозможно, кроме как изменять с ними, для того их только и приглашают, за то и платят, получилось, что жена была совсем недовольна интимной жизнью. Это показалось довольно обидным, ведь больше никто из пассий на секс не жаловался, а посему бацист отправился на репетиционку можно сказать, в поисках поддержки, какого-то мужского плеча, могущего подпереть его в трудную годину невзгод, в целом, он надеялся, что в это неурочное время там все-таки кто-нибудь будет сидеть и квасить, посему он чутко прислушивался, дабы заблаговременно узнать - так это все обстоит или иначе. Но первые звуки, которые донеслись до его раздраженного слуха были ни чем иным, как разнузданным жизнелюбивым пением перекусиниста с парабанщиком. Нельзя даже изъяснить, как эта новая напасть надломила исстрадавшуюся душу горемычного бациста, ведь честно говоря, он шел именно к парабанщику, рассчитывал именно на его душевное участие в своих бедах. Парабанщик был такой жабой, что, в общем, располагал к тому, чтобы всякий мог (предварительно налив чего-нибудь) поплакаться ему в жилетку, даже для этой цели и жилетка на нем была кожаная. Что же касалось именно бациста, то он как никто другой претендовал на подобное отношение своего ближайшего друга. И вот эта самая добросердечная и отзывчивая жаба, сей Алеша Карамазов, можно сказать, всего земноводья, предавался с презренным эпизодическим перекусинистом чему-то такому непонятному, что устойчиво проассоциировалось у бациста с изменой его благоверной и окончательно как-то бедолагу подкосило. Все стало видеться ему сразу же в траурной рамке и было поистине недостойно лучшей участи. Он театральным движением раздвинул низко нависающие ветки ссутуленной старушонки-вербы и воскликнул голосом оперного убивца:

- Что за голимый звук я слышу! Откуда здесь эти раздолбайские дрова, двухструнное с дырою буратино, сей геморрой ушных моих отверстий! А ну давайте мне его сюда, я просто разобъю его о камень!

Бацист взял гитару так брезгливо, будто какую-то падаль вонючую и даже подсознательно отвел ее на вытянутой лапке сколь можно дальше от лица своего, дабы уберечься от ее протухлого запаха и не надышаться ненароком еще каким-нибудь трупным ядом. И принялся допытываться у дирижера Калинича, как на репетиционке могли оказаться эти ужасные позорящие коллектив дрова. Дирижер тоже посчитал себя задетым подобным инцидентом, они оба начали приставать с этим к провинившимся перекусинисту и парабанщику, но те действительно не помнили, откуда дровишки. Даже и предположить не могли. Поднялся невообразимый гвалт, жабы орали, пищали, размахивали своими всеми лапками, безбожно ругались и даже уже начали хлестать друг друга языками по пузырям, еще бы самую малость - и дрова нашли бы себе достойное применение в виде испанского воротника, нахлобученного по всем квассическим канонам на дирижера, как вдруг, будто бы по мановению доброй волшебной палочки, из-за красиво распустившейся белой лилии вышел задумчивый, немножко пьяный Виксен:

- Братишки, чего вы так ругаетесь.

Спорящие стали хаотично и сбивчиво ему объяснять, что вот, дескать, затесалась откуда-то, прямо как паршивая овца, среди приличных и нежно лелеемых музыкальных инструментов, совершенно голимая гитара, надо выяснить, кто ж принес ее, и оборвать ему все лапы за такое вредное вредительство. Все это традиционно завершилось чисто риторическим, церемониальным вопросом, а не известно ли ему случайно, кто принес и откуда вообще взялись эти дрова. Задавая подобный вопрос, никто на самом деле и не ждал от Виксена исчерпывающего ответа, но незадачливый флайтист почему-то на свою беду счел должным этот ответ дать. Вот сей образчик квассического жабьего красноречия:

- Ее притащили девчонки.

Это надо бы поместить в аккуратную рамочку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Девчонки? - Поутихший было бацист вдруг стал отчетливо ощущать просто океанский прилив перехлестывающей через его голову неизъяснимой тонкой язвительности и ему снова мучительно захотелось зафигачить кому-нибудь в рожу.

- Да девчонки. Девочки. Они. - Наивно уточнил Виксен.

- Значит, девчонки. Ты же у нас специалист по девчонкам, да?

- Он специалист! Точно. Спец! - Неприятно прогоготали перекусинист и дирижер, а парабанщик просто с многозначительным видом покачал своей пупрычатой башкой в экзотической шапочке и, опасливо покосившись на разъяренного бациста, прытливо заглянул в глаза перекусиниста и раболепно улыбнулся Калиничу.

- Он специалист! Да! Он спец по девочкам! - Загоготали из речной пучины злые водные духи.

- Специалист! Специалист! Специалист широкого профиля! - Надрывались по берегам ехидные кикиморы и при этом ржали, как дикие лошади.

- Что вы, никакой я не специалист... - попытался как-то разрешить их поистине обидное для него заблуждение Виксен. - Не специалист я. Просто... они мне нравятся. Просто нравятся и все. И я поэтому всегда просто иду туда, где они есть, а там ведь уже только судьба решает.

Тут сбросившего всю напускную спесь Калинича озарила новая юморная идея. Он попытался сперва разогнуться, чтобы слова его прозвучали максимально доходчиво, имели резонанс, но не смог, и только ему удалось выдавить из себя:

- Отстаньте от земноводного. Что вы со своими девочками! Он же у нас спец по Дюймовочке...

- Спец по Дюймовочке! Спец по Дюймовочке! Бу-га-га! Бу-га-га!!!

-А на остальных девочках он просто тренируется! Бу-га-га! бу-га-га!

- Тренируется! Бу-га-га!

- Просто разминается! Бу-га-га!

- Смотри, не надорвись, Виксен! Ух-аха-хихи-хаха!!!

Наконец, Виксен ощутил, что просто не в силах боле противостоять такому однонаправленному давлению всей речной общественности и принужден на этот раз как бы тактически немного сдаться, по-простому говоря, все достали уже с этой темой.

- Ну, да. Я спец по Дюймовочке. Тренируюсь и разминаюсь. Вот. Тренируюсь и разминаюсь. Потренируюсь, разомнусь и.... это совершу. Все! Сказал.

Изъяснив таким образом полностью все наипотаеннейшие порывы и намерения свои, Виксен просто развернулся, прыгнул в воду и поплыл искать бобра Хосе, но где он надеялся его найти, и что ему стукнуло при этом в голову, даже затрудняюсь себе сейчас представить. Наверно, он захотел для утешения еще раз убедиться, что бывают ведь в мире создания и гораздо непостижнее Дюймовочки. Речная общественность осталась в полнейшем недоумении от его слов и действий.




14  ГЛАВА

Бобер Хосе уже целую неделю сидел на крылечке своего бунгало и с каким-то оскорбительным спокойствием поджидал, когда же к нему наконец-то пожалует Виксен. Флайтист нашел его обиталище очень просто - сообразил, что нужно всего-то достаточно долго идти, чтобы рано или поздно встретить либо самого разыскиваемого, либо кого-нибудь, кто знает, где можно найти этого бобра. И точно - помыкавшись какое-то время, нарвался он на Дуремара, который постоянно снабжал старика отборнейшими толстыми пиявками. Терпеливо выслушав от начала до конца весь репертуар его песенок про весьма специфичные особенности пиявочнго дела, узнав много любопытного про быт и нравы неприятных сих зверушек, Виксен добился того, что словоохотливый Дуремар практически привел его к самому бунгало, оставалось всего лишь проплыть по прямой десять метров в одиночестве, и все. Хитрый Хосе знал, что флайтистишка достаточно неглуп, чтобы найти это очевидное решение проблемы. У него был свой интерес в отношении Виксена, поскольку незадачливый флайтист был жабой, и его несчастный земноводный орган нужен был ведуну (абсолютно излишне уточнять, что быть ведуном и пристало эксцентричному старому бобру) для совершения ритуала омоложения поистаскавшегося собственного организма, который рвался в последнее путешествие, а бобру его туда отпускать было никак не с руки - беспощадные вражины в том мире уж заждались его. Вся трудность дела состояла в таком груботканом нюансе, что злосчастная жаба должна была спонсировать этот свой орган добровольно, иначе флюиды стресса обязательно бы привлекли на место событий всех окрестных злых духов, что просто уж ну никак не вязалось с медицинской, а если так, то стало быть, заведомо благородной целью намеченного мероприятия. Бобру жизнь спасти - гуманно. Такой тщедушной и похотливой жабе сделать большую печать - архигуманно. Виксен по вине своего излишне романтического характера казался Хосе наиподходящей жертвой, которую действительно реально раскрутить, чтобы он взял и добровольно отдал то, что было для него в жизни, наверно, дороже всего, даже и самой жизни. Бобер ждал его на пороге своего бунгало.

Стояло раннее лето. Недавно разобутрело, по берегам уже позатыкались соловьи, и вальяжные голландские коровы пошли вдоль реки на колхозное пастбище, ломясь сквозь нависшие над водою седые в тумане нечесаные грязные кусты и периодически плюхая в воду огромные дымящиеся теплом добрые лепешки. Их бранчливо подгоняла аппетитная пейзанская женщина, она горделиво выступала по самой кромочке сонной воды, и ее босые пятки и щиколотки смотрелись, особенно в нижнем ракурсе, столь вызывающе, что у блудливых водяных духов сводило и пекло все мельчайшие внутренности от вожделения поймать эти бодрые шагающие ноги когтистыми болотистыми лапами своими, стянуть прекрасную замарашку в воду и затерзать ее каким-либо дьявольски извращенным образом, но отличительной чертой, присущей этим созданиям, как раз является исключительная интеллигентность - они по жизни стремятся быть как можно менее заметными, особенно когда кому-нибудь вредят, а вредят ведь они практически все время. Один из таких разомлевших от похоти страдальцев решил немного потерзать себя еще и тем живописным видом, который обещал открыться ему при взгляде сверху за отворот истрепанного цветастого халата с крупными белыми пуговицами. Там колыхалась ничем не стесненная увесистая грудь, которая настолько отдаляла сладко измятую ткань от пышущего тела, что открывалась панорама от двух морщинок между сошедшимися дыньками до самого выпуклого живота, и даже был виден кудрявый чубчик того, что развратной гусеницей выползало и при достаточно пристальном наблюдении снизу. Дух взмыл ввысь на стремительно отрастающих крыльях, причем по рассеянности превратился в какого-то мелкого птеродактиля и очумело завис, как колибри, почти над самой мальчишески остриженной головой этой весело идущей пастушки. Но селянке не было дела до всяких там палеонтологических натяжек, она сноровисто понукала отборными матюгами коров своих и расчесывала по всему телу деловито комариные укусы. Наконец, путь ее разошелся с рекой. Коровы, завидя пышное пастбище, радостно ломанулись топтать траву, и вся процессия ушла далеко в кудрявые луга, куда водяной нечисти уже путь был заказан. Разочарованный дух не почувствовал в себе настроения сразу возвращаться в привычный свой облик, он захотел еще малость покуражиться в наливающемся синевой и постепенно яснеющем небе. Он полетел вдоль течения и стал неразборчиво таращиться вниз, наподобие того, как утренний пассажир трамвая, почти еще пустого, сидит у окна и с бодрящим чувством пялится на трудолюбивые поливальные машины - эдаких оранжевых жуков с кустистыми усами воды. Вот он подлетает к бунгало, садится на нижнюю ветку вывороченного давно отгремевшей бурей осокора и любопытствуя, заглядывает в маленькое окошко. Чудный вид ему открывается. Бунгало - то не бобровая хата. Не висят по стенам любовно вывешенные слесарные инструменты, но развешены по углам ее связки глючных грибов и дурманные корни. Тяжкий запах плывет от них по округе. Потолок - не потолок хаты, но изменчивый купол городского планетария, звезды сменяются на нем сюжетами античной мифологии промеж пирамидочек странного пепла и намертво прилипших окурков. Пол - не пол, второй потолок отражается в его зеркальной поверхности и для пущего эффекта торчит из него неправильно вытянутая хрустальная люстра, и обманутые зеленые мухи бегают вокруг нее, не зная точно, с которой стороны от ног их отрастает собственное брюхо - и сверху и снизу те же самые ноги и брюхо, те же крылья и голова. Поди тут разбери, кто муха, а кто под мухой! Дивно глядеть болотному духу на такой изврат. Клюв зубастый раскрывши, уж и забыл, сердешный, что нынче он птеродактиль, совсем утратил контроль над своей субстанцей. Не засматривайся, дух. Гляди, как у самого-то вытягивается с ветки рыбий хвост, отрастают усы, как у старого сома, слоновьи уши уж в фотокарточку не влазят. Увидят тебя таким, братец, тогда возможны лишь два варианта - либо менты повяжут, либо свои же корешки не поймут. Но все напрасно, не слыша истошных призывов автора, самозабвенно глядит и дальше в окошко болотный дух. Входит кто-то в изношенном секонд-хэнде, с серьгой в носу, и прямо к пошарпаной тумбочке, а по центру тумбочки гордо лежит такая аккуратная трубка, поигрывает вишневыми боками. "Это он, это бобер!". Несостоявшийся птеродактиль от напряжения весь обрастает присосками. Не приведи господи, сейчас увидит его ведун! Но бобру совершенно пофиг. Он пришел, чтобы покурить свою любимую трубку, тянет к ней глянцевую черную лапу, берет родимую, набивает ее каким-то таинственным составом, вожделеюще припадает немытой пастью к заветному чубуку, и вдруг по всему бунгало разливается неоново-зеленый с хаотичными оранжевыми пятнами стремительный свет, бурые разводы тянутся липкими световыми волокнами, стены становятся пористыми, и каждая пора будто бы силится произнести "О", но не может - немеют зеленые губы настенных пор. Ложится на пол старый бобер - лапы за голову, и кажется - спит. Но чудным розоватым сиянием вдруг озаряется бунгало и кажется любопытному духу(тут он стал щупать себя за усы, удивился, свалился с ветки и вытянув жирафью шею, стал тянуться к окну из воды), что уже не созвездия и не глючные поры повсюду, но роскошные аппартаменты; оклеены стены парчовыми обоями; около стен - антикварная мебель; сверкает хрусталем сервант; лежит на изящной тумбочке грязная пеньковая трубка... но вместо подлинников Шишкина и Айвазовского висят по стенам дурные копии позднего Пикассо, а в углу вместо святых образов нахально зияет провалом "Черный квадрат" Малевича, будто кто четыре кирпича из стены вытянул враз... но все заволоклось зелеными дымом и пропало. И раздался в дыму чудный своей мелодичностью звон мобилки, все затянуло как бы тенями розового кружевного газа, дверь порывисто распахнулась, и в бунгало влетело маленькое белое облачко, как резвая болонка, оно обежало и обрыскало все углы, даже показалось болотному духу, что оно все обнюхало носиком. Но нет, не облачко и не болонка ворвались в бунгало к старому ведуну - хорошенькая нарядная крошка бегает по прикорнувшему на полу бобру, трясет его, пинает маленькими ножками, забирается ему в ухо и требовательно стучит по барабанной перепонке: "Здравствуйте, здравствуйте, милый дедушка Хосе!". Неподвижно лежал ведун на своем месте, долго лежал, пока не понял, что хочешь не хочешь, но все же надо подыматься.

- О! зачем ты сюда пришла? - Тихо простонал он. Мне было так классно...

- Я вам совсем не помешаю, дедушка Хосе.

- Ну, чего тебе надо, мерзавка?! Ты глюк, понимаешь, глюк! - И старый ведун сделал серию развеивающих движений ладонями между своими глазами и ею. Дюймовочка присела вежливо на край опрокинутого старого резинового сапога. - Ты глюк, исчезни, развейся! Уйди от меня! Чего же тебе от меня, бедолашного, надо?

- Дедушка Хосе... - Малютка выдержала драматическую паузу, которой ведун воспользовался, дабы достать старую лупу из кармана и внимательно вглядеться в лицо крошечной собеседницы, его огромный флуктуирующий за выпуклым стеклом глаз хищной птицы, примеривающейся к мелкой какой-нибудь живности, с резко выраженной черной крапиной зрачка, мог бы кого угодно обескуражить, но только лишь не Дюймовочку:

- Дедушка Хосе, сделайте меня опять жабой.

- Опять жабой? Чудненько. Месячные давно были? - тут такую серьезную мину сделал бобер, что уж не на бобра и не на птицу яростную стал похож, но бери выше - на психотерапевта. Дюймовочка увидела прямо: облачается в белый халат, надевает комплектную к нему шапочку и протирает нетрудовые неприятно вялые руки чистейшей воды этанолом. - Я бы тебе посоветовал сменить психоаналитика, вот что, детка.

- Милый дедушка Хосе, я хотела бы снова стать жабой.

- Ты хочешь стать жабой! Ништяк. Сделай пластическую операцию, например.

Всем видом своим показывая окончание разговора, ведун повернулся набок и начал умиленно наблюдать за окающими порами: " Ишь, цыплятки мои, проголодались", но Дюймовочка даже и не собиралась его оставлять в покое. Быстрым глазом, как окидывает полководец место предстоящего сражения, она сразу окинула весь интерьер бунгало, до малейших подробностей, и сразу же подыскала достойное себе занятие, чем поистине только и может заняться девочка в эдаком экзотичном месте.

- Дедушка Хосе, я сейчас их быстренько покормлю, а не то они вам все грибы поедят.

Не дожидаясь ответа от кумарного бобра, она взяла пакетик с сухим "Чаппи" и резво бегая между здоровенными зелеными ртами, принялась ловко закидывать туда их любимый корм пригоршнями. Но ведуна в это время перемкнуло. Он стал таращиться радостно на запыхавшуюся Дюймовочку в ту же исцарапанную и треснувшую лупу, потом другая мысль, гораздо более простая и интересная, почтила своим присутствием его уже оскудевающие стариковские мозги.

- А ну-ка поди сюда, детка моя. Съешь этот грибок.

Дюймовочка немного нерешительно подгребла к нему и настороженно спросила:

- А зачем?

- Съешь. Надо. - Прямо, но уклончиво, ответствовал ей бобер.

"Ну ладно" - подумала Дюймовочка: "Съем". Она широко раззявила покорный свой ротик и отхватила значительную часть предложенного гриба. Ужасный вихряной ветер внезапно засвистел у нее в ушах, бунгало зашаталось, и отражение девочки в зеркальном полу стало уродливо деформироваться, а сама она - стремительно прибавлять в весе. И вот уже большая Дюймовочка, ростом с бобра, деловито прохаживается, отряхивается, оправляет одежду и осваивается с новыми собственными габаритами. С подлинным энтузиазмом глядит старый ведун на произошедшие с нею изменения. Потирает довольно лапы, подмигивает глазами, сучит ножками и делает толстым своим хвостом разные непристойные жесты.

- Вот. Так-то лучше. А теперь сделай мне минет.


Просто тетка

Окончание




© Алексей Попович, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность