Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность


Поэт в провинции



PLUSQUAMPERFECTUM  EDAX


Где счастливая повадка?
Мандельштам  


[* * *]

Если бы в тихую, двенадцатилетней давности ночь, когда писатель этих строк, на диво неспешным для его состояния темпом, печально трусuл по приподнятой молочным светом улице Осипа, скажем, Мандельштама (всечеловеческие холмы Петровской балки, тригоринский просверк бутылочного стекла в кустах, хилая глоссолалия недреманных жучек), рассчитывая на традиционное гостеприимство небезразличной ему на тот момент красавицы, он был бы вдруг остановлен дружелюбным окликом сумасшедшего прохожего: "Повнимайте! Вы ведь, так же, как и я, абсолютно убеждены в том, что древнюю землю Тавриды, по которой мы только что двигались, и, надеюсь, еще будем двигаться, ожидает в поэтическом отношении своеобычное, ошеломительное будущее?", - то человек, не плошающий составлять слова в такие долгие предложения, ответил бы, ликуя: "О да!"

Теперь - не то...

Прошедшее время - это время, которое будет. Протиснуться в будущее так же легко, как пройти сквозь стену: для этого её надо просто развалить. Правда, в результате наших стараний она перестанет быть стеной, но это уже по державинской части. С будущим - та же история. Его монолит, пропуская нас, успешно разламывается на различной величины осколки прошлого, которые едва ли можно использовать для хозяйственных надобностей. Их не передают из рук в уста, не дарят на день зачатия. Их не крадут.

"Время нельзя поделить между отдельными душами", - сетовал, умирающий от туберкулоидной проказы, радивый ученик Аммония Саккаса (нет, не Ориген). Зато Хронос не меньше Березовского суетится вкладывать капитал: стогны, допустим, Симферополя давно приватизированы плюсквамперфектом. Футурум примум относится к нему, как гривна к доллару. Точнее - к динарию кесаря. Оно и ладно, переживём.

Смущает иное: какой курс валюты ни избери, никто из нас все-таки не видел Ангела, стоящего на море и на земле и клянущегося Живущим во веки веков, что времени больше не будет.




[* * *]

Ряд абзацев тому назад мне уже представился несчастный случай заметить, что когда-то и в Крыму мерцала тихая ночь, чреватая гуманитарными незадачами. Сентиментальное путешествие прекрасных дилетантов на её край застопорилось в угадайте каком отделе близлежащего гастронома.

Ночь обратилась в речь. Бывают метафоры и похлеще (см. Апулея), однако они значительно уступают данной в пролонгированности предсказуемого лишь наполовину эффекта: баночке драже с истёкшим сроком годности, альбому колониальных марок в голубом налёте пыли, шёлковому шнурку, синему с предисловием (вот именно) Дымшица томику... Жизнь сложна.

Займёмся прикладной метафизикой, вспомним: красное колесо докатилось до наших палестин, безусловно, позже, чем до материковых. Народ слетался на полуостров со всей России. Кто-то что-то принёс в складках опалённых крыльев. Что-то и уцелело. Какие-то книги, какое-то дыхание, какой-то дым...

Возможно, с этой стороны открывается ларчик? Трудно судить. Во всяком случае, и до того, как началось то, что началось, перебоя в хороших словах не ощущалось - ворованного воздуха хватало на всех. Разумеется, за немногими исключениями, это был наркотик семидесятилетней выдержки, но и на том спасибо. К тому же, голоса мёртвых всегда звучат чище, чем голоса живых - дистанция обязывает. Не от светлого ума мы приспособили слуховой аппарат к посмертной акустике, зато скольких из нас это спасло впоследствии от подлинной глухоты!

Пусть будет: нас... Как удержать "Камень" за пазухой? - я беспокою тени вполне осязаемых некогда людей, но уверен, что этих "нас" и вне побеспокоенного круга было больше, чем букв в родной азбуке (вы никогда не задумывались о том, что русский человек может написать по одной букве на каждом зубе, а букву Я - нанести на язык?), т. е. - достаточно для того, чтобы от Крыма - чего-то - тут - в Крыму - ожидать.

Жди меня, вскричала муза, только очень жди! Крым ждал не очень.

И то сказать: не все, конечно, нефелибатствовали. Попадались и смурные местечковые гарибальди, повреждённые Эзоповым комплексом, воспринимавшие Sein und Zeit как бы сквозь размытый шрифт, отксеренного с пристрастием, Александра Исаевича. Случались и безумицы в островском кашемире, с нетленною солью горячих речей - под ними хаос шевелился - знающие, что во Франции живет человек по имени Жиль Делёз.

А какой герменевтической процедурой оправдать дикие, с точки зрения нынешних ювенилов, предметы культурного (а, пожалуй, и культового) обихода, медленно плывущие в Лету по вавилонским рекам моей памяти?

"Заратустра", переписанный от руки (кому, кому она принадлежала?), мелковатым, кругленьким, волнующимся, как желтеющая нива, почерком - что это было? из какого года? какого сна?

Еще галлюциногенней: предвыпускной класс, сообщница привезла из города черноморской славы послушать бобину со "Смыслом творчества" - девятая скорость, четыре дорожки, мужской, крепкий в модуляциях голос, осознающий, что ли, нешуточность материала, внятный шорох букинистических запрещенных страниц, не менее внятные звуки разрешённой покамест жизни, идущей своим чередом за пределами наговариваемых знаков: запомнил навек настойчивый зов "АЛЕКСАНДР!" из неведомо где локализованного дворика, как раз в те минуты, когда летаргический дискурс, слегка кренясь, сворачивал к дерзновениям Пушкина...




[* * *]

Стишки - вообще особая тема и вариация.

Сказать, что мы любили эдакий круто налившийся свист, эдакое щелканье сдавленных льдинок - значит сказать мягко. Там-и-сям-издат, ядовито люминесцирующей змейкой проскользивший через наши лучшие бессонницы, на 96,7% состоял из рифмованных сегментов. Надо полагать, это была болезнь: юнгианцев должно удручать, что ничего подобного в Крыму больше не повторится. Меньше, впрочем, тоже. И дело тут даже не в сомнительных талантах Евтерпы, научившей кого надо и не надо говорить "Л" (не Ленин) - привет, Миша! - подразумевая "П" (не партия), говорить "одну сонату вечную", подразумевая "одну молитву чудную", говорить "я по тебе скучаю", подразумевая "я тебя люблю", говорить "тартуско-московская семиотическая школа", не подразумевая ничего... Нет, дело не в этом. Да, дело в другом.

Может быть, в том, о чём Сам Себя Сравнивший С Конским Глазом намеревался потолковать с Кремлёвским Горцем? Какая разница! Главное, чтоб было к кому обратиться на красной латыни ВМПС, зияющее эхо которой (поёт ли зверь в лесу глухом, ревёт ли дева за холмом) превращает в монастырь Господа нашего Аполлона практически любую точку пространства. Даже ту, в которой нам никогда не бывать. Либо - бывать всегда.

В первую очередь это относится к сакральной глуши бутылочного рая, откуда каждый из нас, будучи молодым и беспечным, вынес-таки по невидимой золотой ветке.

Ветка была тогда огромней водки, а водка - огромней себя самой. Теперь нарушены не только правильные пропорции, но и нечто гораздо более существенное в сотериологическом, сформулируем так, смысле - обратная перспектива реальной причастности говорящей, читающей и пишущей твари к Тому, Кого я, учитывая повод и контекст, вынужден никак не назвать (Деян. 17, 23).

Вот оно - казалось бы - оправдание...

Отчего же, спрашивается, классическое предложение "Давай выпьем и стишки почитаем!", с такой легкостью артикулируемое ещё на излете 80-х, сегодня невозможно ни вымолвить, ни услыхать? Заря ли туманной юности и закат советской Европы виноваты в том, что алкоголь в крови так перемешался с рифмованными лексемами? И последний вопрос: к чему эта риторика, если (мне, действительно, жаль) вкус какой-нибудь холодноватой, чистой, чуть горчащей строфы, омытой андроповкой, мыслим, меморабилен, но невозвратим?

Зеркало не ответит. Наверно, водка сейчас пошла не та.

Переменился и Крым.

"Время съело события. От них не осталось косточек", - сказал авторитет бессмыслицы, громко умолчав о людях. Ещё бы! Аппетиты хронотопа общеизвестны: кто ложится в землю родины, кто изменяет ей с другой, кто - застывает навсегда там, где был сокрушён много лет назад: на краю нежной ночи, на расстоянии обэриутской строки, на размокшем октябрьском чёрно-жёлтом ветру, честно не дающем подкурить болгарскую сигаретку. На берегу одной из вавилонских рек своей памяти, реки, например, Салгир, тоже впадающей в Лету и тоже - уносящей... Уносящей.

Я скажу тебе начерно (шёпотом, а не во весь голос), потому что уже пора. Умерла твоя водка, дружок. Умерла ни за что, как и принято умирать в полной янтарным дымом Тавриде. Но не грусти: есть-есть страна-страна теней и слепых ласточек, эмиграция в которую неизбежна...

Там тебе оставят глоточек.

Свиньи они будут, а не тени и ласточки, ЕСЛИ ВЫЖРУТ ВСЁ!!!




© Андрей Поляков, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.




Словесность