Хм-м, Юра... Мои припоминания о тебе путаны, обрывочны, недостоверны. Они нуждаются в услугах редактора, а то и переводчика, а то и - в твоих. Я многое помню не так, как было на самом деле, но кое-что всё же оставляю в сохранности. Пример: вижу тебя неприятным подростком в твёрдом потоке света из помещённого позади окна - губы вывернуты наизнанку (обида? удивление? минутное отупение?), глаза опустошены, как у ангела или птицы, игрушечный порез на тыльной стороне правой кисти становится всё более отчётливым и безусловным, в левой руке - ножик... Луч отскакивает от ножика - артистичный досужий просверк - касается чьей-то сетчатки - кому-то завидно.
Блефую: безразлично.
Мне безразлично твоё избранничество, Юра, твои стишки, твои любовные недоразумения. Мне безразлично моё безразличие. Тебя, Юра, для меня нет.
Блефую - мне завидно.
А ранка на кисти, ранка... И ножик, ножик в левой руке...
На расстоянии левой руки - левой руки безразличия, зависти или света - стоит редактор моего мемуария, упираясь двумя ногами и двумя крыльями в твою, Юра, тень.
Ибо, уже тогда.
Уже тогда, безразличный мне родственник по перу, я был уверен, что ты горазд блефовать не хуже меня, что левая рука - это хитрость, надувательство, фокус.
Заняться левой рукой - как бы не так!
Тебе не удалось провести меня, повернуть мне глаза, направить по ложному следу. Не левая рука заслуживала внимания, Юра, и даже (запасной вариант? слишком примитивно, скорее - случайность) не ранка на противоположной конечности, а ножик, нож, ножик.
Я искренен, Юра, мне нет нужды лгать. Поверь или проверь, если можешь: ещё тогда, безупречным июньским полуднем я посмел угадать, что тебе суждена длинная судьба. И не стихи, не бумажные песни должны были вытянуть её - тебе предстояла одинокая, но дивная метаморфоза. Повторяю, мне незачем врать и, Юра, послушай, услышь -
я с грустью открыл в тот момент, чем ты станешь когда-нибудь...
Ножиком, Юра. Ножом.
И твои родители, и Ната, и Борис Алексеевич, и Сергiй могли утверждать после твоего невидимого исчезновения всё, что угодно. Ладно, позволим им утешаться непристойной легендой о том, что ты отправился в продуктовую экспедицию в гастроном на улице Полоцкого и - хе-хе! - не вернулся. Ах, канул сын, любовник, друг, теперь его здесь нет, сквозь землю провалился вдруг талантливый поэт. А новый нож, который твой отец купил именно в тот день - это так, шуточки...
Когда я бываю в твоём доме каждый год тридцать первого сентября - та самая дата - когда мы все собираемся на ритуальную (прости мне это словцо, старик) трапезу,
мне стоит большого труда удерживаться от смеха. Ловко же ты всех провёл!
Юра, это, действительно, поступок гения. Какие там стихи.
Я специально выбираю именно тебя, режу тобой хлеб, чищу колбасу,
лишаю бутылки пробку. Порой ритмично постукиваю тобой по краешку блюдца,
украдкой поглядывая на окружающих...
Что они знают. Что они понимают, говорящие о тебе, вспоминающие тебя иным?
Я вот ещё о чём подумал, Юр. Это глупо, но позволь мне сказать.
А что если - я не считаю, что это истина, это всего лишь гипотеза, застольный бред - а что если ты по какому-то заслуженному выверту обстоятельств сам не подозреваешь о том, что стал ножом? Чтo если тебе кажется, будто ты всё тот же молодой, речь опережающий стихотворец из застёгнутого приграничного городка, а вовсе не узкий предмет
с пластмассовой ручкой?
Каково грезить одному, вблизи от нас?
Нет, я уверен, что всё не так, уверен, что ты сохраняешь трезвое осознание (смрити, awareness) происходящего и можешь при желании дать мне непонятный для других знак.
Упади на пол, порежь неаккуратного меня, Юрик-ножик!
Хочешь, я украду тебя. Наточу острее всех ножей в этом краю.
Никому тебя не стану показывать и только в полнолуние выносить буду на балкон,
чтобы в тебе отражалась и она, и её звёзды?
Я шучу, нож, ты мне не нужен.
Пытаясь разговорить тебя, я начинаю уставать от нас обоих.
Пора. Пора научиться просто выпивать и закусывать тридцать первого
сентября, как и в любой другой день.
Не всё ли равно, чем ты стал?
Не всё ли равно, чем станет каждый из нас, когда придёт его срок?
Чем быть, кем быть
- Натой, нотой, рыбой, ковром,
плачем, Богом, утром, говном -
не всё ли равно?
Быть тем, чем станешь, чем стал.
Чем быть хочется, чем быть можешь.
Чем получится. Чем дадут.
Лишь бы, ножик, оставили в покое все всех -
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
