ПЛОТЯНОЙ ЧЕЛОВЕК
СКОМОРОХ
Я правду стаканами мерил
и нищим на скупость пенял,
и слово, которому верил,
как турмана в небе гонял.
Смешно растопырив колени
и руки уставя в бока,
как клоун я шел по арене,
куда выпускают быка.
Я жизни, возможно, не понял
и главное в ней упустил.
Но сколько бы крови я пролил,
когда бы до слез не шутил...
Однажды в большом балагане
одно представленье я дам,
и мир, будто вошь на аркане,
поскачет за мной по пятам.
_^_
* * *
Без трагедий жить не может
петербургский старый дом,
я сижу как в царской ложе
на полу в подъезде том,
где Парис Елене клялся,
говорил: "Я вас люблю!",
где Оракул всем являлся,
прижимаясь к пузырю.
Где вылизывают блюдца
сонмы серых гесперид,
где по лестнице мятутся
тени смертные в Аид.
Где в рыжье и в красном клифте,
от восторга пузырясь,
возносилась в светлом лифте
перестроечная мразь.
Здесь, в гранитном окоёме,
на задворках бытия,
в чёрном лестничном проеме
пролетит и жизнь моя.
Здесь на пятом кроют матом,
пьют коньяк и ждут гостей,
а на нижнем, на проклятом,
свист в ушах и хруст костей.
Я с судьбой играю в жмурки,
выйдя, как на перекур,
на коротеньком окурке
я гадаю как авгур.
Меж Невой и небесами,
от бузы на волосок,
зырит волчьими глазами
на меня дверной глазок.
_^_
МОСКОВСКАЯ САГА
Бреду по улицам столичным
к домам бетонным и кирпичным,
чьи окна в полночь так теплы,
а сердцем, кукольным, тряпичным,
вновь натыкаюсь на углы.
Меня здесь меряют по мерке:
а подойду ли к этой дверке?
И пусть я горд как Боливар,
но каждый чёртик в табакерке
с меня имеет свой навар.
В глазах особенный буравчик:
"А сколько стоишь ты, мерзавчик?
Насколько тёртый ты калач?"
И я лечу, как в речку мячик,
ах, тише, Танечка, не плачь!
Здесь потасовка, там тусовка -
как хорошо, что нас там нет:
всё это, в сущности, рисовка,
одна огромная массовка,
один большой автопортрет.
Сжав кулаки, нахмуря брови,
стараюсь рот не разевать.
Москва! Как много в этом слове
всего, что, вроде мяса в плове,
способно в глотке застревать!
_^_
ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ
Я держал в руках автомат, гитару, скальпель, собственные оковы,
дочку и сына, бычок из урны, кровавый стяг,
хищных гарпий и большегрудых сирен, но не держал подковы,
вот и вышло, в итоге, совсем не так,
как предсказала, блестя глазами, гадалка в провинциальном
городе без названья, куда не ступала ещё нога
ни одного оккупанта, а только, принципиально,
чёрная кошка, наживая себе ещё одного врага.
Дети купили красивые яркие крылья и подались на Запад,
женские ахи и вздохи бесстыдно сожрал очаг,
запечатлев на слизистой носоглотки едва ощутимый запах,
чтобы не умер я, не отчаялся и не зачах.
Буду жить в невидимке-доме, который проходят мимо
почтальоны и побирушки, и не заскрипит доска,
если кто-то поклоны бьёт, и с мёртвой улыбкой мима
время крадётся по лестнице в шерстяных носках.
Ты позови, надежда, и я стану прежним. Я выживу - только свистни,
врежь по щеке, закричи, промелькни, как по древу мысь,
ибо жизнь, превращённая в поиски смысла жизни
и ни во что другое, однажды теряет смысл.
Так погибают миры. Так, наскуча внимать глаголу,
пить, говорить, дышать, забывая отбросить тень,
маленький человек, начинённый прошлым, ужасается собственному произволу,
как Господь Саваоф на седьмой, или какой там по счету, день.
_^_
* * *
Я закрываю глаза и выхожу в астрал.
Больше идти мне некуда: дома нет,
водки не пью, а от людей устал.
Из имущества - пачка ментоловых сигарет.
Каждому должен я: тысячу или цент,
рукопожатье, улыбку, удар под дых.
время не дремлет, накручивая процент,
пожирая младенцев, производя седых.
Только и время не в силах ещё вразумить меня
истинам главным (а может, запомнить лень):
коли направо пойдёшь - там окажется западня,
а налево свернешь - попадёшь во вчерашний день,
что всё на свете имеет свойства воды:
перетекать, обращаться в дым,
каменеть, не оставлять следы
на поверхности. Не оставлять следы.
Я задыхаюсь от дыма ментоловых сигарет,
кутаюсь в прошлое, точно в худую шаль,
все мои ночи окрашены в белый цвет,
ибо глаза мои смотрят уже в неземную даль.
Там, в пространстве надмирном, безжалостен и высок,
свет громоздится стеной, а сквозь брешь в стене,
хохоча во всё горло, голубоглазый Бог
вдоль по синему небу плывёт на спине.
Либо, на лире колёсной перебирая лад,
смотрит, смеясь, в глаза, словно мы на Земле одни,
или же трое нас. Но обернись назад -
тёмная ночь кругом, и огни, огни...
_^_
* * *
Я устал не спать ночами,
с алкашами водку пить,
материться с трепачами,
сволочиться с палачами,
с горемыками тужить.
На полушку пробавляться,
на три буквы отправляться,
поспевать и там, и тут...
Как мне с этим расплеваться,
как самим собой остаться,
доказать, что не верблюд?
В небе вьётся ангел в белом,
чёрный зверь ворчит в глуши.
Человек - иное дело:
он смешно и неумело
состоит на треть из тела,
на две трети из души.
_^_
|
