|
ХОЛОДНАЯ ЛЕТА, ГОРЯЧИЕ БЕРЕГА
* * *
Я возвращалась столько лет сюда,
чтоб посмотреть опять десятилеткой,
как тяжелы под яблоками ветки,
как зацветает волжская вода,
а вечером над островом закат
созреет, лопнет переспелой вишней,
и станет тихо, только волны слышно...
Я возвращалась много лет назад –
к тем мелочам, что снятся по сто раз
и осенью, которая всё горше,
и в феврале, что год от года дольше.
Как будто бы я в детстве про запас
копила эту мятную теплынь
на чёрный день, не зная (да откуда?),
что ничего не вынуть из-под спуда
прошедших дней... Горячая полынь,
подёрнутая пыльной сединой,
всё та же у просёлочных обочин,
но не болит, не мается, не хочет,
как прежде, разговаривать со мной.
Как научиться снова просто жить,
смотреть на мир, как будто в нём впервые
сверкают верхоплавки золотые?
Как научиться заново, скажи?
_^_
БЕРЕГ ВДАЛЕКЕ
Сиди, смотри на берег вдалеке –
полоску исчезающего лета.
Течёт закат по медленной реке
и путается в сонном тростнике,
в кувшинках остывающего цвета.
Следи за птицей и закрой глаза.
Ты чувствуешь, как несговорчив ветер,
как в лёгких закипает бирюза
небесных вод и канувших столетий?
Как серебристо сонная плотва
пасёт мальков беззвучную ораву...
И всё, что жизнь, – не слава, не слова, –
дыхание одно в тебе и травах...
Забудешься, срываешься во мрак
тоски – глухой, отчаянной, безбожной.
И вновь себя латаешь кое-как,
прикладывая память-подорожник:
Трава в полях ленива, горяча.
Тревожит мотыльков июльский вечер.
Дорога. Зацветает иван-чай.
Огни в лиловом мареве за речкой...
_^_
* * *
Смешная память. Там и тут
в ней вспышки, промельки и блики –
то жаркий привкус земляники,
то чаек соловецких крики.
А то, когда снега метут,
вдруг наплывёт – с чего? к чему? –
горячий, сладкий тлен покоса,
потом осенние берёзы
мелькнут, погаснут, и в дыму
сгоревших лет проступит звук
часов на нашей старой кухне,
сочтёт секунды и затухнет...
Очнёшься, выплывешь – вокруг
и мир попутал берега,
и день не тот, и год не этот.
Но я жива и обогрета
янтарной зыбью, тенью света,
теплом былого пустяка.
_^_
ЭТО ВРЕМЯ
Никогда не отказывай мне
ни в слезах, ни в пустой болтовне,
ну, пожалуйста, мой хороший.
Посмотри, как бела тишина,
и дорога совсем не видна
за полночной порошей.
Стылых веток бессильная дрожь.
Чашку чая нальёшь, не допьёшь...
Знаешь, я наизусть заучила
"Живый в помощи" – легче душе:
прочитаешь – и больше уже
и надежды, и света, и силы.
Как протяжна сегодня зима.
Ни конца ей, ни края не видно.
Поле с небом написаны слитно.
По пригорку сползают дома,
будто снялись с насиженных мест
и к весне потянулись неспешно,
и котов прихватив, и скворешни,
и ворон, зимовавших окрест.
Только сосны-холодная-медь
тянут следом лиловые тени...
Если мне замолчать, онеметь,
как тащить на хребте это время?..
_^_
* * *
Холодная Лета, горячие берега.
Не отпускай себя по теченью снов.
Всё, что забудешь, беспамятная река
слижет, закружит, утащит себе на дно.
Не закрывай глаза и смотри, смотри
в чёрные дыры эпохи, войны, воронок,
в чёрные дыры беды у себя внутри,
в чёрные души подонков.
Память бывает черней торфяной воды.
Память лишает воли, рассудка, света.
Но, если всё, что видел, забудешь ты,
кто же потом расскажет другим об этом?
Как превратились люди в кровавых псов
под тарабарщину бешеного пигмея.
Как, подрастая, уходит служить в "Азов"*
мальчик-ромашка, мовы не разумея.
Думай до крика, до тошноты, пока
генная память не примет в свои глубины,
как этот мальчик русского старика
в шутку кончает выстрелом в спину.
Помни и ныне, и присно, и на века
это горячее лето, холодные берега.
_____________________________
* Террористический, запрещён в РФ
_^_
* * *
Хлебаешь эти новости до дна.
До желваков молчишь, почти не дышишь –
и чувствуешь, как ярости струна
звенит – и каждый день октавой выше.
И бережёшь – не лопайся, звени,
напоминай с восхода до заката,
что там сейчас в окопах, чёрт возьми,
моя судьба решается, не чья-то.
Что вот мой дом – под крышей, без прорех,
что вот поля – без гари лесополок,
что помнить мне по гроб любого, всех,
кто за меня поймал дурной осколок.
Что если дам однажды слабину
и оборву внутри струну вот эту –
предам себя, предам свою страну.
Живых и мёртвых. Веру и Победу.
_^_
БУМЕР
Солнце стекает по гладким стволам эвкалиптов.
Катер даёт гудок и сдаёт к причалу...
Это теперь называют, по ходу, трипом.
Выложишь в Сеть – и сразу же полегчало:
вроде уже недаром живёшь на свете,
землю не просто топчешь, а по приколу.
Ну, или после типа покажешь детям –
мол, посмотрите, ваш бумер был тоже молод.
Я не люблю своих фотографий старых.
Глупая девочка, мода ещё глупее.
Дети глядят, как будто на динозавра
или, верней, на скелет его в зоомузее:
мам, это кто? это ты? да ладно, ты что, мам?!..
Я вспоминаю то, что не сфоткаешь сроду:
тёплую пыль на дороге, запах шторма,
старые сходни к старому теплоходу,
вишню, и сквозь листву-решето – ни облака,
песни, которые мама пела когда-то...
Если я что и снимаю теперь, то закаты,
горы, деревья, цветы... Остальное – по боку.
_^_
НАБЕЛО
Такой туман – почти не видно дома.
И мир вокруг меня седой, как лунь.
Лиловой колокольчиковой дрёмой
без меры напои меня, июнь.
Чтоб было так: закрыл глаза – и снова
поля, поля без края и взахлёб,
прохлада полусумрака лесного,
высокий берег, лошади в галоп.
А после – в брод, по речке, и над нею
дрожат стрекозы, бледно-голубы...
Я слабая. Я быстро опьянею.
Очнусь, а где – ни вспомнить, ни забыть.
И будет тёплой пыльная дорога.
И там, где ни души в округе нет,
я выдохну и тяжесть, и тревогу
последних лет.
И снова станут мир и век по силам,
и набело во мне и надо мной
напишутся и облако на синем,
и дымка над рассветной тишиной.
_^_
* * *
Я люблю этот город. Щербатый сырой асфальт.
Рыжеватая зелень в отсветах фонарей.
Что бы с миром ни сталось, приходит сюда закат
не спеша, еле-еле, и пятится от дверей,
и пускает корни за лесом, в другой стране,
где толпятся большие дома на сто тыщ жильцов.
А у нас только небо всё слаще и всё нежней,
и торопятся бабочки к лампочке над крыльцом.
Я люблю этот город. Полвека немалый срок –
от советского быта до нынешних лет и бед.
Только мне это – время, а городу – пыль-песок,
одуваний пух да слетевший вишнёвый цвет.
И себя обмануть нелегко, а я всё туда ж.
Это запах вечернего ливня пришёл за мной.
И стою у подъезда, смотрю на второй этаж.
Может, выглянет мама: поздно, пора домой!..
_^_
БАЛТИЙСКАЯ КОСА
У берега толпятся корабли,
чтоб прикоснуться к краешку земли
хотя бы трапом.
Тут западная точка. Долгий мол,
песок балтийский – солнечный помол...
Шиповник на своих когтистых лапах
ползёт, ползёт по склону с высоты,
распластанные жаркие цветы
листает ветер.
И "Вистула" уходит на косу.
И жадные туристы на носу
парома, словно маленькие дети,
узревшие впервые водный мир,
сияют, пальцем тычут на буксир,
потом, горласто ссыпавшись по сходням,
берут глинтвейн в кофейне или раф
и, щурясь на сирени во дворах,
идут, смеясь, по бывшей преисподней.
Но было это в сорок пятом аж...
Тут красота, романтика и пляж –
давно приют совсем иных историй.
Под сводами из древних кирпичей
гнездятся ласточки, непуганы ничем –
беззубый форт почти догрызло море.
И бродишь лабиринтом местных троп,
и смотришь вдаль, и дышится взахлёб...
Когда же день уходит, меднолоб,
и к ночи у косы темнеют воды,
и море с небом сходится внахлёст,
пятнадцать золотых геройских звёзд
видны над ней в хорошую погоду...
_^_
* * *
Тут майские ветра сдувают со скалы.
Но солнце тянет раскалённый бредень
от бледной бирюзы до гулкой синевы
и кораблей, кемарящих на рейде,
и ловит дикий мак, мечтающий взлететь
горячим мотыльком над каменным обрывом,
и ловит нас с тобой, как будто бы мы рыбы –
пустая немота, чешуйчатая медь.
Тут горько и светло – на сколько хватит глаз.
И кто же о таком рассказывает вслух-то?
Да каменный матрос на смех поднимет нас.
И мы молчим, молчим над всей Цемесской бухтой –
об этих берегах, чей серый монолит
спрессован на века под бешеным норд-остом,
о том, как шёл десант – и до сих пор на скосах
холодных серых плит он намертво стоит.
Нет грани меж времён. Пока упряма жизнь,
всё прошлое – моё, не глуше, не бледнее.
И скулы у меня вот так же каменеют.
От ветра ли, скажи?..
_^_
КРЫМ. АВГУСТ
Камни такие, что жёлтые ласты чаек
плавятся и стекают по ним, как сыр.
Мы тут с тобою дочерна одичали,
мой кистепёрый абыр.
Время спеклось, как будто инжир на ветке.
Вместо минут скачут блики по тёплой воде.
Ночью луна выплывает варёной креветкой,
путаясь в облачной бороде.
По горизонту кораблик ползёт, сшивая
море и небо в дымчатое одно.
Вот доползёт – не будет конца и края
нашему лету. Я ухожу на дно,
в жадные паутины рябого света,
щёлканье камушков – медленных кастаньет,
где ещё синим течением не допеты
гулкие мерные шёпоты прошлых лет.
Море смывает следы и уносит в бездну,
там и хранит среди допотопных глыб.
Так что когда-то однажды и мы воскреснем
в шуме прибоя, мой кистепёрый рыб.
_^_
* * *
Война на запах не богата –
железо, гарь, земля и тлен,
и горечь дымного заката,
и пыль, и прах разбитых стен.
Но это там, на самой кромке.
У болтунов и подлецов
война – сырьё для перегонки.
И дышат, дышат мне в лицо
одним и тем же перегаром
и хохмачи, и палачи.
И клоунаду от кошмара
всё невозможней отличить.
_^_
* * *
Спасибо, Господи, за мир такой живой,
за бабочек над ветреной травой,
за ивняки, цветущие до срока...
Чем дальше в жизнь, тем новости бледней.
Уже почти не различаешь дней –
всё прожито, всё морок и морока.
Но вот торчит мать-мачеха у пня
и лезут, как подшёрсток, зеленя,
и думаешь: мне десять, ну, двенадцать.
Ни времени, ни прожитого нет –
один горячий предпасхальный свет...
И это правда, если разобраться:
нет у души морщин и седины,
ей ни часы, ни годы не важны,
она во всё влюблённая пацанка.
И как бы ни погано было мне,
она – всегда о жизни и весне,
как божия коровка на броне
у танка.
Она смешней, глупей меня, чудней.
Но, Боже мой, я не перечу ей.
_^_
* * *
Темнеет. Птицы допевают тоненько
ещё один апрельский выходной.
Туман расплёскан, будто из подойника,
над голым полем с чёрною водой.
Из облаков просеивает золото
ещё не раскалившийся закат.
Сосновым скрипом с поднебесья спороты,
вороны полусонно докружат –
и всё теряет свет, и цвет, и контуры,
сливаясь в изначальное одно.
И я вот эти сумерки до одури
вдыхаю, будто с ними мне дано
принять, что я однажды – раньше, к сроку ли –
вот так же растворюсь с исходом дня
и буду всем – рекой, тропой, осоками...
Где загорелись огоньки далёкие,
петух отбой горланит деревням.
_^_
* * *
Возвращайтесь, ребята, с победой. Тут снова весна.
Снег пока не сошёл, но такая теплынь, будто в мае.
А над снегом, ещё не оттаяв от долгого сна,
трепыхаются первые бабочки, горя не зная.
Из печального – только на озере старый камыш,
да и тот отболит и воскреснет, осталось недолго.
Возвращайтесь с победой. Не мне же одной эта тишь...
Чтобы лес – просто лес, а не выжженная лесополка.
Чтобы просто дорога, а справа и слева поля
в первой тонкой траве, а не ржавое поле боя...
Набухает водой, раскисает в низинах земля,
и когда, наконец, она выйдет на свет из запоя,
оживёт, запоёт, загудит в золотых сосняках,
перелётную птицу заманит и отогреет, –
будет всё только жизнь. Потому что иначе никак.
Возвращайтесь скорее.
_^_
* * *
Тихо. Тепло. Напевает кто-то крылатый –
может, прячется в зарослях ангел скорой весны.
Я люблю эти поздние, солнцем налитые марты
с чёрно-белым пористым привкусом тишины.
Как стремительны сосны, из снега летящие в небо –
далеко, высоко – так, что кружится голова.
И гудит высота бездонно, набатно, медно.
Это время земного, подспудного рождества
вековечной жизни – тоненькой, хрупкой, нежной,
но всегда восстающей из праха прошедших лет.
Это время весёлых собак, маеты, надежды...
Я иду, оставляя на талом недолгий след.
_^_
* * *
Упрёшься лбом в стекло
и смотришь в старый двор.
И толку вспоминать,
который год на свете.
Здесь время не течёт
и сроду не текло.
Мы с самых давних пор
всё те же – те же дети
для этих тополей
в коросте и во мху
и для кирпичных стен
под шифером щербатым.
Мы лезли, как трава,
сюда из всех щелей,
и голуби с антенн
ворчали до заката
на пыльную возню
чумазой пацанвы
под окрики бабуль
на лавке у подъезда.
И был всегда июль,
и в окнах реял тюль,
и самолётик плыл.
Куда он, интересно?
Мой вечный рай и плен...
Другой покинет дом –
и, хошь не хошь, в пути
иссохнет пуповина.
А я меж этих стен
всю жизнь наполовину
не я, как ни крути,
а девочка-фантом.
_^_
* * *
Это только ярость – холодная, белая.
Нас пугать – об стену биться башкой.
Никогда не понять вам, как русские сделаны,
из какой материи растакой.
Никого не вернуть – только это страшно.
Эта боль выходит из берегов.
Дождь смывает следы, но не память нашу.
Похороним павших.
Закопаем врагов.
_^_
ВСЁ ТОЛЬКО МАРТ
Выходишь в мир, собой переболев
до пустоты прозрачной оболочки,
вдыхаешь – и внутри всё только март.
Не путаница позапрошлых лет,
не/прожитого вздор и многоточки,
а будущего зыбкий вертоград.
Он всё ещё беспамятен и льдист.
Безжизненно по небу шарят ветки,
и небо осыпается с краёв.
Но в нём уже посеян птичий свист,
и тишина гудит не стылым ветром,
не эхом несмолкающих боёв,
а соком – слышишь? – в спутанных корнях
малинника, травы и рыжих сосен.
И солнца свет ещё не медоносен,
но ловит на янтарь холодных блёсен
весну, тепло, надежду и меня.
_^_
УТКИ
На набережной тихо и бело.
И только стая полоумных уток
чуть что встаёт на шумное крыло,
но, сделав круг, на запах чёрствых булок
летит опять – на радость старикам:
их каменными древними хлебами
накормлена замёрзшая река,
подпёртая фонарными столбами.
О суеты крылатой виражи!
И старики стоят и крошат, крошат
сухие корки – приручить, быть может,
вот эту пролетающую жизнь.
_^_
* * *
Эта ночь в феврале. Этот холод в спине.
Это новое старое слово "война".
Было утро и серое небо в окне.
Тополей заскорузлая тишина.
Было страшно – не врать же себе и другим.
Но, как в детстве моём перед дракой бывало,
зацветало в груди сумасшедше и ало,
закипало внутри: всё равно победим.
Мы искали слова. Мы искали своих
среди душного морока прежней эпохи.
Как же нас презирали с тобой лжепророки
за надежду и веру... Да к чёрту бы их.
Я простой человек. Я ничуть не солдат.
Я в разгрузке сто метров едва ли осилю.
Но, наверно, я тоже спасаю Россию
и достойна одной из высоких наград:
чтоб однажды звенящей по-птичьи весной
было много тепла и прозрачного света
и ребята живыми вернулись с победой.
Каждый мальчик. Живым и здоровым. Домой.
_^_
* * *
А зима-то хорошая. Выйдешь – сугробы в метр.
Детство внутри отживеет и защемит.
Господи, Ты не считаешь ни зим, ни лет,
всё у Тебя настоящее, прошлого нет.
Что же не так с людьми?
Ведь ни о чём не жалею, улов богат:
всё было радость, любовь и янтарный свет.
Что же сквозь этот медленный долгий снег
я так беспомощно горько смотрю назад?
_^_
ЗИМНЯЯ ПРЯЖА
Зимние ясени – пегая шелуха.
Голуби, голуби, голуби-ворчуны...
Зимняя пряжа космата, легка, мягка.
Зимние спицы длинны.
Путана нитка, обрывы да узелки.
То лицевой, то изнаночной – абы как.
Важное, нужное, мелочи, пустяки –
на расстоянии вытянутой руки
не различить в снегопаде. Белёсый мрак.
Так вот окуклишься, спутаешь сон и явь...
Я разбегаюсь, чтобы опять взлететь –
и задеваю низкого неба рябь,
и попадаю к чёрным деревьям в сеть.
– Вот же досталась, – скажешь, – куда смешней!
Холод собачий – летать её понесло...
И, улыбаясь, из паутины дней
глупую бабочку выудишь за крыло.
_^_
* * *
А время что? – окружность белым,
и я внутри неё – Хома.
А дальше, дальше, за пределом,
теней полуночная тьма.
И, продержавшись до рассвета,
вернувшись на круги своя,
что я увижу в мире этом,
кем в этом мире буду я?
Пускай и там мне будет сниться,
как беспечально поутру
на тонком деревце синица
качает небо на ветру.
_^_
* * *
Давай наговоримся о войне.
До тошноты давай, до отвращения.
Чтоб выгорело начисто во мне
привычное для русских всепрощение.
Чтоб мёртвым не заглядывать в лицо:
а чей ты сын, кому на радость рос-то?
Не думать про юнцов и про отцов
и флаги, флаги, флаги на погостах.
Без жалости смотреть на груды тел
в развалинах, окопах и кюветах
и не твердить: а ты чего хотел,
дурак, бедняк, разменная монета?..
Да чёрт с тобой, обманутый Тарас,
безбожник, попрошайка и кликуша.
Я не умею ненавидеть вас.
Мы победим, и не поганя душу.
_^_
* * *
Сквозь замёрзшие окна проходит янтарный свет.
В кормушке синицы лузгу прошлогоднюю треплют.
Всю ночь на деревню валил непроглядный снег,
пеленал землю.
И не видно было ни первой звезды, никакой.
Но не всё в этом мире можно потрогать рукой...
Из протяжных теней, из лилового полумрака
мы явились вместе на розовый свет, на мороз –
и деревня в снегу, и обещанный мальчик Христос,
и я на скрипучей тропе с весёлой собакой.
_^_
* * *
Так беззвучно и хрупко,
как будто бы новый год
так и дремлет в покое
околоплодных вод,
не спеша на выход.
Только снежный стоит перезвон,
только веток морозный излом,
только птица зависнет тихо –
серебро с головы до хвоста...
А моргнёшь – и опять пустота,
синева с розоватым боком.
Это странные дни без имён,
это завязь и связь времён,
то ли обморок, то ли сон,
неизвестности кокон...
_^_
* * *
Ты помнишь эту зиму накануне?
Дышалось, будто перебиты рёбра.
Предчувствие – неправильное слово.
Мы знали, но скрывали от себя.
Так прячется ребёнок, закрывая
лицо руками... А потом, весной,
ты говорила: глупо, глупо, знаешь,
мне раньше снились странные кошмары.
Теперь во сне тепло, и там бабуся
обнимет, улыбается и гладит
меня по голове, а мне пятнадцать.
Местами поменялись жизнь и смерть...
Тот первый год – безвременья туман.
Что день, что ночь – солдаты, взрывы, танки.
Прямой эфир. Руины, мертвецы.
И было страшно. Чёрт возьми, так страшно.
И стыдно за вот этот тыловой
уютный тёплый страх. До белых пальцев
держались мы с тобой за нашу веру –
слепую, никакой другой тогда
и не было – отчаянье и вера.
Теперь уже не только верим – знаем.
Теперь я даже не сержусь на маму,
когда она строчит, как пулемётчик,
на "зингере" для раненых бельё,
сама ж при этом – ну скажи кому! –
Зеленского жалеет: молодой, мол,
ему бы, дураку, спокойно жить,
теперь убьют... – и поджимает губы.
И не велит над Байденом смеяться:
нехорошо, он старый человек...
И смех, и грех. Как ни крути, такая
загадочная русская душа.
Ну, будем жить. Слабо им против русских.
Я детям обещала свет и мир –
и наши парни на передовой
соврать мне не дадут.
Мы победим.
_^_
* * *
Забери меня, осень, с собой
в талый снег, в этот белый запой.
Там трава, как и я, в седине.
Пусть меня доведёт чернотроп
до такого беспамятства, чтоб
хоть недолго побыть в тишине
и не слышать, не думать, по ком
равнодушно стучит метроном.
Ни минут, ни часов, ничего –
только этот размеренный звук
ниоткуда, повсюду вокруг,
распоследний набат вечевой...
И спросить посреди тишины,
там, где небо вплотную к земле:
не найдётся ль скрижалей иных?
Эти все и в крови, и в золе.
_^_
* * *
Здесь всё моё – от гор до горизонта,
от скучных чаек до смешных дворняг...
Мне говорят: война и близость фронта.
Быть может, так.
И что? Предать вот это всё родное?
Мы с вами, но когда-нибудь потом?..
Мой вечный Крым. Со мной болтает море
о древности, о нежности, о том,
что всё любовь, а где её не стало,
там только боль, безверие и тлен.
Что всё проходит, остаётся след,
пока его прибоем не слизало,
вернув обратно к тайнам бытия.
Что кровь моя вот так же солона,
что я один из камешков со дна
обычного бессмертия... И я
смотрю на вечереющие горы
без грусти, будто местный старожил,
и слушаю тёть-Валин южный говор –
округлый, мягкий, сладкий, как инжир.
_^_
* * *
Катаешь звук, нащупываешь слово,
но чувствуешь: любое бестолково.
А правда в том, что хочешь тишины.
Не паузы, не хлипкого затишья,
где голый нерв натянут так, что слышно,
как он гудит подобием струны.
В нём отзвуки разрывов, рёв моторов,
добитое село, разбитый город,
хихикающий комнатный урод,
с дивана разбомбивший "свинорусов",
дикарь, сменявший родину на бусы
от западных щедрот.
Паны и бритты, бюргеры и янки,
кресты и танки, мат и вышиванки,
и ложь – последний довод королей.
И держишься уже на честном слове.
Им русские всегда как будто внове.
История – наука москалей.
Ну, не впервой. А Рим времён упадка
пускай на карту глянет для порядка:
и скифы – мы, и азиаты – мы.
И будет ночь – бессонная привычно.
И будет утро – тихим, как обычно,
победным, птичьим
утром без войны.
_^_
* * *
Вода притихла, нянчит облака.
Плотва лениво треплет червяка,
и солнце на верхушке поплавка
уселось, свесив розовые пятки.
Закатом разбудило соловья.
День уползает в сонные края,
за ним спешат вороны без оглядки.
В ведёрке мелочь плюхает хвостом.
И думается просто о простом,
как будто нет полжизни за плечами,
и новый век ещё не наступил,
и прошлый год ещё не наступил,
и, словно в детстве, вечный миру мир,
ведь майскими короткими ночами
давным-давно закончились бои...
Темнеет. Берег светится вдали.
И холод, поднимаясь от земли,
напомнит: времена не выбирают.
И тишина, просторная такая
и хрупкая, как зелень первомая,
во мне болит...
_^_
|
© Полина Орынянская, 2024-2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2024-2025.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Светлана Богданова. Попробуй не засмеяться [Я знаю, что сейчас мое путешествие прервется, и мне надо все запомнить и все записать. Поезд старательно подыгрывает мне, выводя под занавес на свою сцену...] Мила Борн. Другая Агата, или искусство стать невидимым [Загадочная история исчезновения Агаты Кристи. Что произошло и, главное, почему? Это стало не просто газетной сенсацией, но и глубоким психологическим...] Акоп Арутюн. Стихотворения [Я останусь с сухими глазами, – / свежим, / как возлюбленный солнца...] С. К. К. (Сергей Кудрин). Танцпол для парапсихологов [Прочесать лебедем / Вышний Стонхедж. / / Попросить Мерлина / Оживить булыжники.] Елена Бородина. Белый шум [Всё тот же хрупкий лист неповторим / в своём полете ветреном, бесстрашном / из неба в бесконечность – Бог бы с ним. / Вот – новый день, / а что...] Аркадий Паранский. У Печоры у реки... [Это было чудо какое-то – поле белых астр. Но самое поразительное: среди белого, напоминающего пушистое покрывало, пространства алели ярко-красные, почти...] Вахтанг Чантурия. Восемь бит [Восьмая часть меня живет в мире восьмибитной игры о праздно шатающемся по пыльным улицам большого города пьянице...] Юлия Великанова. Что же значило это странное "memory postum" (О поэтическом сборнике Милы Борн) [Перед нами поэтические тексты прозаика и драматурга. Это чувствуется в каждой строке. Непрерывное повествование, нарратив, впрочем, чрезвычайно поэтичный...] Борис Кутенков: "Поэты останутся в истории не по эстетическим соображениям" [Телеграм-беседа с поэтом и критиком Борисом Кутенковым в рамках проекта Андрея Войнова Voinovpoetry: "20 вопросов Борису Кутенкову".] Лора Катаева. Ласточки наших слов [Всё – молчание, тайна, но истины не видать. / Нам бы выстоять, искренний мой, залетай сюда, / Это небо глотай до упаду – и ешь, и пей, / Просто...] Лана Юрина. На грани [Пока не время – пой, летай, кружись, / хватай в охапку солнечные блики! / Ещё чуть-чуть – и я тебя окликну, / и обниму, и расскажу про жизнь...] |
| X | Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
|
