МЫ ВЫРОСЛИ
* * *
Облетает с кленов хохлома.
Кошка, щурясь, как от фотовспышки,
думает: вот-вот придет зима
делать черно-белые делишки.
Кошке с подоконника такой
открывается пейзаж - хоть в рамку вешай;
здесь, за МКАДом, вольность и покой,
тротуар разбит и воздух свежий.
Надевай колючий свитерок,
подышать сходи на дворик школьный,
ветерок доносит матерок:
детский, позволительный, футбольный.
Оглядись. Неспешно покури
с угостившим "Явой" футболистом,
не горят на поле фонари,
сыро и голы не задались там.
По октябрьской затверделой тьме
возвратись, озябший и угрюмый.
Кошка размышляет о зиме,
дай ей корму, ни о чем не думай.
_^_
* * *
Он не умел крутить "солнышко" на качелях
и боялся взрывать за стройкой карбид,
у него был тяжелый советский велик -
от двоюродных братьев доставшийся инвалид.
К тому же он посещал воскресную школу,
где давали пряники и теплое молоко,
ему никогда не хватало на жвачку и колу
и все, что носил он - было слегка велико.
Там, где я вырос, считалось совсем беспонтовым
с такими дружить. У него было много книг,
мы сошлись на Стругацких, я брал том за томом:
Жука в муравейнике, Град обреченный, Пикник...
Недавно, приехав туда на праздник,
я узнал, что он умер. "От синьки скопытился чёрт", -
сообщил мне случайно встретившийся одноклассник,
ставший ментом и с шахи пересевший на форд.
_^_
* * *
Я иду мимо школы 6-ой -
в просторечье - "дебильной".
Отправляет сюда город мой,
обветшалый и пыльный,
недоумков своих на постой.
Здесь беседка-грибок
со скамейкой и гном из фанеры
зазывает на школьный порог -
ручки сломаны, как у Венеры,
покосился, поблёк.
Солнце выжгло листву,
прошуршу до конца сквозь аллею,
где воспитанники наяву
приобщаются к пиву и клею.
Я неправильно как-то живу.
У кого поучиться, в какой
такой школе дебильной? Не знаю.
Расскажи-ка мне, гном расписной,
ну хоть ты, пока здешний вдыхаю
теплый воздух, дымок торфяной.
_^_
* * *
Перрон типовой постройки, стоянка две-три минуты.
Старухи с кастрюлями успевают браниться
и продавать свою снедь. Они круглый год обуты
в какие-то чуни. Их недолюбливают проводницы.
В городке одно развлеченье - глазеть на составы,
пока отгорожен от прочего малолетством,
плюя вниз и мечтая: вот прыгнуть с моста бы
на крышу вагона и где-нибудь на Павелецком
очнуться, но трусишь. Скачет, как мячик
по окрестностям грохот товарняков и скорых,
сообщения о прибывших и отходящих
произносятся дважды. Выводишь внизу, на опорах
моста свое имя, как на рейхстаге,
краской, забытой бригадой рабочих,
предполагая, что те, кто на тепловозной тяге
проносятся мимо - сумеют понять твой почерк.
_^_
* * *
Трудно полюбить, а ты попробуй,
этот черный мартовский снежок,
на котором старый пес хворобый
подъедает скользкий потрошок.
Около размокшего батона
воробьиная серьезная возня.
Трансформаторную будку из бетона
украшает экспрессивная мазня:
с ведома муниципалитета,
где за лучший двор ведут борьбу,
рощица берез в лучах рассвета
тянется к районному гербу -
так задумано в муниципалитете,
что какой-нибудь чиновный патриот
вспомнит невзначай березки эти
на чужбине и слезу смахнет.
Дремлет пес, кредитные девятки
пререкаются из-за парковки с ленд
ровером, и ветер треплет прядки
выцветших георгиевских лент.
_^_
* * *
Вот оно, одиночество: когда человек
в ночном супермаркете покупает
корм для кошки, разглядывает чек,
прячет сдачу в карман и мыслям своим кивает.
А ты просто в очереди, позади,
добравшись за полночь до своего Подмосковья,
берешь пива к ужину и по пути
выпиваешь одно на морозе, не бережешь здоровья.
Вокруг тебя многоэтажки, в которых спят
тысячи хмурых мужчин и поглупевших женщин.
Господи, пожалей бедных своих ягнят.
Но если бог здесь и есть, то он - как Сенчин.
Потом под соседские пьяные голоса
разогреваешь еду, открываешь вторую бутылку,
вспоминаешь того, в магазине: ему хорошо бы пса.
Ныряешь к подруге в постель, губами - к ее затылку.
_^_
* * *
мы выросли и стали мудаками.
мир нас поймал со всеми потрохами,
перефразируя г.с.сковороду.
пришлось идти работать муравьями:
нас подсчитали, уплотнили, уровняли
и взяли на полставки за еду,
где мы состарились и скоро миновали.
мир нас поймал, мы в мире мировали,
и перед сном читали ерунду.
_^_
|