Гарик работал по ночам. Днем ничего особенного, копался в своем электронном чудище не поднимая головы, возвращался домой тихий, погасший, усталый, один в просторной кухне варил вермишель, вываливал дымящуюся на тарелку, поливал подсолнечным маслом и с черным хлебом уминал, торопливо насыщаясь. Потом пошарит под столешницей, отодвинет потайную щеколду и вытянет тонкую трубочку, ведущую в одну из ножек огромного дубового стола. Во время Фаининой командировки, Гарик, умелец, снял ножку, выдолбил, поместил в пустоту длинный сосуд, который аккуратно заполнял спиртом, хватало ему надолго... Припадет раз-другой, лицо разглаживается, глаза успокаиваются, и тут же, сидя, засыпает, стукнувшись лбом о прохладную клеенку.
Откроется беззвучно дверь, из комнаты, насыщенной теплым светом, выплывет в ночной рубашке Фаина, брезгливо глянет, погасит свет и удалится...
Часа в два ночи Гарик очнется, медленно придет в себя. Он чувствует боль в спине, тяжесть в затекших ногах, все вокруг кажется ему странным, ненадежным, случайным, словно он плывет над землей на высоте седьмого этажа. И вдруг, среди пустыни, холода, темноты различает слабый огонек, родное свечение... как в детстве - "а после ужина - торт..." К нему из тьмы придвигается изображение: все, что он делал днем - механически, слепо - оживает, он видит смысл, причины... и в его тяжелую голову приходит простая ясная мысль: как надо? - вот так!
Он встает и идет, не разбирая, где лужа, где сугроб, где куст... по дороге ищет противоречия, возражения... спотыкается, скользит по сырой глине, сморкается, большим пальцем зажимая ноздрю... У прибора он уже спокоен, трезв как стеклышко, мысль его выросла и обустроилась.
Да, ночью Гарика дома не было. А Марк?..
................................................
Вот он, после звонков, планов, нагоняев, научных сборищ, и главное, опытов - идут, идут! - полон впечатлений, надежд, сомнений - "... эта фракция, откуда бы?.. не почистить ли заново соли..." - идет к пяти, они встречаются с Фаиной в ее лаборатории, в укромном уголке, тут же прильнут друг к другу, со стонами и вздохами, будто год не виделись... Тело ее вызывало в нем восторг - неодолимо, необъятно, непобедимо, он всегда чувствует, что остается нечто на следующий раз, это его восхищает и приводит в ярость одновременно.
Часов около семи, освобожденный, просветленный, забывший о мелких дневных заботах, он возвращается к себе, в темное помещение. С порога слышит, где-то в глубине струится вода - так и должно быть, и что-то слегка потрескивает в углу - хорошо, подсушивается то, что специально поставлено было... а у окна тонко-тонко комарик зудит - прекрасно, значит на славу трудится крошечный насосик, перекачивает жидкость на колонку...
Сипит, кашляет, рухлядь, выбросить бы, предаст в любой момент, и все в этой комнате предатели, у-у-у!.. Но он так думает в редкие минуты, а в остальное время эти милые вещи любит, переживает за них - не зачихал бы, не споткнулся... Он стоит в темноте и все уже знает. Отсюда наступаю, здесь я один, и наука - моя! Чертовы журналы, доносящие грохот больших событий, ему противны, с их суетой, беготней, немилосердным вырыванием дела из рук, истошными криками - "я первый, я!.." Он в эти страницы заглядывает, как в щель в заборе - еще не заметили или уже идут, сорвут с места, затянут в свою гонку, отнимут спокойствие, неторопливое смакование?.. И потому сторонился модных проблем, сногсшибательных полей и новых человеческих способностей, которые открывались, одно за другим, среди общего бессилия и упадка. Нет, он говорил, не нужно мне этой пены, хочу понять только самое простое - откуда она берется VIS VITALIS, где рождается и таится?..
................................................
Он проходит в темноте, безошибочным щелчком включает лампу - перед ним круг света, то, что он так любит - свет среди тьмы. И в свете стоят его пробирки, пипетки, колбы, колонки, здесь же нехитрый приборчик, измеряющий кислотность, не чудо, но надежен. И он начинает, наслаждаясь тишиной, темнотой, сосредоточенностью приборов и устройств, хранящих ему верность, и, главное, чувствуя под ложечкой сладкое спокойствие и мир, которые изливаются волнами на окружающий его рай. Он берет тонкую трубочку, видит - чистая, сухая, касается губами верхнего кончика, радуясь прохладному гладкому стеклу, берет пробирку, другую... Его вопрос разбит на множество мелких точных движений, разумных и определенных, в этом его ум и хитрость, в движениях спокойствие и точность, в конце - да или нет.
И постепенно оживает темнота, к середине ночи все уже гудит, воет, сипит и стонет, струится и клокочет, горит и даже взрывается... И снова понемногу гаснет свет, утихают звуки, остается нечто неуловимо малое, вобравшее в себя события всей ночи - несколько капель в крошечном сосудике. Раствор под невидимым лучом многообещающе светится, и вот выскакивает из овального окошка цифра, она глупа и лучезарна, не знает, что несет, победу или неудачу, чаще - новый вопрос. сомнения... Глубокой ночью, все выключив и заперев дверь, он идет медленным шагом по коридору, возбужден, раздражен, клянет себя, полон подозрений... Наука, как Фаина, даже в момент полного слияния, высшего напряжения, оставляет за собой последнее слово, новую возможность, которая тут же из крошечной точки в мозгу, начинает деловито разрастаться, прочно обустраивается, и снова неодолима, снова вызывает желание - вывести, наконец, на чистую воду! Она с ума его сводит своей непобедимостью и волшебным вырастанием из ничего, подобно головам дракона, срубаемым прилежным рыцарем.
................................................
Проскользнув мимо спящей старухи у выхода, он сбегает по ступенькам в летнюю темноту. Скрипят как оглашенные большие кузнечики, посвистывает и тенькает запоздалый соловей. Он быстро и бесшумно движется по скользкой неподатливой почве, дышит свежестью, запахами трав, он полон счастья, хотя не знает об этом, только чувствует - живу! в полную силу живу! Теперь он здоров, силен, изо всех сил барахтается на глубоком месте, при важном деле, верит в свою выносливость, постоянно движется, не думает о себе, тратит себя, безоглядно тратит... Плывет, наконец, плывет!
У темного подъезда стучится в обитую дубовыми планками дверь, даже роскошь этого дома не беспокоит его, не касается - там она. Он видит через матовое стекло - в глубине охотно разгорается свет... Дверь открывают, он окунается в темное тепло: перед ним она в длинной ночной рубашке, он видит ее тело - смуглое, большое, крепкое - тянется к ней, она пятится, чтобы ступить на ворсистый ковер, и здесь опрокидывается...
Что я могу сказать?.. Конечно, лучше и спокойнее, когда в жизни в меру и того, и этого... но гармония так часто является нам, когда силы исчерпаны, желания слабы, плотины и всяческие нарывы давно прорваны или рассосались сами по себе. Как живет человек крайностей, далекий от обычной жизни? - он качается от крайности к крайности, от одной иллюзии к другой. "Где ты, Адам?" - бесполезно кричит Бог дураку. Старик ревниво относится к выдумщикам, сам этим грешит.
Когда эти двое очнутся, заря уже догорает, светило вступает в свои права. Он торопливо мечется по комнате, раскапывая носки, жует что-то, ею подставляемое, пригладит волосы рассеянной пятерней - "вечером, в пять? - да, да, да..." Оглядевшись по сторонам, выскакивает из дома и тут же делает вид, что шел себе мимо, портфель подмышкой... Она соберется, припудрит синяки под глазами и тоже вершить дела.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
