Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ТРИ  ГРАЦИИ


I. О теургическом государстве

Всякое государство, основанное на стремлении постоянного преосуществления себя вне пространства и времени, т. е. в вечности, иначе говоря - государство тоталитарное, может осуществить свою идею только путем полного, сомнамбулического подчинения себя магическим волхвованиям, мистериальному театру, служащему выявлению и очищению в человеке некоего государственного божества.

Таким образом - идея тоталитарного государства есть идея абсолютного слияния божества и его осуществленной государством модели, т. е. - идея теургическая, деятельная, похожая на балет, осуществляющая себя путем медленного погружения в магическую действительность, неподвластную теургам, которые только вызывают ее из небытия повторяющимися заклинаниями.

Начинается пленительный, околдовывающий процесс рождения сновидения из сновидения. Разреженное пространство страны беззаметно преобразуется. Страна тает. Возникают особые, прелестные образования, дивные миражные области, населенные людьми, похожими на утреннее движение раскрывающихся цветов, на полуденную игру бабочек, ткущих зной, невозможные и неизбежные в неодушевленной самораспадающейся гармонии вьющихся мистериальных радений, выпоенной кровью впавших в детство философов и настоянной на вдохновении купленных за деньги поэтов. Теургия, осуществляя себя, обессмысливает и отрицает механизм, осуществлявший ее, т. е. - теургическое государство.

И тогда бог, а вернее тень, призрак, мнимость, стремящаяся быть Богом, снова, как в своем бессмысленном и злобном младенчестве, превращается в кровавого палача, даже и ни на один волосок не поднявшись к небу, которое было так желанно, так близко...



II. О клевете

В одном из первоначальных набросков "Саломеи" Уайльда иудейской царевне является Христос, "синеокий", в пропыленном хитоне. Саломея, полуобнаженная, "наклоняется у медного зеркала. Вздрагивает. Закрывает маленькую грудь ладонями. Христос: "Ты оклеветала мир, ты растлила танец". Берет ее за руку. Выводит из дворца в свежую тьму пустыни. Его ладонь чувствует дрожь ее стыда. - Кто ты? - Я есмь воскресение и жизнь. Она пытается соблазнить Его. - Возвращайся во дворец. Ты оклеветала мир, ты растлила танец. В темноте, она уходит вздрагивающей походкой".

Мне удалось собрать что-то вроде маленького трехчастного комментария к этой неосуществленной сцене:

1. В плотиновском пояснении строки "Боги создают облачные подобия ради удовлетворения похоти людей" одного из божественных гомеровских гимнов сказано: "Клевета есть демоническое осуществление призрака истинного божества, игра теней, иллюзия истинного света, увлекающая слабых духом, подменяя в них любовь похотью".

2. "Обвевая ум неуловимым гибельным сладострастием, она обещает уму полет вместо слез любви. Она соблазняет человека чередой блаженств, забытых и отвергнутых Богом, где отверженные души кружатся, испуганно и удивленно крича, словно длинные, огромные птицы, напрасно, тщетно ища ее истинного имени. Мертвое растленное подлинное имя земного зла", - пишет другу африканский епископ Тертуллиан.

3. Безымянный гностик называет Христа певцом, замечая в комментариях на Матфеево Евангелие: "Ясно зримо, что чем вдохновеннее певец - тем наглее шаг клеветы, ступающей пьяной поступью, с раскрасневшимися щеками, - след в след за ним".

Но кто она - неужели же действительно только демон? - эта иудейская девочка-царевна-растлительница, танцовщица, ночная собеседница Христа? Почему ее очеловеченный, зримый образ рождает в душе подобие умиления и жалости? Или это просто прозревание утраченного подлинного облика того, что называется "земным злом"?

Потому что зло, будучи по своей природе лишь тенью некоего неизвестного, невоплощенного на земле свойства вечности, бывшего лишь только в Раю, заслуживает не изгнания и истребления, но, скорее, некоего перевоплощения в душе, служащего выявлению истинной (Божественной), неискаженной временем и тлением картины мира.



III. О посвящении чаш

Как бы из незримого хоровода, из вихря крыл, бестелесные руки подносят нам наполненные перистым светом яблоки в чашах из серебра: дары мысли и разумного духовного видения. Нам возможно передать в мир лишь их призрак, наивное и нечеткое повествование о мудрости, цветущую тень, сотканную из неустойчивых, как дым, смертных слов. От первых лет человечество хорошо знало этот бесплотный, полувоздушный танец, но знало и опасность его.

В одной из недошедших трагедий, кажется, аргосского или аргонавтского цикла Софокл описывает некоторое, тихо обвевающее мозг, дуновение незримых демонов, чьи дары подобны отравленному венцу Медеи, поэтому принимать их в сердце, согласно дословному переводу подлинника следует "лишь посвятив какому либо бессмертному и славному богу, который чудным и неизъяснимым образом очистит дар". Софокл сравнивает процесс очищения с тайным омовением священной водой, текущей из родников "невидимо - но светло; прозрачно и явно", уподобляя ей незримые слезы вознесенной к высотам Олимпа души. Как закономерно! Как странно.

Здесь, в этом крохотном отрывке папируса, в этой просмоленной ленте, два тысячелетия обвивавшей чей-то умащенный, иссохлый труп, замогильный, полусумеречный голос сладчайшего афинского драматурга соединяется с безгласным действием Моисея, посвятившего Иегове храмовую утварь Египта, незримо изменив посвящением ее мистериальную суть.




© Ростислав Клубков, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Словесность