Рецензия на трилогию Александра Мелихова
"И нет им воздаяния"
Александр Мелихов. И нет им воздаяния
М.: Эксмо, 2015 |
Трилогия Александра Мелихова "И нет им воздаяния" - памятник идейному перевороту, который произошел с автором.
Александр Мелихов проснулся знаменитым 22 года назад, когда в журнале "Новый мир" был опубликован его роман "Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея".
Теперь этот роман стал первой частью трилогии, а две другие написаны затем, чтобы идейно его отменить, перечеркнуть, уничтожить. Ибо за прошедшие годы Мелихов сжег то, чему поклонялся, поклонился тому, что сжигал, а главный герой знаменитого романа оказался главным идейным противником своего создателя.
"Исповедь еврея" - роман Правды. Автора ведет страсть к исследованию и пониманию.
Выстроенный как монолог героя, это роман глубоко реалистический и вместе с тем оснащенный по всем правилам постмодернизма: "Можно ли жить с фамилией "Каценеленбоген"? Не в тысячу ли раз сладостнее фамилия "Фердыщенко"? ...Еврей - это не национальность, а социальная роль. Роль Чужака. Не такого, как все".
Но кто они, эти "все"? Что делает их "всеми"? Кто и почему становится для "всех" Чужаком? Говоря социологически, в романе исследовано "роевое" сознание и архаические черты советского общества, трудное становление индивидуальности и опасность массового "единства".
Автор отдает герою свой реальный опыт: детство Левы Каценеленбогена проходит в первые послевоенные годы в рабочем поселке где-то на севере Казахстана. Идеологический миф "Советская власть нам все дала!" раскрывается на страницах романа во всей своей реальности. Даже саму жизнь дала Левке советская власть: арестовала, посадила, а потом сослала его будущего отца, заставила бежать от голода семью его будущей матери - вот так и встретились "на краю света" его родители. Убожеский быт нищего поселка, жестокие нравы, напряженная национальная враждебность, ядовитая социальная зависть - все это изображено в романе со всей силой морально-гражданского гнева и художественного парадокса: ведь мальчик воспринимает эту жизнь как единственно возможный "эдем". "Даже уборная в Эдеме источала излишне самостоятельный, но несомненно приятный запах. Сладостен был самый ужас, с которым по вечерам вглядываешься в черную бездну, где исчезает, посверкивая, горячая струйка жизни. Зимой со дна нарастал обледенелый сталагмит, бугристый, словно гнездо гигантской ласточки. Дуло из дыры зверски, с толченым ледком". В середине 90-х такая картинка с натуры многих читателей страшно шокировала. Но еще сильней шокировали те вопросы и ответы, которые возникали у зоркого, умного героя, повзрослевшего в этом "эдеме"
"Единство, единство и единство! Этой единственной цели служило и наше искусство. Вы понимаете, о чем я говорю: из всех искусств важнейшим для нас являются сплетни. Вот только зачем мы так отчаянно брехали? А затем, чтобы достучаться до последнего остолопа. Единство выше правды!"
"Любой народ создается не общей кровью или почвой, а общим запасом воодушевляющего вранья. Единство может покоиться лишь на гранитном массиве лжи, ибо только ложь бывает простой и доступной каждому, а любая истина требует многолетних изучений и в результате рождает целый веер научных школ, утверждающих даже и прямо противоположные вещи"
"Сталин, конечно, не дал ни колбасы, ни квартир, но он дал нечто несравненно более важное (единственно важное) - единство. Поэтому нарушение этого единства было, бесспорно, единственным серьезным преступлением. А потому еврей был неизмеримо более опасен, чем скромный убийца, ни на что серьезное не покушавшийся".
"Был ли в истории хоть один случай, когда охваченные Единством массы двинулись не убивать, а сажать деревья или утирать слезы тем самым вдовам и сиротам, коими они только и попрекают друг друга (враг врага)"
"Когда я обнаруживаю, что на свете, кроме Единства, есть и еще что-то, что люди способны не только сплачиваться (чтобы расплачиваться с кем-то), но делать и кое-что еще - подметать улицы, печь хлеб, сочинять стихи, сморкаться, играть на гармошке, улыбаться и испражняться, - я готов омывать им ботинки горячими слезами благодарности".
Не прошло и десяти лет после выхода "Исповеди еврея", как мировоззрение Мелихова перевернулось с ног на голову: в новых романах и в эссеистике он начал отстаивать все то, что гневно отверг Лева Каценеленбоген. Теперь автор и его новые герои, ни разу ни названные по имени "я-повествователи", взялись повторять, что воодушевляющее вранье и гранитный массив лжи - именно то, что нужно и важно для всего народа и каждого человека, потому что несут "единство" и "алмаз бессмертия". А разум, правда и реальность не нужны и вредны, потому что это "кровавые помои" и "духовный СПИД". Слишком откровенные слова "ложь, вранье" сменились красивыми словами "фантом, сказка, греза". Мелихов создал "учение о грезах" и теперь претендует на роль духовного наставника. "Его постигла весьма, к сожалению, распространенная среди русских писателей беда, - справедливо заметил Владимир Якобсон, - он возжелал, как называл это Николай Гумилев, "пасти народы". Сам Н. Гумилев это занятие не одобрял и даже просил свою жену отравить его, если она заметит в нем такую склонность. Но А. Мелихов принялся пасти народы очень рьяно" (magazines.russ.ru/znamia/2006/6/iva15.html)
Однако Мелихову-пастырю мешал его персонаж.
Существует точка зрения, будто все романы Мелихова написаны о Левке и складываются в "сагу о Каценеленбогене" (old.magazines.russ.ru/znamia/2012/8/p19-pr.html), но это не так. Безымянные я-герои в дилогии "Нам целый мир чужбина" и в трилогии "Интернационал дураков" тоже провели детство в провинциальной глуши, тоже учились на матмехе Ленинградского университета, у них тоже еврейский папа и русская мама, но это другие люди.
Лев Каценеленбоген вновь появился, постаревший, в романе "Изгнание из ада" (Новый мир, 2010, 6), который и стал второй частью трилогии. Теперь Левка проповедует то же самое, что его создатель: "правда - орудие ада", "жизнь народа, который делает ракеты и перекрывает Енисей, представляется мне красивой и значительной, а жизнь народа, который хорошо питается и обустраивает теплые сортиры, некрасивой и незначительной". И так далее в том же духе - с конечным выводом: уж лучше сталинизм, чем права человека.
Но что случилось с умным Левкой? О "красотах" жизни при сталинизме он рассказал читателю всю правду в "Исповеди еврея". Разве у него память отшибло?
Конечно, Мелихов понимает, что на эти вопросы отвечать надо. Чтобы ответить, он хватается за ... мистику, представьте себе. Леве явился его умерший отец, отдал ему папку со своими лагерными воспоминаниями и поведал, что составляет в жизни настоящую ценность, "алмаз бессмертия". Что именно? То самое, чем Мелихов "пасет народы".
Скажем прямо - вторая часть трилогии не состоялась. Мелихов включает в нее реальные лагерные воспоминания своего отца - вот что в ней интересно и важно. Но воспоминания - сами по себе, а накрученная вокруг них мистика с детективом и оправданием сталинизма - сама по себе.
Понимая, вероятно, идейную неубедительность и художественную неудачу второй части, Мелихов пишет третью, давшую название всей трилогии, - "И нет им воздаяния". Но получился самоповтор. Из третьей части читатель неожиданно выяснит, что всю жизнь Лева жил на две семьи, любил не жену, а любовницу, но долголетняя связь окончилась разрывом, страдающая женщина впала в нищету и пошла работать уборщицей... - все это мы уже читали в романе "Любовь к отеческим гробам", только там любовница носила другое имя, а у "я-повествователя" никакого имени не было.
Новая трилогия Мелихова убедительно доказала силу правды и ущербность "гранитного массива лжи". На глазах читателя произошла идейно-художественная "битва": автор сразился со своим героем - и проиграл.
Есть прекрасный роман "Исповедь еврея". Есть его герой - живой, яркий, умный, трагический искатель Левка Каценеленбоген. "Перечеркнуть" его автору не удалось.
Когда Александр Мелихов начинает пасти народы проповедью "красот" сталинизма и "алмазов" лжи, из-за его плеча выходит Лев Каценеленбоген и проповедь рассыпается в пыль.
© Елена Иваницкая, 2016-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Надежда Жандр. "Чусовая" и другие рассказы [Высокие скалы стоят по берегам Чусовой – Священной реки каньона, – так называли её коренные жители этих мест. Она змеится, пересекая Уральский хребет...] Раиля Шаяхметова. Мальчик оказался скромным [Мы попали в какой-то мир, в какой-то странный ресторан, где фланировали, сидели, смеялись, разговаривали, курили, выпивали одни только приятные мужчины...] Александр Карпенко. Зов предков (О книге Татьяны Медиевской "Его величество случай") [Мне кажется, я уловил главную, стержневую мысль Медиевской: это – бессмертие рода. Наши бабушки и дедушки – колодец, из которого мы черпаем родниковую...] Владимир Алейников. Моление в начале ноября [От Юга, прогибавшегося книзу, / До Севера, меняющего ризу / На снежное, как в песне, серебренье, / Вынашиваем мы сердцебиенье...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть I [нарежьте мне море лимонными дольками / без чаек отчаянья / море – и только / чтоб был ободок от восхода по краю / и быстрый дельфин как посланник...] Мария Фроловская. Туфелька на снегу [Нас весна сотворила счастливыми и свободными, / без шарфов полосатых, намотанных, как намордники, / и пускай по углам трутся заморозки зловещие.....] Михаил Ковсан. 4 = 3 + 1 [Четверо вместе, один из них – он. Ещё библейская формула, матрица древних рассказиков-притч, в которых трое – мейн стрим, общее мнение, а у него, хоть...] Татьяна Горохова. Живое впечатление от Живого искусства (Духовное в живописи Александра Копейко) [Для меня лично самое важное в картинах Александра то, что он сумел перенести на холст решающий момент радости души, когда первый луч радости обжигает...] Анастасия Фомичёва. Memento mori [29 июня в Библиотеке № 73 – Культурном центре академика Д.С. Лихачева прошло закрытие выставки фотопортретов авторов антологии "Уйти. Остаться. Жить"...] Наталья Захарцева. Сны сторожа Алексеева [Позволь, я расскажу тебе тебя, прекрасную, как летний сон ребёнка. Твоя душа сработана так звонко, что звёзды слышат и слоны трубят, ведя своих слонят...] Ренат Гильфанов. Повод (для иронии) [Я не плавлю сталь, не летаю к звездам. / Круг забот моих узок, апломб забыт. / Но если это нормально: любить то, что создал, / то я буду это любить...] Максим Жуков. Любить иных [Любить иных – тяжёлый крест, / Но крест и вправду непосильный, / Когда средь прочих, остальных, / Полюбишь ту, что из иных...] Елена Шилова. Третий берег [...Зная, что главное – впереди: / Света ли край или третий берег? / Я до сих пор, как ребёнок, верю / Компасу, спрятанному в груди.] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
