Самое любопытное и перспективное в искусстве происходит не внутри устоявшихся стилистических систем (назовём их для простоты дискурсами), не в их глубинах или на их высотах, а на стыках или промежутках, в пустотах между ними. Чем дальше друг от друга дискурсы, тем интереснее результат. Самые яркие мулаты растут на нигерийско-белорусской границе.
15 лет назад культуролог Михаил Эпштейн предложил отечественным интеллектуалам, колбасимым идиосинкразией ко всему советскому, "говорить на языке всех культур". Максимально открыться всемирному духовному наследию - и однажды вернуться в своё родное, лишь на вид такое убогое пространство, полюбить его заново, как одну из самостоятельных и по-своему значимых сот мирового гуманитарного улья. Призыв, казалось бы, остался не услышанным. Соц-арт - единственное течение, как-либо актуализировавшее советский дискурс - деконструировал, по сути просто пародируя, соцреализм, изживая и его в целом, и его элементы, и навсегда от него отталкиваясь.
Оглянувшись и ища общий знаменатель для первых двух абзацев, я понимаю, что речь дальше может идти лишь о русском прозаике Александре Грановском.
Первое же знакомство с творчеством Грановского в середине 80-х поразило меня осуществлённостью невозможного: писатель плодотворно набросил постмодернистский (волшебного слова, впрочем, я тогда не знал), по-латиноамерикански рассредоточенный, слегка даже шизоидный метод письма на знакомый мне с детства субстрат юморески или фельетона из советского журнала. Нет, не образцовой продукции проклятой Германом Гессе "фельетонной эпохи", но необходимой художественной формы, дренировавшей подобие критической мысли из затопленного поздним маразмом коллективного сознания совка, трудами иногда даже лучших писателей - от Михаила Жванецкого до... кстати, не знаю даже, кого ещё назвать, лучшие тогда в этом дискурсе почти не проявлялись. И вот передо мной тексты Грановского, взрывающие изнутри эту полузабытую сегодня стилистику, эту резервацию для "непричёсанных мыслей". Выворачивающие её наизнанку, в простор для раскованного художественного поиска и даже - ещё труднее поверить! - кристаллизации личного экзистенциального опыта.
Созданное никак не назовёшь "постмодернистским фельетоном" или фельетоном шизоидным. Возникает другое и целостное - полуфантастическая новелла об ирреальной подоплёке реальности, иррациональном фундаменте разума и трагической основе остроумия. Под кажущейся - имитируемой согласно давнему субстрату - шумной и говорливой весёлостью рассказов Грановского проглядывает молчаливая скорбь. "Многая печаль", суммирующая многое знание писателя о мире (в быту Грановский - многопрофильный врач с серьёзным стажем венеролога, иглоукалывателя, психотерапевта), и есть оборотная сторона странной нежной жалости, которую читатель испытывает невольно к его персонажам. Так трогательно беспомощны оказываются герои перед ранящей и сводящей с ума, опасной и многозначительной бессмысленностью и бесхребетностью мира.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
