ВЕТЕР ЛИСТАЕТ СТРАНИЦЫ КНИГИ...
* * *
Я лежал так долго, что стал отпечатком
В простыне желтоватой,
В твоей сетчатке,
Присутствуя здесь, оставшись нездешним
Грачом на зимовке, скворцом без скворешни.
И пока румяную грустную куклу
В кавалькаде машин, в чёрно-белом кино
Везут на гранитную свалку в Бруклине,
Где ночами усопшие стучат в домино,
Пока, окружённый роднёй неловкой,
Я стою с номерком на ноге у небесных врат,
Выйди во двор и повесь простыню на верёвку,
Чтобы тень моя вместе с тобою встречала закат.
_^_
* * *
...И статуи сбегут от солнцепёка.
На кой в Помпеи чёрт меня принёс?
У местного поэта и пророка
Мы пьём вино, и мозаичный пёс
Нам скалится и чёрной машет лапой,
В окне кадит Везувий - (чудный вид) -
Как жертвенник, и даже резкий запах
Сиесту не способен отравить.
В пекарне Плиска так же хлеб горяч,
К тому же гладиаторы спроворят
Спектакль, где вместо занавеса - плащ
Падёт на бездыханного актёра,
А за углом - философа клюют
Ученики - как гуси из-за корки -
Империю спасают дураки,
А умные - спасутся на задворках.
Всё гуще воздуx, мы плывём во тьму,
Отдать тепло готовы, хоть кому.
Недаром выбит член на тротуаре:
Он - каменный, а наш недолог день,
Ступай за ним - в ближайший лупонарий -
Покамест твой отбрасывает тень.
_^_
* * *
Мы уже не ищем умысла с подоплёкой
В том, что люстра больничная - бронзова, как дамоклов,
Что медсестра с улыбкой крахмальной
Не мимо, увы, пронесла эту чашу
И ужин последний - в саду госпитальном,
Что судьба и слово сливаются по наитью,
По сосудам, забитым будничной дрянью мелкой,
И, глотая горечь, тащат тебя магнитом,
Возвращая жизнь разбитой компасной стрелке.
И замаливая недуги,
Мы клянёмся жить безыскусно,
И гадая на чувство, как в детстве, наверняка,
Следим, как две спички, сгорая,
Клонятся друг к другу,
Зажатые с двух сторон коробка...
_^_
* * *
Папа звонил с работы:
Сказал - домой не вернусь,
Он, вроде, встретил кого-то,
А мама сказала: "И пусть..."
Но он вернулся, и стали
Дни наши вкривь и вкось,
Теперь они врозь гуляли
Со мной. И обедали врозь.
А я, хоть не думал злиться,
На папу напал вчера,
Да так, что притихли птицы,
Что пели в парке с утра.
Кричал, что его не люблю я,
Чтобы не смел он врать,
Что третьим лишним живу я,
И время ему - выбирать.
А он
Брёл в очках близоруких,
По-птичьи так, грустно свистел...
И молча я взял его руку -
Чтоб папа не улетел.
_^_
* * *
А первый снег свободой дорожил,
На землю не хотел и всё кружил,
И в головокруженьи от свиданья
Легчайший, легкомысленный, лихой
Слетал к тебе - и обретал покой,
И таял на ладони от вниманья.
В те дни мы так любили быть одни,
Не зная меры и не зная срока,
В объятьях наяву и в полусне,
И мир, как в перевёрнутом бинокле,
Был далеко, и где-то ночь, и снег,
Осколками летящий мимо окон.
Кто б мог подумать, что зиме пришлось
Увидеть нас, уже идущих врозь,
Осыпать белым пеплом на прощанье.
Наш первый снег был музыке сродни,
А тот, январьский, пережил в тени
Три оттепели, три похолоданья.
_^_
К СЛАВЕ
Воздух, рвущийся, как батист,
И дырявый, как решето,
И молоденький лицеист
В разлетающемся пальто.
Он курчав, и уже артист,
И карманам его легко,
Но желтеет на ветке лист,
Хоть до осени далеко.
Он - поэт, и уже пропащ,
Хоть стреляет наверняка.
И летит за ним чёрный плащ,
И прозрачна строка.
Да, у каждого Моцарт свой,
И у каждого своё
Неотправленное письмо,
Неотравленное питьё.
Заползает в его рукав
Петербургский промозглый день,
Но живая течёт река
Вдоль радищевских деревень.
...Дайте снег ловить из окна,
Просто снег.
Дайте саван из полотна,
Как у всех.
Дайте всех в России Наташ -
И одну - Натали...
Дайте сесть ему в экипаж,
Уходящий за край земли!
_^_
КАМОРКА
Большое горе - на вырост,
Оно не каждому впору...
Икона осталась от матери.
Четыре пустых угла -
Каморка её осталась -
В длинном конце коридора,
Куда даже мыши не шастали
За крошками со стола.
Он дверь открывал -
И каморка была ему рада,
И дохлую муху за рамой
Сквозняк весёлый кружил.
Порою его укоряла -
Однажды он рылся в тетрадях,
А позже - невидимый кто-то
На место их положил.
Паутина и пыль
Скапливались под образами.
Образа мерцали за свечкой,
Паук вздыхал из угла
Над выцветшими картинками,
Где яхта под парусами
Который год отплывала -
И уплыть не могла.
Где снег был пушистым,
И дворик - кривым,
Как детский свалившийся валенок,
И город за двориком - был большим,
А дворик - всё тем же, маленьким...
И он уехал в другую страну
С каморкой, в котомку скатанной.
Мышей там было поменьше,
И крошки были крупней.
И помнил, что у иконы
Были глаза, как у матери,
Но забыл - у кого грустней.
_^_
* * *
Штабс-капитан
пьёт, как Мусоргский,
и
под музыку
любит культурных:
стащит трусы
с них - и
с хода в астрал -
без очков - близорук
он, а там
ангел
cмакует текст богохульный,
там и Гендель -- хорал дописал
и
делает физкультуру -
сто приседаний,
ну, а здесь вот --
Чапая не держит Урал
убивают на совесть
его - так, чтоб сделать героем
он "спасибо" сказал,
напоследок успев
отразиться
в плёнке
уральской водицы,
в берег ушедшей,
сонный ещё,
от песчинок рябой,
и
на дно утащив с горизонта -
тут в хорале вступает гобой -
белой чайки крыло,
недопитый стакан самогона
и кальсоны,
пробитые пулей,
не нарочно надетые в бой
с бодуна голова
штабс, разбужен стрельбой,
свесил руку с крова
ти туда - к портсигару с дукатками -
сунул,
ввинтившись едва
в умывальник чугунный,
помочился в него
за окном сквозь туман-молоко
скачут белые гунны и красные гунны
Париж - далеко
ветер воду стрижёт
и
двойник его, на боку приобщаясь к вселенной,
мылит щёки уральскою пеной -
тут в хорале вступает фагот -
и уже облака стекаются каплями ртути,
и затянута в небе дыра - и как не было этого дня
выйдет на елисейские - дрянь - не страна,
а в Архангельском - снежно, а в Яре - цыганки
из приказа "вперед" голубь скручен бумажный
летит телеграммкой
сквозь амальгаму -
где, летом согрет,
возлежит на цветах, как Гоген, он
с гогенкой не робкой
- 39 и 7 у него - пятый день,
и
летальный рентген, - говорит медсестра -
и уходит с медбратом в подсобку
и её на матрас он кладёт
впереди аборта издержки
и покорна она,
зная всё наперёд,
у неё-то задержка,
но жизнь-то идёт
и
в надежде на лучшую -
то и дело кого-нибудь убивают
там, за стенкой,
плывёт по Уралу Чапаев,
говорит, что пока - засыпает -
и шесть дней не велит хоронить,
и всё руку синюю тянет
к другой,
что из астрала свисает -
и
штабс-капитан
дукатку даёт ему - и прикурить
_^_
НАБЛЮДАТЕЛЬ
Полдень. Пожарный катер зачален.
Двое пожарных играют в кости.
Один неудачлив, пыхтит от злости,
Другой, словно в бронзовой каске Будда.
Будет пожар? Скорее, не будет.
Жара. Появленье любого тела,
Равно и женского, здесь некстати.
Волны слоняются без дела,
Мелко покалывает в простате.
Ветер листает страницы книги.
Устав караульный? Тору? Кама Сутру?
Прогудит эскадрилья: " Фантомы "? "МиГи "?
День проплывёт, пересменка утром.
Даже если один из них отвлечётся,
Оттого, что штаны ему в зад влезли,
Книга сама собою прочтётся,
Да и пожары не бесполезны,
И бывают... Их тушат, и пепел над морем кружит,
Словно стая ворон над серыми водами свалки.
Сколько мусора вынесло на берег за эту не длинную жизнь,
И - ни бутылки с запиской - так, дерьмо или палки.
_^_
СИМЕИЗ
1
Здесь берег волной взломан,
Со скудных холмов зелёных
Прожектор погранзоны
Не сводит косой взгляд.
И пятясь от моря, как раки,
Дворы расползлись -- это накипь
На склонах. И не собаки -
Дома на цепи сидят.
2
Сквозь щели в татарском заборе
Вливаются солнце и море.
И смуглой мелькнёт рукою
Глянцевый виноград.
А полдень пахнет кумысом,
Бьёт ветер бубновые лица,
И белые кобылицы
С волны на волну летят.
Стоит гора Кошка.
Течёт жизнь понемножку.
И смотрят в моё окошко
Восход, а потом - закат.
_^_
ПЕРВЫЕ СТИХИ
Я жадно рвал стареющую грудь...
Родильный номерок на скрученной бечёвке,
Мой крик мешали матери уснуть,
И бешеные деньги - сторублёвку
Дал нянечке отец, чтоб на меня взглянуть.
Всё началось с любви, и невесом
Был тонкий дождь, и праздновала слякоть.
Они меня несли - и я не плакал,
И солнце жёлтой радостной собакой
Лизало мир - и я был главным в нём -
Ещё ребёнок и безумный гений,
Не знающий лекарств и докторов,
Но кислый запах ясель и дворов
Уходит в сны, в истерику, в мигрени.
Так, ко всему и ни к чему готов,
Я по ночам, как будто сплю в снегу:
Мне на душу ложится тенью длинной
Двор брошенный, друзья на берегу,
И время - лёд, по скользкому бегу,
И полынья лениво дышит в спину.
Зачем мне этот свет в окошке дальнем,
Гаданье на смерть голосом глухим?
Зачем меня вы пишете, стихи,
Доверчивым, крутым, сентиментальным?
Ведь вы, порой, бессильны, как молитва,
Как скошенная августом земля...
_^_
СТРАННИК
Он к стеклу каретному приник:
Кто вернулся? Он? Его двойник?
Гладкий барин из заморских стран
Или безрассудный донжуан,
Прежде всех - себя похоронивший,
Как фонтан, застывший на лету,
Бывший муж, отец, любовник бывший,
Отстрадавший, но не отлюбивший,
Пересекший старости черту.
В горле плавает бульон морозный
И шлагбаум полосатит воздух.
Господин приезжий дипломат,
Времени тебе не занимать.
Прослезится глаз от снежной пыли,
Это было, это не впервой.
Так вот начинается Россия:
Гулкой тишиною, немотой.
Темнота стоит от сих до сих,
Так из темноты приходит стих:
...Ах, морозы, косы ледяные,
На стекле узоры слюдяные,
Ярмарки фанерной терема,
Сквозь веселье - колкий блеск ума,
Тонкий хлыст метели белокурой,
Разлетелась, разгулялась дура,
Барыня - российская зима!
Ах, в санях-разъездах день короткий,
На снегу изящный женский след.
Ожиданье - лучше, чем предмет
Ожидаемый. Очнёшься в сорок лет,
Словно загулявшая молодка...
Катится карета между звёзд
И незримый прогибает мост.
Колокольчик, светлячок-карета,
Звук не остаётся без ответа,
Завирухи голубая мгла,
Белые звонят колокола.
Пальцы стынут. На виски седые
Падает высокий звёздный свет.
Узкие колёса. Тонкий след.
Это - тракт. Из Мюнхена - в Россию.
Это - Тютчев. Был такой поэт.
_^_
* * *
Страниц пожиратель - ребенок в колодце двора,
В грозу разглядевший, плывущую в тучах, квадригу,
Увидевший звезды как пыль, и столетья как брызги с пера,
Летящие в сердце - и в страхе захлопнувший Книгу,
Проживший аскетом, пытаясь прочесть этот код:
И тёмные смыслы, и тысячи спрятанных - кроме,
Однажды, в далёкой земле - на подземный наткнувшийся ход,
Пройдя по нему - оказавшийся в собственном доме,
Так пригнаны буквы - и смертному их не разъять;
И стал он счастливым, как мы, под невидимой сетью:
И крышу чинить, и на свадьбах чужих танцевать,
Кружит над свечой мошкара - светлячки не нуждаются в свете,
И Храм будет вечно разрушен - и вечно стоять
Под плач иудеев и горькие их голоса
С порогов апостольских и берегов вавилонских,
Рассеется пыль - и, как прежде, видны небеса
Над ржавой дорогой в рассыпанных яблоках конских
............................................................
И тысячи лет на Земле - только капли росы
В господних садах, что стекаются в светлое Слово.
Земным божествам мы бросаем себя на весы
И в небо уходим - на поиски дома земного.
_^_
* * *
Загнали в бараки, как рыб в перемет,
В колючие невода,
Ему и сидеть-то осталось - год,
А он - ушёл в никуда.
По cтарым сугробам в ошмётках земли,
По еле живой зиме
Он брёл и дремал, и видел вдали
Дом с крестом на холме.
Он шёл к нему, но холм отступал,
Как будто вёл за собой,
И мокрый снег ему помогал
Сухарь разгрызать рябой.
И выйдя на паперть у чёрных ворот,
Уже не загнанный зверь,
Он, пулей убитый, упал вперёд,
Открыв тяжёлую дверь.
И просыпаясь, он видеть мог
Барака рыбий скелет,
И звездный от инея потолок,
Крашеный в синий цвет.
И кто-то дал ему водки стакан,
Слёзы унять помог.
И в старой церкви стоял туман.
И этот туман был - бог.
_^_
|
