Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Колонка Читателя

   
П
О
И
С
К

Словесность




ИСТОРИИ  ГОРОДА  АЛЕКСАНДРОВА


Александров - город уездный. И так он уезжен, что нет на его мостовых и тротуарах живого места - одни ямы да колдобины... Нет, негоже начинать рассказ о городе с таких слов. Начнем лучше с названия. Историки, а пуще местные краеведы, выводят название города от Александра Невского. Ездил де, князь на каникулы к своему отцу в Переславль и несколько раз стоял станом на том самом месте, где возникло потом село Александровское. Ну, краеведам только волю дай - они и от Александра Македонского название выведут. Пока, правда, ни греческих амфор, ни бутылок из-под коньяка "Метакса" на территории Александровского округа не найдено, но ведь и не искали как следует... По другой версии, название пошло от хозяина Александровской Слободы в конце пятнадцатого века - боярина Александра Ивановича Старкова. Это, конечно, более похоже на правду - и археологом быть не надо, чтобы насобирать на местных землях хоть мешок пустых бутылок из-под "Старки".

Так или иначе, а Слобода, или Новая Слобода Александровская, в 1513 году была куплена Василием Третьим у семерых братьев Москатиньевых. К тому времени на землях Слободы, вместе с селом Александровским, было пять деревушек, из которых три - заброшенных. Великий князь основал Новое село Александровское и устроил в нем свою загородную резиденцию. Здесь он отдыхал иногда со своей первой женой Соломонией Сабуровой. И со второй, Еленой Глинской, матерью Ивана Грозного, тоже отдыхал. Кстати, в угоду Глинской сбрил Василий бороду. Бояре тогда над ним надсмехались. Молодой князь Овчина-Телепнев-Оболенский говорил Ивану Шуйскому, что бородой дело не ограничится - дойдет дело и до подмышек. О том имеются доподлинные протоколы допросов, которые дошли и до наших дней, но... засекречены. Между прочим, есть частные свидетельства, что протоколы эти читал Император Петр Алексеевич и страшно был возмущен оными. Не за Василия Третьего он обиделся, коего он не был прямым потомком, но за саму власть государеву. Решил он тогда боярам отомстить. И начал с самого дорогого - бород боярских. Это уж потом стали говорить, что в угоду европейской моде. Ох, и любим мы Европу приплетать по всякому случаю.

Но вернемся в Александрову Слободу. В 1564 году уже новый Великий князь и Государь Всея Руси Иван Васильевич, разругавшись в Москве с боярами, с Думой и даже пнув в сердцах одну из кремлевских кошек, уехал с сыновьями и ближними людьми в Слободу. По приказу царя сюда же были доставлены ящики с бумагами, касающимися внешней политики, царская одежда и казна. Прискакало и сорокатысячное конное войско, имущество которого привезли на четырех тысячах саней. Из московских церквей привезли древние иконы и драгоценную церковную утварь. Ближние бояре и приказные люди приехали с семьями, а те, кого отобрали из других городов, приехали со своими людьми и "служебным нарядом". Нам сейчас трудно и представить, что творилось в переполненной Слободе. Обычные курные избы поднялись в цене до каменных палат. Кружка пенника и кусок холодца с чесноком в рядовой Александровской забегаловке стоили таких денег...

И стала Александрова Слобода фактической столицей Руси на целых семнадцать лет. Устроили вал и крепостные стены. Даже царские палаты окружили рвом и валом. Опричникам отвели свою улицу, а купцам - свою. Возвели новые дворцы и храмы. Создали уникальную систему прудов и шлюзов на реке Серой, протекавшей по Слободе. Система прудов и шлюзов на реке потом пригодилась - царь приказал утопить в Серой свою шестую жену, Марию Долгорукую, ровно через сутки после венчания, заподозрив ее в неверности. В Слободе принимали иноземных послов, к примеру, датского, прибывшего со свитой в сто человек. Закатывали такие пиры... По словам очевидца, во время братских трапез с опричниками, когда все рассаживались по лавкам и ели, Иоанн стоя читал вслух душеспасительные наставления. Одним глазом читал, а вторым следил, чтобы никто трезвым с трапезы не ушел.

Все у царя здесь было под рукой - даже подвал для пыток, в который он уходил после обеда, если не удавалось заснуть. Вообще, Грозный спал плохо. В исторических сочинениях пишут, что на ночь Ивану Васильевичу трое слепых рассказывало сказки - только бы уснул. Давно уж нет Грозного царя, но обычай тот остался. Говорят, что Тому, кто выше всех не по росту, но по Званию, три депутата или три министра рассказывают на ночь... Любят у нас небылицы рассказывать - хлебом не корми. Теперь времена не те. Нет никаких депутатов и министров... но есть три телевизора или даже один, с тремя каналами, и уж по этим трем каналам такие показывают сказки, каких Ивану Васильевичу и во сне присниться не могло.

В Александрову Слободу ученик Ивана Федорова перевез из Москвы типографию и отпечатал в 1574 году "Псалтырь" и "Букварь"... Вот ведь как получается - европейский или американский историк (в Америке, как это ни удивительно, тоже есть историки) будет из архивной кожи вон лезть, чтобы украсить свое повествование каким-нибудь интересным анекдотом или совпадением. Нам же это все без надобности - достаточно просто рассказать, как было на самом деле. А было так, что первый русский букварь отпечатал человек по фамилии Невежа. А по имени и отчеству - Андроник Тимофеевич.

Из Слободы отправлялся Грозный в свои военные походы на Тверь, Новгород, Клин и Торжок. Тверские и Новгородские врата и сейчас украшают западный и южный порталы Троицкого собора в Александрове. О том, что царь привез из Торжка - летопись умалчивает. Зато экскурсоводы клинского дома-музея Петра Ильича до сих пор жалуются на стрельцов Ивана Васильевича, и показывают Стейнвей великого композитора со следами ударов бердышей и пик.

Видимо, история с Клином как-то царя мучила. Решил он замолить этот грех и устроил в Александровой Слободе первую на Руси консерваторию. Консервировать тогда не умели, поэтому привезли по указу лучших музыкантов и певцов и велели им петь и играть, а не то... Среди певцов, как пишут историки, были всемирно известные Иван Нос и Федор Христианин. Грозный не остался в стороне - сам написал то ли ораторию для хора пытаемых на дыбе, то ли концерт для пищали с артиллерийским оркестром. Между прочим, ноты те сохранились в архивах. Рукопись озаглавлена "Творение царя Иоанна".

От высокого искусства перейдем, однако, к печальному. В 1581 году, в припадке гнева, царь убил своего старшего сына Ивана. В Слободе и убил. Потом оказалось, что не убивал, а нечаянно ранил жезлом в висок. Так и Годунов не убивал царевича Димитрия. И историки все доказали множеством доказательств, но черт их разберет, этих историков. Сегодня у них одно, а завтра третье. Мы же, как верили Репину и Пушкину - так и будем им верить. Еще Гоголю с Чеховым. И то сказать - а кому нам еще верить...

Грозный поехал сына хоронить в Москву и уж более в свою вотчину не возвращался. За царем в столицу потянулись бояре и приказные. Их семнадцатилетняя командировка была окончена.

Не прошло и четверти века после этого возвращения, как в России наступило Смутное время. Не осталась в стороне от военных действий и Александрова Слобода. Весной 1609 года ее занял гетман Сапега. Из песни слов не выкинешь - александровцы сражались и с той, и с другой стороны. Многие состояли на службе у Сапеги. Осенью того же года к Слободе подступили передовые отряды войска Михаила Скопина-Шуйского и выбили гарнизон, оставленный Сапегой. Досталось на орехи и полкам гетмана Ружинского, пришедшего на помощь Сапеге из Тушинского лагеря. Тем не менее, в июле 1611 года Сапега в Александрову Слободу вернулся и простоял в ней всю зиму. Многое тогда было разграблено и сожжено. Но и местные жители отомстили захватчикам. Партизаны исхитрились украсть из обоза Сапеги все стратегические запасы краковской колбасы, которые гетман привез из Польши. Когда летом 1612 года к Слободе подошли войска ополченцев под командованием князя Пожарского, шедшие освобождать Москву, ослабленные русскими кислыми щами и кашей поляки не смогли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления.

Говоря об истории Александрова, не можем мы обойти вниманием и историю воцарения дома Романовых. Генеалогическое древо Романовых начинается от Федора Кошки-Кобылина (бояре завистники из Рюриковичей и Гедиминовичей уничижительно называли его Собака-Коровин). Отец Федора, Андрей Кобыла, основал на александровской земле деревню Кобылино (ныне Калинино). Надо думать, что калининцы, в свете последних событий, могли бы требовать от властей переименования в кобылинцев, и даже добиваться включения своей деревни, как малой родины дома Романовых, в список городов российского Золотого Кольца. Наверняка нашлись бы в деревне и дальние родственники отца Федора, и были бы у нас свои, местные претенденты на престол, а не только швейцарские, да французские, но... никто из знающих людей калининцам не удосужился рассказать об основателе их деревни. Так они и живут - калиницы-калининцами, а проще говоря - деревня-деревней.

В 1615 году, при Михаиле Федоровиче, александровцы приняли участие в беспорядках. Хотели они всего-навсего... закрепления права крестьян на военную службу. Тогда служба военная оплачивалась, и хорошо. Ну, нам, нынешним, этого не понять. Короче говоря - разогнали всех желающих стать контрактниками по домам. Войска у царя тогда было достаточно, а денежки экономили. Про доходы с продажи нефти и газа тогда и слыхом не слыхивали. Приходилось самим работать. А трудовая копеечка - она счет любит.

После окончания Смуты для Михаила Федоровича был выстроен на месте разрушенного царского дворца новый, деревянный, который царь использовал как путевой стан для разъездов по близлежащим монастырям. Этот дворец простоял сто лет - до 1730 года, потом сгорел и никогда больше не восстанавливался. В 1650 году александровские купцы упросили игумена близлежащего монастыря Лукиана ходатайствовать перед Алексеем Михайловичем о разрешении устроить женский монастырь на развалинах царской резиденции столетней давности. Царь разрешил передать для будущего монастыря домовую церковь Василия Третьего и примыкающую к ней каменную палату. Через двадцать лет к Успенскому женскому монастырю отошел и Троицкий собор.

При Петре Первом, после того, как Россию разделили на губернии, Александровская Слобода (все еще не город) была приписана к Дмитровскому уезду Московской губернии. Петр неоднократно приезжал в Слободу. В первый раз, во время стрелецкого бунта, он приехал сюда с матерью и женой из Троице-Сергиевого монастыря. В Слободе, на Немецких горках, юный царь со своим потешным полком проводил учения со вполне взрослой артиллерийской пальбой "чтоб в Москве слышно было" и "конными экзерцициями".

Надо сказать, Петр Алексеевич особой набожностью не отличался. Женские монастыри ему представлялись чем-то вроде парикмахерских для его врагов из числа слабого пола. Для начала, в 1698 году, он приказал постричь в монахини Успенского монастыря свою сводную сестру, Марфу Алексеевну, которую подозревал в поддержке мятежа 1689 года. В 1718 году настал черед и для его первой жены, Евдокии Федоровны, принять постриг. Вместе с ней в Успенском монастыре пребывали и другие высокородные монахини, имевшие отношение к ее делу. Уже в 1727 году, после смерти Петра, сюда заточили свояченицу Меньшикова, Варвару Арсеньеву. Кстати, Александр Данилыч сам на нее и донес перед ссылкой в Березов.

Верный своей политике перековки орал на мечи, Петр, когда ему потребовался металл для пушек, приказал, в числе прочих, снять самый большой колокол весом в пятьсот пудов с Распятской колокольни Успенского монастыря и отправить на переплавку в Москву. По преданию, этот колокол изготовили в Новгороде, в честь рождения Ивана Грозного и был он необыкновенно благозвучен. Через сто с лишним лет александровские купцы Каленов и Уголков подарили Распятской церкви колокол такого же веса, но... так, как старый, он уже не звенел и его, пребывая в расстроенных чувствах, тоже переплавили.

С 1729 года в Александровой Слободе, которая досталась ей в наследство от матери, жила Елизавета Петровна. Ей тогда повезло - Анна Иоанновна хотела заточить дочь Петра в монастырь, но, благодаря заступничеству Бирона, постриг заменили запрещением покидать Слободу. Развлечений у великой княжны было немного - по праздникам она отстаивала службы в Троицком соборе Успенского монастыря, а потом крестила Александровских дворянских и купеческих детей. И, конечно, охота, скачки. Лошадей Елизавета любила так, что к ним ее впоследствии ревновал даже Алексей Разумовский. Впрочем, она его, уже будучи императрицей, утешила - подарила сотню скакунов из Александровского и Тайнинского конных заводов. Одетая в мужское платье, точно кавалерист-девица, неутомимо скакала она по александровским лесам и полям, травя зайцев. И затравила их во множестве. В древнем селе Крутец, на крутом берегу реки Серой, в окрестностях усадьбы Ивана Ивановича Бутурлина, сподвижника Петра Великого, у которого часто гостила Елизавета, собирается общественность поставить памятник затравленному зайцу. Давно собирается. Первые попытки поставить памятник относятся еще к концу девятнадцатого века. Либерально настроенная интеллигенция из земских и общество краеведов-любителей собрали по подписке деньги и уж, было, начали подготовлять площадку для заячьего постамента, как сверху пришел указ - немедля прекратить. Не то, мол, сейчас время, чтобы воздвигать этакие провокационные памятники. Ссылки на память покойной императрицы, на любовь к истории отечества не помогли. С членами комитета по устройству памятника строго поговорили, где надо, и отпустили дрожать по домам. Конфисковали портрет Елизаветы Петровны с зайцем на руках и отдельное чучело местного русака. Чтобы не пропадать добру, арестовали и кассу. Касса почему-то оказалась пустой - то ли все истратили на собрания комитета, то ли на портрет, то ли на чучело... В советское время о памятнике никто из зайцев уж и не заикался. Впрочем, жившие в Александрове, к тому времени столице сто первого километра, диссиденты иногда рисовали по ночам на стенах домов зайцев, да при встрече друг с другом поднимали приветственно указательный и средний пальцы в виде латинской буквы V, что означало у них заячьи уши. И только теперь, когда свобода, нас встретив радостно у входа, норовит вытолкать к выходу... все равно боязно.

Вернемся, однако, в восемнадцатый век. Первого сентября 1778 г., по указу Екатерины Второй, Александров получил статус уездного города. Через три года городу по высочайшему соизволению был пожалован герб. В верхней части герба находится губернский владимирский лев, а в нижней - две наковальни и тиски, символ кузнечного ремесла, которым к тому времени славился Александров. В топографическом описании Владимирской губернии 1784 г. написано, что "главнейшая промышленность здешних купцов и мещан состоит по большей части в кузнечном мастерстве, содержании полотняных фабрик и кожевенных заводов, а также в торговле общеупотребительными и съестными припасами". К началу девятнадцатого века в Александрове, на две с лишним тысячи жителей приходилось около пятидесяти кузниц. По рабочим дням от стука молотов о наковальни звенело в ушах у всех, включая мышей в погребах. Александровские кузнецы были большими эстетами. Даже к цепям своих дворовых собак выковывали затейливые брелоки. Да что кузнецы - любая собака могла выковать гвоздик или скобу для ремонта своей будки. В городе была улица под название "Кузнечная". Она и сейчас есть, но под именем Зои Космодемьянской. Нет, несчастная девушка не жила и даже мимо не проезжала Александрова. Она не виновата. Никто не виноват. Но название улице так и не вернули. Один из последних представителей старинной кузнечной династии Жижимонтовых, которой более трехсот лет, еще живет на этой улице, еще борется за то, чтобы называли ее "Кузнечной".

Говоря об Александровских династиях, нельзя не упомянуть о еще двух, купеческих - Барановых и Зубовых. История Барановых уходит корнями в первую половину восемнадцатого века. Еще в 1740 году в дворцовой Новоалександровской Слободе имел небольшую торговлю Тихон Петрович Баранов. Его внук, Федор Николаевич уже вовсю торговал холстами, нанкой и крашениной по местным ярмаркам и в Москве. Война двенадцатого года разорила Баранова - основные его покупатели были в Москве. Но он смог подняться. Устроил в своем доме красильню, а затем и небольшую фабрику для тканья платков и холстины. Потом построил еще одну фабрику для окрашивания бумажной пряжи в красный цвет. И тут настал черед его сына, Ивана Федоровича, брать отцовское дело в свои руки. Иван Федорович от природы был исключительно одаренным человеком - не только купцом, фабрикантом, но и талантливым изобретателем. Он выращивал на побережье Каспийского моря водоросль морену, чтобы из нее, по собственной технологии, добывать высококачественный тканевый краситель. Мало того, Иван Федорович нашел новый, удобный способ закрепления краски на тканях - настоем пшеничных отрубей. Вот сейчас мне возразят нынешние скептики - подумаешь, отруби. Что ж тут такого? А такого, что до отрубей в России краску закрепляли выдерживанием ткани в смеси навозной жижи и бычьей крови. Конечно, потом ткани отмывали, но... Так что не будем судить свысока о технологии, изобретенной купцом Иваном Барановым. Впрочем, самое удивительное в Баранове было, наверное, не это, а то, что он ни от кого не скрывал своих изобретений и охотно ими делился. Иван Федорович мечтал о том, чтобы русское купечество широко торговало с азиатскими странами. Уж больно хотелось ему вытеснить из этой торговли англичан. Баранова избирали Александровским городским головой. Многое он сделал для города, не в последнюю очередь на свои собственные средства. В его доме находили приют и странники, и погорельцы, и просто нуждающиеся. Иногда до полутора тысяч человек жило его иждивением. Каждый год пяти невестам лично от себя Иван Федорович давал приданое. А спрашивать, где же теперь такие люди - глупо. Не дети мы, чтоб такие вопросы-то задавать. Но отчего они не родятся вновь? Неужто во всем экология виновата? Все же, меньше надо пить кока-колы и есть гамбургеров. Глядишь, и наладится все. Ну, пусть не все, но хоть малая толика... Да, чуть не забыл. Прожил Иван Федорович Баранов всего сорок лет. Дети его потом расширили дело. Завели новые фабрики в Александровском уезде. Обучали инженеров с других предприятий, строили больницы, школы и аптеки. Короче говоря - в семнадцатом году все оставили кипящему возмущенным разумом пролетариату в образцовом порядке.

Обратимся к другому именитому александровскому купеческому роду - Зубовым. В писцовой книге за 1677 год есть запись: "среди посадских дворов за рекою Серой... во дворе Ивашко Петров сын Зубов печет калачи". Калачами, однако, дело не ограничилось. Потомки Ивана Зубова стали текстильными фабрикантами, как и Барановы. Строили красильно-набивные фабрики и на паях с Барановыми завели неподалеку от Александрова, в Карабанове, фабрику по крашению кумачей, набивке платков и рубашечных ситцев. У Зубовых в начале девятнадцатого века был лучший частный дом в городе. Именно в этом доме, у братьев Степана и Михаила Зубовых, останавливался Александр Первый во время своего посещения Александрова. "Выслушав рапорт городничего и удостоив милостивым поклоном челобитие городского общества в лице его городского головы и выборных", Александр "спешил на отдохновение в покоях дома братьев купцов Зубовых". Верноподданные александровцы отдохнуть, ему, однако, не дали. "Беспрерывное "ура!" волновавшейся массы народа, окружавшего дом, поощрялось неоднократным появлением в растворенном окне открытого и доброго лица Императора... Государь удостаивал приемом представителей местных властей, дворянства и купечества и, подкрепив себя приготовленным для него и свиты в тех покоях обедом-завтраком, кушал чай".

Поняв, что в Александрове выспаться ему как следует не дадут, Император поблагодарил всех за радушный прием, "пожаловал в память сего невестке первого и жене второго каждой по перстню, украшенному драгоценными каменьями", сел в карету и укатил в Москву. Невестке потом этот перстень припомнили, конечно. Еще и теперь, спустя, почти двести лет, в сувенирных лавках Александрова вам предложат - из-под полы, конечно, с убедительнейшей просьбой сохранения строжайшей тайны, - тот самый невесткин перстень. Мол, пришлось ей прятать перстень от обиженной свекрови, да закопала она его в огороде, да увидел это мальчик, несший самовар в покои, и потомок этого мальчика, если б не нужны были срочно деньги на операцию за границей, ни за что бы и никогда, но... вернемся к Зубовым.

Василий Павлович Зубов, деятельность которого пришлась на вторую половину девятнадцатого века, был не только промышленником. Жил он уже в Москве, и из столицы управлял своими предприятиями. Живо интересуясь музыкой, он собрал уникальную коллекцию смычковых инструментов, в которой были скрипки Амати, Гварнери и Страдивари. Несколько лет Василий Павлович даже возглавлял Московскую консерваторию, пока его на этом посту не сменил Петр Ильич Чайковский. Вместе со своими родственниками, с семейством Барановых, с другими Александровскими купцами и фабрикантами, Зубов приложил все усилия к тому, чтобы железная дорога из Москвы в Ярославль прошла через Александров, а не Переславль-Залесский. До сих пор экскурсоводы в Переславле, рассказывая об этом факте, скрежещут экспонатами своих музеев.

Последний из фабрикантов Зубовых, Павел Васильевич, получил образование в московском университете и стал химиком, чтобы вместе с отцом заниматься красильным делом на фабрике. Увы, он быстро понял, что не имеет ни малейшей склонности к управлению фабрикой. После смерти отца в 1889 году Зубов продал фабрику и окончательно переехал в Москву. Двадцать лет он занимался наукой в первой термохимической лаборатории МГУ, но знаменит стал не своими научными изысканиями. Павел Васильевич был страстный нумизмат. Его называли Третьяковым нумизматики. Коллекция монет, собранная Зубовым, по отзывам специалистов, была больше, чем Эрмитажное, Парижское и Берлинское собрание монет вместе взятые. Она и вообще была крупнейшей в мире - в ней насчитывалось двести тысяч экспонатов. В 1901 году Павел Васильевич завещал Государственному историческому музею всю свою коллекцию, а кроме нее и обширную библиотеку.

Он умер в голодном двадцать первом. За два года до смерти у него реквизировали коллекцию музыкальных инструментов, которые собирал его отец. Руководивший изъятием некто Кубацкий заявил, что "талантливым музыкантам не на чем играть - все инструменты находятся у богатых людей". Рассказывают, что на одной из реквизированных у Зубова скрипок играл маршал Тухачевский. Еще на одной - некто Кубацкий...

На этом рукопись моя обрывается. Она, конечно, могла бы продолжаться, и я мог бы рассказать о том, как мучалась семья Зубовых после его смерти, как даже его могила на территории Спасо-Андрониковского монастыря была уничтожена, как пришла и семьдесят лет не уходила советская власть из Александрова, как закрыли все монастыри и репрессировали священников, как жили в Александрове, на сто первом километре, отбывшие свой срок политические заключенные, как теперь, при новой, демократической власти все возрождается, цветет и пахнет, пахнет... но не расскажу. Не знаю почему. Может оттого, что устал, а может от того, что не историк-профессионал. Это им надо в конце своего исследования поставить жизнеутверждающую точку, а меня вполне устроит и многоточие.



P.S. Говорят, что еще при Грозном царе был прокопан подземный ход из Александровского кремля аж до самой Москвы. Такой огромный, что по нему можно хоть на тройке ехать. Ищут его краеведы и просто интересующиеся, да найти не могут. И не найдут. Потому как ход этот... Ну, да. А вы как думали. Стоит там бронированная тройка - один лимузин и два джипа охраны. Мало того, и бункер правительственной связи есть. И вообще все, что полагается в случае экстренного переезда, вплоть до семи жен на случай неурожая, засухи, или, не приведи Господь, войны со Ливонией. Почему семи? Сами-то как думаете, а?




© Михаил Бару, 2008-2024.
© Сетевая Словесность, 2008-2024.




Time Tinkoff отзывы читать на -cnews.ru.

www.cnews.ru


НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть II [Эта книга не-прощания с тобой, мой Баку, мой сказочный Зурбаган, мой город Ветров, город осеннего Бога с голубыми глазами небес.] Яков Каунатор. В своём отечестве пророк печальный... [О жизни, времени и поэзии Никoлая Рубцова. Эссе из цикла "Пророков нет в отечестве своём..." / "Всю жизнь поэт искал свою Пристань, Обрёл он...] Рассказы участников VI Международной литературной премии "ДИАС" [Рассказы участниц казанской литературной премии "ДИАС" 2024 Любови Бакановой, Александры Дворецкой и Лилии Крамер.] Полина Орынянская. Холодная Лета, горячие берега [Следи за птицей и закрой глаза. / Ты чувствуешь, как несговорчив ветер, / как в лёгких закипает бирюза / небесных вод и канувших столетий?..] Александр Оберемок. Между строк [куда теперь? о смерти всуе не говори, мой друг-пиит, / зима, крестьянин торжествует, а мачта гнётся и скрипит, / но надо жить, не надо песен ворью...] Полина Михайлова. Света – Ора [Этот новый мир ничего не весил, и в нём не было усталости, кроме душевной...] Марина Марьяшина. Обживая временные петли (О книге Бориса Кутенкова "память so true") [В попытке высказать себя, дойти до сути ощущений, выговорить невыговариваемое, зная, что изреченное – ложь – заключается главное противоречие всей книги...] Александр Хан. Когда я слушал чтение (о стихах Юлии Закаблуковской) [Когда я слушал чтение Юлии Закаблуковской, я слушал нежное нашептывание, усугубляемое шрифтом, маленькими буквами, пунктуацией, скобками, тире...] Юлия Сафронова. Локализация взаимодействий [Встреча с поэтом и филологом Ириной Кадочниковой в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри". Тенденции развития современной поэзии Удмуртии.] Татьяна Мамаева. Игра без правил [Где нет царя, там смута и раздор, – / стрельцы зело серьёзны, даже слишком, – / Наш царь пропал, его похитил вор / немецкий мушкетер Лефорт Франтишка...]
Читайте также: Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I | Галина Бурденко. Неудобный Воннегут | Владимир Буев. Две рецензии | Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") | Александр Карпенко. Крестословица | Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II | Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" | Виктория Смагина. На паутинке вечер замер | Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех | Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью | Владимир Алейников. Моление в начале ноября | Ренат Гильфанов. Повод (для иронии) | Татьяна Горохова. Живое впечатление от Живого искусства (Духовное в живописи Александра Копейко) | Наталья Захарцева. Сны сторожа Алексеева | Надежда Жандр. "Чусовая" и другие рассказы
Словесность