Сон мать-и-мачехи покоен. Берега
пестрят осокой и тропинками косыми,
а в речке тонут мозговые облака, -
все их извилины внезапно стали синими.
Какой-то ослик примостился за бугром
и ест растения шершавыми губами.
На оверловке тёмных ясеневых крон
возможно рассмотреть изнанку мироздания.
Под скрипы влезшего в купальники песка -
дразнить прохожих загорелыми плечами
и целоваться - до жужжания в висках,
парней далёких этим приводя в отчаянье.
Небесный заяц скачет - к солнцу и назад,
ему не нужно скоро возвращаться в школу...
А мы заглядываем осени в глаза -
и видим там друг друга совершенно голыми.
противный маленький мальчишка
толкнул меня - нарочно - в грязь.
а в луже небо - близко-близко...
ты не поверишь: я, смеясь,
бегу в своём коротком платье,
раскисшем, как листва осин...
зачем всё лучшее - бесплатно?..
а вот спроси меня, спроси!
зачем у луж глаза раскрыты,
распахнуты - в хиральный мир,
где мечутся в глубинах рыбы,
ещё не ставшие людьми,
где опрокинутое небо
несётся вскачь, течёт вода,
и я, промокшая, как нерпа,
которой жира Бог не дал,
бегу, забыв про всё на свете,
в порыве - стать самой собой, -
как шторм.
как ангелы.
как ветер...
Эти летние дожди,
эти радуги и тучи, -
мне от них как будто лучше,
будто что-то впереди.
/Семён Кирсанов/
А губы летнего дождя так широко распахнуты,
И в них - всё то, чего нельзя: касанья, шёпот, запахи...
И это меньше, чем любовь, но больше, чем сочувствие, -
Квохтанье курочки рябой, скрип молодой капусты...
[Твоё лицо теперь - ничьё.] Вкус сдобных пышек с маслицем...
Глаза дождя текут ручьём, им время - разливаться.
Текут - навстречу и вовнутрь. Отвесно вниз - и на тебя.
Текут - и катятся, как ртуть, дождливые глаза дождя.
Текут, тебя собой накрыв. Невидимо, - глаза в глаза.
Прозрачной цепью странных рыб. И даже тем, чем течь нельзя.
Текут - потоками цветов в кварталах обесточенных...
Ты входишь в меня, словно путник в заброшенный дом,
и говоришь:
- Вот и я, - встречай, я пришла!
И всё, что было мной выстроено, вынянчено,
выращено с неимоверным трудом, -
тут же рушится, рушится, рушится...
- и всплывает наверх, как шлак,
превращаясь в предрассветные неприлично-розовые облака.
Вместо фундамента - лужайка с дактилорайзами и щенком.
И ты на траве, обнажённая и открытая всем ветрам, -
так легка,
что умчишься за горизонт, стоит лишь коснуться тебя щекой.
В моём пересохшем горле - слова:
для тебя, для тебя, для тебя...
В широко раскрытых глазах, где испуга в помине нет,
проступает дразнящая девочка, чей огромный взлетающий бант
- триасовой бабочкой - будит что-то доисторическое во мне.
А лис одичал и совсем не выходит на голос. Ну вот-те на!
Позовём его ласково, -
а вдруг он перестанет прятаться за кусты?..
Нет, не хочет...
поскольку знает, что я давно здесь живу - одна,
и всё, что вокруг, - придумано мной самой,
даже ты.
в глаза ей заглянув поглубже,
я обнаружила там лучший
оттенок янтаря...
послушай,
найди меня у старых сосен, -
глядящую, как снег заносит
пространство, тёплое когда-то...
сожму озябшие ладони.
твой голос делает бездонным
цикорий зимних глаз бездушных.
упрямый блин луны раскатан
вдоль разведённых струй заката.
в спине, надломленная, стонет
менора мачты. спит подушка,
глубоководными слезами
налившись...
сон во сне - обрушил
полузатопленную память:
рраз! - больше нет твоих раскосых.
два! - улетает паутинка.
три! - неизбежность карантина
и поцелуй в одно касанье.
шепчу: не время для прощаний...
что будет с нашими мечтами?..
головасики мои в лужах поживают.
сонный пузень прилетел, на травинку сел.
как им дышится легко - в том далёком мае!
как на солнце ласково и тепло им всем!..
лёжа рядом в лопухах, тосковать о чём-то,
вместе лопать сандвичи, изредка курить,
обсуждать приятелей и подруг без счёта,
не бояться герпеса, СПИДа, аскарид...
как им каждый серый день в семь цветов раскрашен,
как им небо светится в сказочных огнях!..
как им было бы смешно - и немного страшно -
повстречать когда-нибудь
взрослую - меня...
Язык...
Языку не даётся - спускаться так низко, всерьёз
ощупывать ткани волокна, взрывную податливость тел...
Восторги признания глохнут в словесной серьёзности тем.
Твой вежливый муж в воскресенье привычно струячит туфту,
прикованный фибрами всеми к ТВ и плохому софту.
Отмазку ему промяукай: "С подругой останусь, mon ange."
А дальше - пусть страсти наука вино превращает в меланж.
Тринадцать скрипящих ступенек, - и в город ворвётся весна.
Мы часто бывали без денег, значительно чаще - без сна...
Слепящие кончики пальцев по тёплому шёлку груди
танцуют, в беспамятстве, вальсы, пытаются джигу крутить,
по бёдрам стекая в подвалы, в цветущий зигзаг Бытия...
Там, где-то, тебя поджидала не дама с песцами, а я.
Тончайших сиреневых жилок едва различимый узор...
Мы жили, - вот именно, жили - друг другом.
Щербатой фрезой
с надкостниц срезается счастье: хрустящий и муторный звук
меня разрывает на части. Крапивные вихри - слезу
смахнут; запоздалая стая умчится туда, где нас нет...
Я, знаешь, теперь не летаю.
И даже не плачу во сне.
я серебряной птицей качалась на ветке.
ты серебряной рыбой в затоне качалась.
я тебе поначалу была лишь соседкой.
ты всего лишь соседкой была мне сначала.
полохливо взметнулись пернатые мысли,
сердцевины зрачков полыхнули зелёным...
я подумала: как различаемся мы с ней!
и при этом - почти идентичны, как клоны...
ты успела сказать, что не веришь дантистам,
не поёшь, до обеда не пьёшь алкоголя.
я - что в детстве сбегала, как Оливер Твист, и
не люблю карамели и месячных болей.
в семь часов был обед: пармезан и спагетти,
и какой-то ужасный оливковый соус,
старый фильм - про побег из Варшавского гетто,
а потом мы, синхронно, вошли в невесомость...
но пространство, несущее нас, оборвáлось;
верх и низ поменялись: больницы, курорты...
рак вначале цеплялся клешнями за палец,
а теперь мы вдвоём были схвачены, мёртво.
так становятся, вмиг, персонажами басни -
щука, скачущий рак и серебряный лебедь.
...всё равно всех на свете нежней и прекрасней.
и пока ты со мной, мои мысли - о лете.
В какой-то лавке за рекой нашлось жемчужное колье -
довольно тусклое: его давно никто не надевал.
Хозяин лавки был индус.
"Чем дальше в лес - тем дальше в лес, " -
решила я - и, заплатив вполне прилично за товар,
пришла в гостиницу, где ты ждала меня в тенетах сна.
Я принесла холодный чай и, поцелуем разбудив,
спросила - сдержанно - о том, что мне всегда хотелось знать...
А после, выслушав ответ, прижав лицо к твоей груди,
лежала, чувствуя игру прохладных пальцев на спине.
Жара спадала.
Сквозь окно был виден сказочный закат.
Над подпирающей щеку рукой - твой снежный взгляд синел,
и я шепнула: "Вот, смотри!" - откинув волосы назад -
и демонстрируя колье - довольно тусклое: его
давно никто не надевал.
"Хозяин лавки был индус.
Чем дальше в лес - тем дальше в лес, " - я засмеялась. - "Ничего, -
давай носить его вдвоём, - оно блестящим станет."
"Пусть, " -
сказала ты, - "отныне впредь мы будем связаны сильней -
передавая каждый день колье из жемчуга!" - и мне
вдруг показалось, что слова уже я слышала...
"Забей! -
Какое, к чёрту, deja vu?! - Ты это видела во сне, " -
я успокоила себя и, протянув тебе колье,
стекла губами - к твоему затылку.
Сладкая волна
накрыла сердце. Запах трав и тёплой кожи - словно лев
из одуванчиковой чащи - мягко прыгнул на меня,
...и я очнулась - у тебя в объятиях.
Вечерний свет,
обрывки музыки и смех - лились сквозь окна. Ощутив
на шее бусины колье, я удивилась: человек
не может сбрасывать тела, как змеи кожу, - на пути
к тому, чтоб вовсе потерять себя - в другом...
Но, притянув
тебя плотней, поцеловав поверхность - внутреннюю - губ,
я убедилась в том, что ты... Да, я могла бы присягнуть:
мой рот не лгал. Но, значит, я...
"Послушай, как меня зовут?.."
Почти стемнело.
Ветерок, чуть шевелящий складки штор,
вливался в комнату, где мы - (двутелый серафим? кентавр?..) -
спасли друг друга от стихий и выжили в постельный шторм...
Сняв блузку, ты приподнялась - и, языком пощекотав
мой - (мой?!) - напрягшийся сосок, сказала: "В лавке за рекой
я обнаружила колье - довольно тусклое: чудес
ведь не бывает, " - (боже мой!) - "а жемчуг - это не циркон.
Хозяин лавки был индус...
Он приходит нечто важное сказать.
Я - напротив - исключительно молчу.
Притворяясь, что не смотрит на мой зад,
он пытается погладить по плечу.
Стёкла вспыхивают: медь и турмалин.
В кубе комнаты взрывается закат.
Нас, обугленных, уносит от земли... -
Возвратимся ли, хоть мёртвыми, назад?..
Та, которая могла бы нас спасти,
в Сибилой фотографирует слонов.
Он звонит ей каждый вечер, - (вот пастиш!) -
говорит о нас... Ей это всё равно.
В прошлый вторник, накачавшись коньяком,
он расплакался - и до утра бубнил,
что не сможет жить без нас обеих. Коль,
мы смогли бы жить и в Африке - одни,
без тебя. Но воспитание - (увы!) -
отметает негуманные пути.
Вот и ты бормочешь: "В чём-то вы правы..."
Вот и я зачем-то говорю: "Прости."
Догорает турмалиновый закат.
Скоро сумерки, как жилки на висках,
опояшут нас лиловым. Отыскать
нашу связь - сложней, чем женщину в песках.
Видно, в этом заключается любовь, -
та, что всех нас окончательно убьёт:
Бекка жизнь свою не мыслит без слонов,
ты - без нас, а я - без снов и без неё...
...а получилось, что времени задан счёт.
ну, получилось, - задан и задан, - и что теперь?!
сфера зимы задела тебя плечом,
только задела и - нате вам - оттепель!
вилы в бок, - будут новые дырки на поясах.
парафиновых ванн нерастраченное тепло
не растрачивай на обогрев мегаполиса.
научись улыбаться когда ей невесело.
для чего она спорит, как если бы позабыв,
что в домах без стен невозможно найти уют?
поспевай за ней, коли шаг твой, летящий, быстр -
на пилатес, на йогу, на эпиляцию...
если в старом лесу невозможно найти грибы,
значит, биоценоз устарел для плодовых тел...
а тебе всё равно, - лишь бы верить, казаться, б ы т ь, -
провалившись к ней в ельник берёзовый - насовсем.
и когда у излучины тёмной большой реки
заблестят топоры, зазвучит лесорубов речь,
ты ладонь разожмёшь - и отпустишь воздушные шарики...
В то время были на земле исполины, особенно же с того времени,
как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они
стали рожать им. Это сильные, издревле славные люди.
(Бытие, 6:4)
...Он пришёл из серой выжженной пустыни.
Для чего пришёл - о том никто не ведал.
Резкий профиль, сжатый рот, глаза косые...
Вечер, волны убывающего света...
Люди ждали, настороженно сомкнувшись.
Он сказал: "Теперь я вижу, вы мне рады."
Мы стояли в отдаленье, вместе с братом,
Наблюдая вереницы глаз потухших.
...Подойдя ко мне, уверенно и мягко
Взял за рyку и увёл... Толпа молчала.
Я запомнила манжетку, запах мяты,
Скрип песка, пустую лодку у причала...
Я ушла с ним так безропотно, как будто
Тлен мой создан из ребра, а не из глины, -
Чтоб поддерживать, служить звездой попутной
И рожать ему героев-нефилимов...
опушка леса, где сидят вдвоём.
выкипает лето, - очень настаёт.
тонкую палатку морщит на ветру...
завтра твой любимый нелюбимый друг
улетает нахрен, в дальние края.
хули убиваться? - у тебя семья.
пузырит палатка. крошечный костёр
в ямке, за камнями, искрами протёк
в чёрное пространство неба без луны.
чем тебе не повод, чтоб ещё поныть?
лунные деревья гнутся над рекой...
улетает, сволочь. он всегда такой,
твой дурак любимый нелюбимый друг:
не боится счастье упускать из рук.
говорит, заврался. - кто его поймёт?.. -
не желает видеть человечьих морд.
тёмные на тёмном, слёзы не видны.
улетает, сволочь, в небо без луны...
астронавт несчастный. горе-звездочёт...
Время красных сезонных дождей.
Время лун и потерянных книг.
Я подвластна твоей ворожбе.
Независимый дух мой затих,
Затерялся в мускусных духах
Тёмных спален, тяжёлых портьер...
Отдыхать. Нам пора отдыхать,
Превращаясь в беспечных рантье...
Человек, заглянувший в вертеп
Распоясанно-нежных пажей,
Отразившийся в стёклах аптек,
Сделал ошеломляющий жест...
Это я - в бестиарии лиц,
В средоточии красок и тел?..
Отплывает коварный Улисс...
Отправляется в путь - лишь затем,
Чтоб исполнился мстительный план.
Пенелопа, отвергнув других,
Связки писем сжигает дотла,
Вспомнив свадебные пироги.
Я войду в твой пустынный альков.
Я вольюсь в неспокойную кровь -
Шардонне, Зульфия, Сулико...
Пробираясь под лиственный кров,
Распознáю - тончайшую грусть,
Привыканий симптомы... Сказать
Не решусь, что уже не вернусь:
Кто из Капуй уходит назад?..
И прочувствую сладость твою.
Мне откроется нежность твоя.
Нас окутают - страсть и уют.
Наши пальцы сумеют - ваять...
И, когда мы изведаем зной
И мучительный голод птенца, -
Одиссей, возвратившись домой,
Ампутирует наши сердца.
Яркие огромные бестеневые лампы.
Острых инструментов приготовленный набор
холодно блестит...
Давай, не прибегая к штампам,
завести попробуем серьёзный разговор?
Ты мой доктор.
Женщина.
Корректна и изящна.
Пол-лица скрывается за маской; пара глаз
серых и внимательных, бесчувственно парящих
в небе, завоёванном хирургами - для нас.
Пальцами стерильными, в резиновых перчатках,
размечаешь что-то у меня на животе.
Я кажусь себе смешным, беспомощным початком:
рос, старался, поспевал и - даже - пожелтел...
Точный бег зрачков, безукоризненные веки,
голубой халат, под ним спокойно дышит грудь.
Я люблю тебя, люблю - легко и беззаветно.
Ты мой доктор, мой спаситель, к искупленью путь.
Анестетик действует - и боли нет, но чувство
жгучей ишемии разливается внутри...
Говори мне что-нибудь, душевно и искусно.
Или просто режь - и ничего не говори.
В бога веришь, нет ли, - мы с тобою иноверцы.
Жить осталось двадцать пять минут наперечёт.
Список ампутаций: обе почки, печень, сердце,
а возможно - склеры глаз и что-нибудь ещё...
Релаксанты мышц мне не дают сказать: "Послушай,
если вырезаешь ткани, то - сперва - убей!.."
Я ещё не знаю: трансплантируются лучше
органы, изъятые из тел живых людей.
У самого края серебряной крыши
стояли, друг к другу прижавшись так тесно...
Сказала зачем-то, любуясь на вышитый
огнями проспект: "Я могла бы за это
платить тебе..." - и, задыхаясь,
целуя -
до дрожи, до привкуса крови на дёснах
(как в розовых лунках ногтей стынут вёсны!)
"Ты хочешь меня?" - Не колеблясь, вслепую
найти эпицентр внеземного блаженства...
На западе светится вздыбленным...
хули
глазеть - на стеклянный, зеркальный, неженственный?!.
Твой город звенит от моих поцелуев.
Твой город звенит от твоих небоскрёбов,
а я - от твоих невозможных желаний.
Платить тебе? - Чем??
Твой мартини прихлёбывать,
захлёбываться от твоих оправданий,
но...
Этого мало.
Как этого мало!!
Твой взгляд испугал меня лишь на мгновение,
придвинувшись - тучей-turbidite-хмарой,
действительным-тайным-всесильным советником...
Твой жёлтый бутон.
Твой октановый морфий.
Твой город, прилепленный к краешку крыши,
хрустящий в руках апельсиновых дворников,
где - я так надеюсь, что я не услышу -
твой голос, сквозь пение птиц и горгулий...
твой голос. Зачем ты играешь словами?!
Твой голос... Молчи, подожди, не могу, нет!..
Твой голос,
Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя
и возвратиться от тебя; но куда ты пойдёшь, туда и я
пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ
твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом;
И где ты умрёшь, там и я умру и погребена буду.
Пусть то и то сделает мне Господь, и ещё больше
сделает; смерть одна разлучит меня с тобою.
(Руф. 1, 16-17)
Вино и мёд под языком, но там же - трупный яд.
Твои кудряшки на висках считая по ночам,
я слышу тиканье сверчков и трели соловья...
И понимаю, что нельзя - ни плакать, ни ворчать.
Забывчивость - великий дар.
Но им обнесена,
я разноцветные клубки воспоминаний мну,
не позволяя им катиться к проруби окна,
чтоб - отслоившихся плацент кусочками - во тьму
упасть и не обременять мой воспалённый лоб...
Ты душераздирающе, мучительно близка -
и так же недоступна, как селеновый циклоп,
бросающий свой жёлтый взгляд на нас сквозь облака.
Впадают в небо кроны лип - живые устья рек;
в них тёмная вода струится к жужелицам звёзд...
И если мы с тобой решим синхронно умереть,
то всё останется, как есть...
Одна лишь Урсула, почти совсем уже слепая, сохранила ясность духа
и сумела опознать природу этого неодолимого ветра, - она оставила
простыни на милость его лучезарных струй и глядела, как Ремедиос
Прекрасная машет ей рукой на прощание, окруженная ослепительно
белым трепетанием поднимающихся вместе с ней простынь: вместе с ней
они покинули слой воздуха, в котором летали жуки и цвели георгины,
и пронеслись с нею через воздух, где уже не было четырех часов дня,
и навсегда исчезли с нею в том дальнем воздухе, где её не смогли бы
догнать даже самые высоколетающие птицы памяти.
/Габриэль Гарсия Маркес, Сто лет одиночества/
Мой травник, мой гербарий солнечный,
мой очарованный источник
кипит вдоль троп её просёлочных,
цветёт в глазах её песочных -
сквозь мир, наполненный святынями,
чьи семена летят по ветру...
А утром вспыхивает инеем
сухой чертополох под вербой...
Она становится на цыпочки,
вдруг задохнувшаяся ширью,
и на неё летят, летят клочки,
летят - большие-пребольшие
пространства - мрака и бессилия,
обрывки запахов и звуков,
потоки микроспор из пыльников -
всех тех, кто не нашёл друг друга...
Взлетает на бретельках маечка...
Она хохочет, так беспечно,
и вот - уже приподнимается,
уже летит - над бесконечным
опустошительным гербарием,
где листья друг на друге виснут,
летит путями изобарными,
летит - и всё яснее видит,
так безответственно и трепетно,
так окончательно и просто,
Людмила и Александр Белаш: Ученик чародея[На Страшном суде меня сурово спросят: Чем ты занимался смолоду, Йокке Фридль?..]Айдар Сахибзадинов: Война[Я все прекрасно помню – ведь я из того поколения, кто сидел под столом, когда наверху за свисающими кистями скатерти, пили из графинов водку молодые...]Олег Клишин: Шагреневое знамя[...замираешь, глядя на лик луны / с тёмной пастью Хроноса посредине. / И как будто слышишь со стороны, / как звучит твоё среди прочих имя.]Сергей Слепухин: Nature morte[Что ж, намудрил с метафорой и кодом, / обычного словарного запаса / мне не хватило, натюрморт испорчен. / Вот вещи и рождают безъязыко / ночь...]Братья Бри: Зов из прошлого[Ощущение реальности и себя в ней медленно покидало Хамфри. В череде воспоминаний и образов, которые случайно возникали и незаметно ускользали, появилось...]Елена Севрюгина: Время больших снегопадов[Образ зеркала, один из ключевых в книге, придаёт поэтическому повествованию объёмность и психологическую глубину...]Пётр Матюков: Микрорайон Южный[когда-нибудь и мы придём в негодность / как механизм часов ушедших в ночь / суммарная для общества доходность / от нас не сможет траты превозмочь...]Михаил Эндин: Однажды[И я, забыв про смех и шутки, / и про супружние права, / хватаю смело – нет, не юбки – / а снизошедшие слова.]