Скользнув из киноленты - в киноварь
рассвета, с неба сыплется январь,
янтарным порошком ко мне в ладони,
и плещется забвение в беде,
как сом в незамерзающей воде,
как солнце огнехвостое в бидоне,
наполненном крещеньем до краёв.
От пролитого зарева, вишнёв
январский сад, и липок снег, и сладок
морозный воздух, и ночная стынь
дыханьем серебрит мои листы,
и сглаживает пики снежных складок.
И крестный путь следами осветя,
бежит розовощекое дитя
навстречу неизвестности, глубОко
его печаль под снегом залегла,
но тают золотые купола,
и плачет снег в объятиях у Бога.
В этом городе пахнет морем в любой сезон,
с католических кирх колокольный несётся звон
православной веры, и едут со всех сторон
по немецкой брусчатке российские "Волги" и "Лады".
По мостам Кенигсберга, которых как прежде семь,
словно Кант, шагает поэт Симкин Сэм,
а в бывшем парке 40-летия ВЛКСМ
Хабербергский ров одет в ледяные латы.
На стенах. на домах, на воротах десятки ран
нанесённых войной, но присвоен иной ранг
Кёнигсбергу, и вместо войны на Кранц
надвигаются люди, минуя ворота Росгартен.
Под гранитными плитами плачет навзрыд земля,
но военному времени в глотку засунут кляп,
и с ворот Королевских, взирают три короля
на разрушенный город, которого нет на карте.
Все снаряды и мины спят под покровом мхов,
закрывает ворота чугунные остров Кнайпхоф,
и с намоленных стен осыпается ржавой трухой
измождённый кирпич, и уходит на дно Преголи,
Кафедральный собор, укрывая в душе печаль,
усыпальницу Канта несёт на своих плечах,
наблюдая за тем, как проспекта седой причал
Дом советов держит на вечном приколе.
Он о чём-то грезит, в бронзовых облаках
утопая по пояс, но ветра рука - легка,
разгоняет их, и он видит, как над ДК
Моряков кружится в небе двуглавый беркут,
и клюёт с ладоней моста горьковатый град.
Он к большой России сейчас полететь бы рад,
но не может, пока младенец-Калининград
спит так чутко в отцовских объятиях Кёнигсберга,
и не чувствует надвигающейся беды.
Как подушки - небрежно раскиданы все форты,
и лесные простыни смяты и залиты
лимонадным солнцем с примесью куркумина,
и не слышно ни детского смеха, ни плача вдов,
и забыть бы хотелось всё, что случилось до
сорок пятого года. Смотри, здесь сейчас мой дом,
и беда, как пуля свистит, но проходит мимо.
Зачем меня боишься, воробей?
Слетай в мои ладони, не робей!
Какие нынче весточки принёс ты?
Плохие ли, хорошие, как знать?
Открытые ладони - добрый знак,
они - твои кормилицы и гнёзда.
Как долго ты чирикаешь, мой друг?
Твой вечный поиск пищи - тяжкий труд,
и ты преуспеваешь в нём немало,
но нынче, у других полны зобы,
а ты не можешь голос мой забыть,
и небо, что вчера нас обнимало
и зоб твой пуст, зато душа полна
теплом, но помни: снежная волна
уже не спит и набирает силы,
и зло блестят глазища всех котов,
скажи, мой друг, ты умереть готов
в объятьях их смиренно и красиво?
А если да, то встретимся ли мы
когда-нибудь в дверях другой зимы,
которая не схожа с наше тёплой
и благостной ни ликом, ни душой,
но пусть сейчас нам будет хорошо
глядеть в глаза друг друга через стекла
моих очков, и знать, что сожжены
пути, и миг в копилку тишины
печально опускает медный грошик
луны, и он звенит темней и горше,
чем солнца золотой, но миг пропет,
я сыплю лёгкий снег на парапет
а он похож на сотню хлебных крошек.
Не ложись на спину, не ложись,
если этот сон похож на жизнь,
значит, смерть коснулась только тела,
и его, под пологом утра
укачали руки сорных трав,
и пробили луковые стрелы.
Пой с ручьём подземным в унисон,
если голос твой похож на сон,
значит, время движется по кругу,
только наши тени в этом сне,
у стены стоят спина к спине,
и не прикасаются друг к другу.
Слово отражается в реке,
если не твоя рука в руке
Господа, моя - дрожит и зябнет.
Страшно от того, что снова мне
можно просыпаться на спине,
засыпать на ней уже нельзя мне.
Просто шаг в ушах,
просто шар в груди,
если шаг ужать,
если шар скрутить
станет берег пег,
станет вереск туг,
будет перебег,
будет перестук,
и не дом, а склеп,
и не мир, а чёлн
будет вечно слеп,
будет смачно чёрн,
и надежды след
разобьёт на дни
и твой ветхий склеп,
и мой чёлн над ним.
Андрей Бычков. Я же здесь[Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...]Ольга Суханова. Софьина башня[Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...]Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки"[Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...]Надежда Жандр. Театр бессонниц[На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...]Никита Пирогов. Песни солнца[Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...]Ольга Андреева. Свято место[Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...]Игорь Муханов. Тениада[Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...]Елена Севрюгина. Когда приходит речь[Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...]Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике[Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...]Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса...[У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...]Лана Юрина. С изнанки сна[Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]