Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Цитотрон

   
П
О
И
С
К

Словесность




ОБИЖЕННЫЙ  ПОЛТЕРГЕЙСТ


Но кто бы мог вообразить, что здесь еще не все об Акакии Акакиевиче,
что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти,
как бы в награду за непримеченную никем жизнь?"

Н. В. Гоголь. "Шинель"


За всю свою бесхитростную жизнь Ульян Самсонович Щелчков не обидел и мухи. Тишайший пенсионер, сорок лет проработавший геодезистом, он сразу же, едва отпраздновали его шестидесятилетний юбилей, вышел на пенсию - не потому, что тяготился работой, а просто так было положено по закону. Тут же он и овдовел, и остался один-одинёшенек среди оборотистых детей и шумных внуков. Семейство было дай Бог каждому - сын, невестка, внучата трех и двенадцати лет, перезрелая дочь на выданье - сущая кобыла, прости Господи, да в придачу еще парочка прожорливых персов. С мнением патриарха в семье считались мало, желания Ульяна Самсоновича учитывались не всегда. Он не гневался, оставался кроток и тошнотворно мудр, но одно законное право все же себе выбил: от рассвета до заката Ульян Самсонович смотрел телевизор. Смотрел все подряд, и ко всему проявлял интерес - его одинаково занимали как политические дебаты, так и "Угадай мелодию". Он, случалось, угадывал с четырех-пяти нот. Кроме Ульяна Самсоновича, в семье никто телевизор не жаловал, и куплен был прибор со скидкой, дешево, под Новый год, единственно в угоду старейшине. А если разобраться, то не в угоду, а чтоб не лез под веник. Ну, и для интерьера.

Ульян Самсонович заслуживал описания. Дело это достаточно неблагодарное, поскольку известно, что никакими описаниями полноценно воспроизвести человека или предмет невозможно. Это - во-первых, а во-вторых, для аттестации субъекта хватает зачастую какого-нибудь характерного для него высказывания, или кредо, мл запомнившегося поступка. Но Щелчков не имел ни кредо, ни поступков в биографии - не говоря уж о сколько-то ценных высказываниях. Он был настолько невзрачен, что описание становится совершенно необходимым - иначе Ульян Самсонович может спокойно растаять в атмосфере наподобие облачка пара, и ничто не укажет на его существование в прошлом.

Так вот: лицом он походил на грушу, приболевшую желтухой. Любой человек на кого-то да похож, чаще всего - на какое-нибудь животное, по причине реинкарнаций. Похоже было что Ульян Самсонович в прежних своих воплощениях ни шкур, ни перьев не удостаивался. Скорее всего, он был именно грушей - переспелой, в почтенных бурых пятнышках, без следов - как и положено груше -растительности на кожуре. Росту был невысокого, не пузан, хоть и с брюшком, а короткие ножки становились по стойке буквы "Х" - но не заглавной, а маленькой. Одеваться любил без затей, в старые неброские вещи, проверенные временем - большей частью фланель и сатин мышиных оттенков. Правда, никогда не расставался с узким черным галстуком на резинке, с дешевой, потускневшей от старости булавкой; носил его дома, и в булочную, когда шел, не снимал. Пил переслащенный чай цвета вываренной морковки, в праздники - рюмку кагора. Еще владел поседевшей кепкой, зимними ботами на сварливых молниях и очками, обе дужки которых были аккуратно перебинтованы синей изолентой. В общем, даже намеренная, целенаправленная характеристика Щелчкова сводилась к трогательному и скучному перечислению его имущества.

Если бы, повторимся, не телевизор.

Бывает порой в человеке нечто безумное, нечто исключительное, которое Бог знает, зачем взялось. Так, например, вполне дебильная персона множит в уме миллионы на миллиарды. Или просыпается страсть к собирательству чего-то совершенно ненужного - при очевидной заурядности всех прочих качеств и устремлений. Далеко искать не надо - у самого Ульяна Самсоновича был в давних приятелях человек, с ума сходивший по всему, что касалось железных дорог. Сам он, разумеется, в жизни не имел к ним отношения, но это не мешало ему увешать паровозными чертежами все стены в доме, набить шкафы моделями и макетами, собрать уникальную библиотеку по железнодорожному делу. Только что поделать - бодливой корове Бог рогов не дает, и страстному коллекционеру за долгие годы честно прожитой жизни не выпало прокатиться дальше ближайшего пригорода.

А Ульян Самсонович испытывал нездоровый интерес к телевидению. Не к технической, в отличие от приятеля, стороне вопроса, и не к истории, был он классическим и идеальным потребителем телевещания. Он слушал все, что оно телевещало, и предавался этому занятию с первых лет появления бытовых телеприемников. Щелчков, взрастивший предприимчивое, деловое потомство, сам, когда был полон еще сил и здоровья, никогда не имел достаточно денег. В пятидесятые годы, как только он разжился, продав последнее, телевизором, который мало у кого водился, ему сперва не не верили и специально приходили посмотреть, так ли это.

Этот аппарат прослужил Щелчкову верой и правдой без малого сорок лет.

В девяносто четвертом году семья, наконец, обратила внимание, что с позиций евростандарта ископаемый предмет выглядит убого. Дед становился несносен, требуя тишины, чтобы расслышать умирающее бормотание долгожителя. И потому купили "Sony", тем самым разрешив сразу две проблемы: и патриарх успокоился, и гармония получилась.

Ульян Самсонович на удивление быстро разобрался с пультом дистанционного управления, и начался кошмар. Вставал старик рано, наполнял стакан в подстаканнике сладкой бурдой и принимался впитывать информацию. До прочих домашних забот ему не было ровным счетом никакого дела. Поначалу со Щелчковым воевали: убавляли звук, сгоняли с дивана, всячески урезонивали и предлагали заняться чем-нибудь другим. Но ни одна альтернатива не казалась Ульяну Самсоновичу достойной. В конце концов незамужняя дочка, владевшая монополией на стервозность, без долгих прений установила строгий лимит на просмотр. И телевизор стали просто выключать. Даже здесь Щелчков не смог изменить себе и закатить скандал, но не сумел и смириться: начал ныть и ворчать по поводу и без повода, что в итоге показалось гораздо несноснее телевещания. После двух недель изнурительной, вялой войны семья сдалась, и ворчание тут же прекратилось. Ульян Самсонович занял свое место на диване, в углу, то с первым, то со вторым персом на коленях, а домочадцы со временем перестали обращать внимание на звуковой фон, и даже привыкли к нему постепенно.

Щелчков не уступал ни толики отвоеванных прав: выбор программ бесповоротно оставался за ним, и в редких случаях, когда кому-то из домашних приходило в голову что-то посмотреть, полагалось испрашивать особого разрешения. Его писали на бумажке. Ульян Самсонович не делал исключения ни для Гоши-подростка, ценившего бокс, ни для трехлетнего Артура, полюбившего мультики. Бизнесменистый сын махнул на ящик рукой со дня покупки; невестка ежедневно, к полудню ближе, выклянчивала сериал, а строптивая дочь ни о чем не просила из принципа и старалась вообще не появляться в комнате, где круглосуточный полумрак содержал в себе неподвижного папу.

В общем, все кончилось миром, и в последние годы жизни Ульян Самсонович провел в комфорте, не замечая бега времени и не особенно следя за здоровьем. Последнее отомстило: и без того не богатырское, оно оказалось вдобавок подорвано непрерывным излучением; Щелчков серьезно захворал, но от больницы отказался наотрез, справедливо подозревая, что с телевизором там обстоит не лучшим образом. Лежал на диване средь персов, за временем следил за Новостями", машинально принимал заморские лекарства и умер незаметно, купаясь в теплом свете кинескопа.

Справедливости ради не будем преувеличивать и рассказывать сказки, будто страсть Ульяна Самсоновича зашла столь далеко, что он даже не заметил перехода из одного мира в следующий. Умирание - штука серьезная, запоминающаяся, случается не каждый день, и он, конечно, отвлекся. Все проткало в согласии с извечным порядком: закружилось, поболело, потемнело, вспомнилось прошлое; дальше - длинный туннель с ослепительным светом в конце. Из этой трубы перепуганный, потрясенный Щелчков вылетел в густой, беспросветный - если не читать тайного лучезарного источника - туман. Источник же сместился вправо и доброжелательно сообщил Ульяну Самсоновичу не оскорбляться словами. Но все равно породил положительную, не подкрепленную словами, однако юмористическую эмоцию. Но тот нисколько не утешился, проникаясь страшной догадкой, что оказался грубо выдернут из нагретой диванной вмятины и рискует, чего доброго, вовсе туда не вернуться. Ему поспешили оказать, что дела его не настолько безнадежны: знакомые очертания стульев, стола, комода и, конечно, электронного любимца начали проступать сквозь унылую мглу. Щелчков облегченно вздохнул и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, устремился к насиженному месту. Но место было занято - опять-таки Щелчковым, который лежал, закрыв глаза и держа на груди обмякшую холодеющую ладонь. Покойник не властен помешать призраку сесть, но Ульян Самсонович по понятным причинам поднялся.

И он принялся бродить по комнате, берясь то за одно, то за другое, но всякий раз, как он хотел взять в руку чашку или пепельницу, те не отзывались на его прикосновения и с мест не двигались. За окном начинало светать (смерть наступила за полночь), и Щелчков со страхом ждал, что скоро встанет его семья и будет, конечно, несмотря на прошлую свою черствость, горевать и печалиться. Он все готов был отдать за возможность подать им хоть какой-нибудь знак, объяснить, что положение его, быть может, не так уж плохо - но у Щелчкова больше не было ничего, что он мог бы отдать. Крое того, он не знал, кому отдать, нов этом вопросе скоро наступила некоторая ясность.

Ульян Самсонович заметил, что вместе с ним по комнате уже какое-то время ходит незнакомый человек с прекрасным лицом и умным взглядом. Тот, едва увидел, что открыт, остановился и приветливо улыбнулся. Он протянул руку, коснулся плеча Ульяна Самсоновича (тут Щелчков обнаружил, что одет он так же, как и в жизни: мышиную фланель и галстук), и вот это его прикосновение в умершем отозвалось, но не так, как это обычно бывает при осязании. Наверное, тут всем заправляла какая-нибудь энергия. Человек изогнул бровь, сочувственно пожал плечами и сделал жест в сторону двери, ведшей в коридор. Ульян Семенович понял, что ему предлагают удалиться из комнаты, а то и из квартиры, и решительно отказался.

"Зачем мне куда-то с вами идти"? - спросил он, не улавливая звука своего голоса и зная одновременно, что говорит, и незнакомец все отлично слышит и понимает.

Прекраснолицый гость вздохнул, чуть потемнел лицом и отступил на шаг. Щелчков с демонстративным упрямством прошел в глубь комнаты и сел там на стул. Стул был придвинут к столу, сиденье находилось глубоко под столешницей, но хозяину это больше не мешало: он все равно уселся истончившись брюшным прессом до толщины бумажного листа. Сев, Щелчков с отчаянием уставился в немое окно телеэкрана, которое светилось пестрым от мушек светом: ясное дело - телевизор ночью некому было выключить, и он работал себе, послушный уже несуществующему владыке; до начала же телепрограмм оставалось еще около часа.

Вокруг царила напряженная тишина. Ульян Самсонович скосил глаза и увидел, что незваный посетитель испарился. Но легче не стало, так как воздух - или что там было вместо воздуха - был полон неразборчивых, на уровне интуиции ощутимых предзнаменований чего-то грозного. Бесшумно отворилась дверь, вошла заспанная невестка. Зевая, она раздраженно выключила телевизор и пошевелила губами, вынося дежурное порицание. Вряд ли она ждала от Щелчкова ответа, ибо считала, что он просто спит, но что-то в его молчании показалось ей необычным. Она подошла поближе, склонилась... в ужасе и скорби Щелчков закрыл ладонями глаза. Но любопытство победило, он снова украдкой взглянул - и как раз вовремя: невестка всплеснула руками и - судя по разъехвшемуся рту, завывая - бросилась вон из комнаты.

Ульян Самсонович не мог усидеть на месте и поспешил за ней следом. Он стал свидетелем горестного пробуждения остальных - кроме внуков, которых решили избавить от созерцания покойника. В этот момент снова объявился красивый субъект Он мягко, но бесцеремонно развернул к себе Щелчкова лицом и с серьезным видом показал ему три пальца. Щелчков моментально понял, что тройка означает число дней, отпущенных ему на прощание с семейством. В глазах пришельца он прочел, что лучше бы ему было не задерживаться, а сразу же, сбросив груз воспоминаний и печали, отправиться, куда тот настоятельно зовет. Но Щелчков лишь сурово кивнул, и неизвестный, повернувшись, исчез вторично.

Следующим, что он увидел, была процедура, проделанная дочкой: та, оторвав кусок бинта, подвязала трупу нижнюю челюсть, а после этого, чтобы меньше расстраиваться, накрыла лежащего простыней. Сын с кем-то деловито, сдвинув брови, беседовал по мобильному телефону. Похоже, он отдавал распоряжения и назначал какие-то встречи. Щелчков подавленно слонялся по квартире, заглядывая в детскую, безуспешно пробовал подоткнуть одеяло спавшему Артуру, с тем же успехом щекотал но похрапывавшему Гоше. Получасом позже он заметил, как что-то мешает ему передвигаться; постепенно Щелчков, выясняя, что бы это могло быть, сосредоточил свое внимание на правой брючине, глянул вниз и обнаружил диковинное существо, которое исподтишка прицепилось к штанам и теперь волочилось следом. Существо, увидев, что его наконец-то заметили, проявило активность: выпростало из-под брюха закругленные, беспалые лапки, уперлось в пол и стало с силой тянуть Ульяна Самсоновича прочь из квартиры. Недолго думая, Ульян Самсонович пнул его ногой. Тварь оторвалась от пола, затрепетала, будто очутилась в невесомости, в воздухе, и начала таять, не выпуская брюк. Когда она растаяла окончательно, Щелчков увидел в ванной комнате новую фигуру. Поджарый, грязно одетый старикан, полупрозрачный в придачу, сидел, отвернувшись, с надменным видом на краешке ванны.

"Кто вы такой?" - спросил у него Щелчков, задерживаясь на пороге.

Старикан ничего не ответил. Так же молча выслушивал он и прочие вопросы, пока не счел за благо, насидевшись, удалиться. Ульян Самсонович не успел засечь, куда он скрылся. Зато сию секунду вырос перед ним очередной субъект - прекрасный, как и первый, ликом, но как-то уж чрезмерно прекрасный, до омерзения.

"Оставьте меня в покое", - попросил Щелчков.

Пришелец схватил его за ухо и резко дернул.

"Оставьте, вам сказано!" - взмолился тот, догадываясь, что совершенно бессилен что-либо противопоставить воле даже малейшего из местных жителей.

Но его недвусмысленное, явное противодействие сработало. Красавец выпустил Ульяна Самсоновича и состроил гримасу ненависти. Ульян Самсонович прочел в ней обещание разделаться с ним столь страшным способом, что ему было бы идти сейчас, но если нет, так нет, тем хуже для Щелчкова. Дед поплелся обратно, к дивану, встал у изголовья и долго рассматривал загадочные очертания где подбородок, пытаясь вызвать в памяти вид собственных щек, подбородка и шеи. Тщетно! он все позабыл. Ничем не закончилась и попытка поглядеться в зеркало - его предусмотрительно завесили черной тканью. Щелчков подумал, что это, быть может, и хорошо - неизвестно еще, какое он там увидел бы страшилище.

Прибыли, наконец перевозчики; старшой скороговоркой известил хозяев о личной своей скорби и, подобно американскому копу, сообщил об их правах. "Если вы хотите нас отблагодарить, то это ваше право", - так он сказал дословно. Завязав по узлу на макушке и в ногах, посредники ловко подхватили Ульяна Самсоновича и с показательной бережностью вынесли вон. Домашние не видели, как они обращались с трупом после, и не желали про это думать, Щелчков проследовал за носильщиками на лестницу, оценил перемену в их поступи, едва затворилась за ними дверь, и наблюдать за дальнейшим ему расхотелось. Он вернулся в дом, и вдруг осознал, что ничего другого ему ни в этом, ни в каком ином мире не нужно, мгновенно расположился в привычном углу и в любимой позе. Закинув ногу на ногу, он по привычке потянулся к пульту, но, встретив пустоту под пальцами, сразу вспомнил, что отныне не имел возможности им пользоваться. Тогда он скрестил на груди руки, уперся подбородком в грудь и мрачно уставился перед собой, давая понять всем кому это интересно, что ни на дюйм не намерен сдвигаться с отвоеванной позиции. К дивану осторожно приблизились персы и сели прямо напротив, глаз не сводя с неожиданно вернувшегося хозяина. Сын обратил на это внимание.

"Посмотри-ка на котов", - пригласил он жену, и та подошла, и некоторое время рассматривала застывшую пару.

"Может, видят чего", - сказала она в конце концов, и супруг кивнул, ибо выдался день, когда соглашаешься со многим, над чем посмеялся бы вчера и посмеешься завтра.

Щелчков сидел. Вернулся первый из гостей, ведя за собой лучезарное создание - то самое, с которым Ульян Самсонович встретился на вылете из трубы. Щелчков почувствовал, как нечто благожелательно, наполненное самыми лучшими побуждениями и сочувствием, призывает его откликнуться и, вероятно, совершить какие-то действия - то есть повести себя в итоге так, как совершенно не хотелось старику. Он продолжал сидеть, изучая матовый экран и не вступая с зазывалами в разговоры. Тогда в его голое сложилась мысль, внушенная либо кем-то из двоих, либо обоими сразу: если верить гостям то его ждали в далеких сферах вне того места с тем, чтобы открыть Ульяну Самсоновичу его истинное имя, а также чтобы оценить его жизнь под именем человеческим.

"Я не хочу никуда уходить", - ответил Щелчков.

"Но ты должен!" - посетила его новая, весьма настойчивая мысль.

"Нет, - возразил Ульян Самсонович. - Я никому ничего не должен, потому что никого ни о чем не просил".

"Осел, божья лошадь, - сказал красивый незнакомец озабоченно. -Тебя удостоили дара жизни. И жилось тебе хорошо".

"Спасибо, - ответил дед, устраиваясь поудобнее на диване. - Но я про то ничего не знаю. Я родился и жил, и понятия не имел, что можно как-то иначе. И судить, хорошо это было или плохо, не могу".

"Если ты не отправишься с нами, придут другие", - покачал головой собеседник. На лице его читалась неподдельная тревога. Свет его бесформенного спутника слегка померк.

"Уже приходили и ушли, - сказал Ульян Самсонович. - Придут опять - скажу им то же самое".

Незнакомец помолчал. Потом спросил:

"Но чего же ты добиваешься?"

"Ничего. Я хочу, чтобы меня оставили в покое, дома, смотреть телевизор. Больше мне ничего не нужно".

"Но ты же мертв!"- воскликнул тот на эти слова.

2Пусть буду мертв, - спорить Щелчков не стал. - Я в жизни никому не причинил вреда - во всяком случае, умышленно. И делать меня мертвым не просил - как и живым. Это не мое дело. Если я могу выбирать, то я уже выбрал".

"Но ты не можешь выбирать!"

"Пока выбираю же", - пожал плечами Щелчков и прекратил бессмысленный торг, погрузившись в воспоминания о просмотренных передачах, раз уж был лишен удовольствия смотреть новые. Тем, что стало у него теперь вместо сердца, он уловил отлив благожелательности и заключил, что визитеры удалились. В то же время Ульян Самсонович сознавал: сил ему может не хватить, и вообще не до конца понятно, кому он противостоит. Естественно, он как мыслящий человек, мог сделать известные предположения и оказался бы, по всей вероятности, неподалеку от истины. Но - именно неподалеку, а в областях, где предстояло ему отныне пребывать, расстояния понимаются совсем по-другому. Не дошел ты или сделал лишний шаг - все едино пропал.

Он не шевелился и ждал, пока кто-нибудь из родни не удосужится включить телевизор. Наконец, сообразил, что вряд ли домочадцы, к телевизору и так не приученные, прикипят к нему в день траура. Ульян Самсонович ужаснулся: как же мало знает человек о простейших помыслах и желаниях своих близких, стоит им шагнуть за грань и сделаться невидимыми! Как будто что-то может измениться настолько резко - можно ведь хотя бы предположить, что усопший родственник тоскует по недавней жизни и ищет способа хоть в чем-то следовать привычному укладу.

Тем не менее Ульян Самсонович принял решение не сходить с места и выжидать. Он хорошо понимал, что самое трудное - впереди, и не хотел сдаваться из-за пустяков. Собственно говоря, ничего кошмарного не случилось. До сих пор ему удавалось сохранить лицо, никто его не тронул - ухо с брючиной в расчет можно было не брать. И, едва он все это сам себе проговорил, вернулся отвратительный красавец.

Он выглядел иначе, и о том, что это именно он, Щелчков догадался, сам не зная как. Ульян Самсонович увидел, что недавний образчик красоты преобразовался в личность, которая внешне была если и не похожа на самого Щелчкова, то, во всяком случае, занимала с ним одну ступеньку на лестнице совершенства. Голова не грушей, но тоже чем-то; нескладный корпус, бутылочки-ножки, да грабельки ручки. Ульян Самсонович, однако, убедился лишний раз, сколь обманчива внешность - убедился благодаря зловещим, но сладостным телепатическим волнам, исходившим от призрака.

"Думаешь просидеть тут вечно?" - без предисловий осведомился урод.

Щелчков не счел нужным ему ответить.

"Но вечно так не будет, - заметил с издевкой гость. - Рано или поздно твое семейство перемрет, телевизор отправится в утиль, а дом - на слом. Сотня-другая лет, даже меньше - и все. И что ты будешь тогда делать?"

"Поживем - увидим", - ответил старик, отлично понимая абсурдность своих слов.

"Где ты поживешь? Что ты увидишь? - схватился за голову призрак. - Ты даже не представляешь, что тебя ждет, если ты здесь останешься".

"Зато здесь все мое, - повторил Щелчков упрямо. - Ничего другого я не знаю и не желаю знать. Еще раз повторяю: я хочу сидеть дома и смотреть телевизор".

"Телевизор, - это, конечно, здорово, - согласился гость с коварными интонациями. - Что, в таком случае, ты скажешь на это?"

И в сознании Ульяна Самсоновича родился образ гигантского стереоскопического телевизора, способного передавать запахи, нежные чувства и рассчитанного на десять тысяч каналов. Щелчков по первости встрепенулся, но тут же смекнул, что его искушают. Проклятый демон не стал тратить время на яства, ундин и злато-серебро, прекрасно зная, что основная страсть покойника не в них. Он понимал, что все царства мира тот тоже отвергнет. Он показал Ульяну Самсоновичу то единственное, что могло ему быть интересно. И Щелчков равнодушно отвел свой внутренний взор от химерического великолепия.

"Я хочу быть дома, - повторил он настойчиво.- Это мой дом, мой телевизор. Мне не нужен никакой другой, даже бриллиантовый".

"Но ты погибнешь! - не сдержался призрак, треща по швам от негодования. В его подмышках и паху образовались бездонные пустоты. - - Не к лицу мне просить за противника, ноты просто обязан отправиться хоть с кем-то! Не хочешь со ной - черт с тобою, ступай с первым; я тебя, если надо, везде достану - не такая ты, думаю, будешь важная птица. Но если ты останешься, где сидишь, ты будешь потерян для всех и банально исчезнешь! Ты даже не сможешь подвергнуться реинкарнации!"

"Знаешь, что? - предложил пенсионер. - Пошел ты нахрен".

Пожав плечами, искуситель стремительно вылетел в окно, за которым сонно утверждался пасмурный день. Демона сменил хранитель, который на сей раз явился не с одним лучезарным существом, а с целым их роем.

"Пойдем! - позвал он жалобно. - Тебя сейчас отпевают. Разе ты не слышишь? Лучше времени не найти".

"Я уже все сказал, - отказался Щелчков. - Меня против моей воли выдернули из налаженной, мирной жизни. И я ничего не хочу".

"Но человек не создан для того, чтобы сидеть и смотреть телевизор!"

"Не знаю про человека, - ответил на это старик, - а что до меня, то я не создан ни для рая, ни для ада. Может быть, это ошибка, и никто ля них не создан. Лично я, надеюсь, создан для вещей, которые намного меньше".

"Через два с половиной часа тебя начнут рвать на части, - предупредил его хранитель. - И помочь тебе будет гораздо труднее. Обиднее всего то, что тебе все равно придется покинуть землю и предстать перед Создателем".

"Ваша сила, - кивнул Щелчков. - Только моего согласия вы не дождетесь".

И его оставили в покое.

...Потом были поминки. Тело Ульяна Самсоновича сгорело, сам он сидел на своем законном месте. Прямо на Ульяне Самсоновиче восседала грузная родственница со стороны невестки. Она утирала слезы, пожирала салат с майонезом и знать не знала, что занятый ею участок диван был уже давно забронирован предметом ее поминального аппетита. Щелчков, хоть и не чувствовал веса родственницы, был ей отчасти благодарен, ибо шел третий день, и он ощущал себя все более и более невесомым. Дело шло к тому, что скоро он не сможет удержаться в квартире, оторвется и отправится на обещанные мытарства.

"Говорят, что три дня они еще здесь", - сказала невестка, которую как потянуло на мистику, так и не отпустило.

Все посмотрели на рюмку наполненную водкой м прикрытую ломтиком черного хлеба. Из-под водки следил за столом фотографический портрет Щелчкова - молодого и не вполне еще лысого, в экипировке геодезиста. А Ульян Самсонович изменил своему обыкновению довольствоваться кагором - ему вдруг отчаянно захотелось выпить всерьез. Выскользнув из-под африканского зада, он склонился над разоренным столом и припал губами к краешку рюмки, чуть-чуть выступавшему из-под хлебной корки. И - волшебное дело! - он различил волшебнейший, потусторонний запах спирта. Выпить не получилось, но Щелчков помнил, что водке стоять еще целых тридцать семь дней, и за это время он, может статься, сумеет напитаться испаряющимися молекулами.

Тут какой-то добродетельный человек включил, наконец, телевизор, и Ульян Самсонович забыл про все на свете - точнее, отогнал невеселые мысли и сосредоточился на певце с обрубком микрофона в окольцованной лапище. Он не слышал, как поет и говорит земной мир, но ему хватало простого изображения. И он смотрел любимый телевизор до полуночи, когда наевшаяся, повеселевшая пьянь расползлась по домам, и телевизор погас - в доме готовились спать.

Ульян Самсонович опять остался в одиночестве, в темноте, и молча следил, как ползают по стенам огни автомобильных фар.

...С наступлением утра его выдернули - он даже не увидел, кто - и увлекли не вверх, не вниз, не вправо, не влево, и даже не косо, а куда-то в центр. И с каждым рывком слетала с Ульяна Самсоновича всяческая шелуха - фланель, сатин, галстук на резиночке, стекла очков, урожайные щеки. Затем уравнение его существ лишилось неизвестной величины - икса коротеньких ног, и вот уже неизвестно, что или кто мчится, а может быть, сжимается в центр самого себя. Лишаясь атрибутов - имени, отчества, возраста, - Ульян Самсонович чувствовал, как возрастает в нем трепет; он не вел счета дням и думал порой, что вот она какая - вечность. Но тут же вспоминал, что вечность стабильна и монолитна, в ней нет места прибавлению и ущербу, а страх его все усиливался, и, значит, до вечности было еще далеко.

Будучи совсем уже близким к источнику страха Ульян Самсонович помнил немногое. Его т жгло, т вымораживало, то согревало отеческой любовью; Щелчков смиренно сносил и одно, и другое, и третье. Он начал понимать, что так здесь принято, положено, а поскольку был всегда дисциплинированным и законопослушным, безропотно подчинялся. Он не мог вызвать в памяти дня своего смиренного выхода на пенсию, но чувствовал, что происходящее не противоречит его прошлому опыту и существует в согласии с его основными жизненными принципами.

В конце пути его ослепило. Ласковый и грозный голос прогремел со всех сторон:

"Как же мы поступим с твоей гордостью?" - и назвал имя, которого Ульян Самсонович не мог воспроизвести, но знал доподлинно, что это и есть его настоящее, истинное название.

"Верните мне мое", - попросил Ульян Самсонович у голоса.

"У тебя не может быть ничего твоего!" - крикнул тот столь громко, что на короткий миг Ульяна Самсоновича не стало совсем.

"Хочу к телевизору", - сказал Щелчков, глядя вниз в разверзшуюся бездну.

"Иди", - молвил голос откуда-то изнутри Щелчкова, и свет со страхом перестали существовать, а Ульян Самсонович подумал последней мыслью, что вот идет человек на Страшный Суд, как будто в поликлинику - сдавать анализы, и боится, и думает, что у него найдут рак, но на поверку выходит, что ничего особенного и нет, пустяки.

Между тем на высотах с которых он был низринут, состоялся скорый совет, и неизвестно, кто и с кем на нем советовался. Однако решение вынесли простое: предоставить упрямца, как и прочих ему самородков, себе самому, и даровать ему из милости и жалости возможность влачить то существование, какое только и былому позволительно в нынешнем состоянии. И Щелчков возвратился туда, откуда начинал восхождение к вершинам инобытия; возвратился без памяти и формы, злой на судьбу и полный неозознанной ненависти ко всему, что не он и так или иначе пытается на него воздействовать.

...Когда со дна кончины Ульяна Самсоновича исток третий месяц, семье пришлось пригласить священника - кропить помещение. Стучало повсюду - под комодом, под софой, под ванной. Срывались со стен и вдребезги разбивались портреты и пейзажи, воспламенись плюшевые игрушки в детской, вылетали пробки, исчезали документы и деньги. Служитель культа замахнулся богатырским замахом и послал в невидимку первый транш освященных обжигающих брызг, но в туже секунду с потолка, из-под лепного украшения сорвалась ответная молния, шаровая, и от нее у батюшки обуглилась десница. Святой отец, угодивший в засаду, завыл и выронил кропило. Сей же миг влетевший в комнату точильный брусок рассек ему левую бровь; одновременно до окаменевших свидетелей донесся шум воды, которая сама по себе хлынула из кухонного крана. Бормоча молитвы и баюкая изувеченную руку, священнослужитель стал отступать. Уже с лестничной площадки он посоветовал обратиться к некоему старцу, который в свое время прославился в экзорцизме невиданными успехами. Рекомендацию выслушали без энтузиазма: старец жил в такой глуши, что добраться до него было практически невозможно. Полтергейст между тем продолжал бушевать, распахивая двери шкафов м вываливая на пол постельное белье. Что-то с силой билось в газовых трубах мигал свет, хлопал створка форточки. До смерти напуганный сначала батюшкой, а после - неугомонным привидением,, пустился в рев Артур. Даже Гоша был бледен, как полотно, и вжался в самый Безопасный, как ему думалось, угол. Но его достало и там? Вода закапала вдруг с потолка, сперва - по капле, потом полилась, как из худого сита.

Стало очевидно, что на дом свалилась беда - и нешуточная. Съезжать с квартиры не хотелось, а и полной уверенности в том, что это в будущем надежно защитит ее от полтергейста, в семье не было. Пригласили экстрасенса.

Тот пришел с лозой и рамкой, принес амулеты, курения и молодые травы. Походив взад-вперед по комнатам, гость более или менее точно оценил энергетическую обстановку и сообщил:

"Скорее всего, здесь беснуется ваш дедушка. Ему что-то от вас нужно, но он не может объяснить, что, и потому сердится".

"Папа? - недоверчиво переспросила дочь. - Но он же умер чем мы можем ему помочь?"

"Этого я не знаю", - вздохнул специалист.

Молчавший до сих пор Гоша вдруг попросил:

"Давайте включим телевизор".

Его не сразу поняли, а когда дошло, то вспомнили сразу, что в редкие часы, когда телевизор бывал в работе, потусторонние бесчинства прекращались.

"Попробуйте", - не стал возражать экстрасенс.

Сын Ульяна Самсоновича нервно тюкнул в кнопку на пульте. Экран расцвел; передавали выпуск новостей, и в комнате зазвучали автоматные очереди. А люди, окружившие телевизор, с замиранием сердца внимали не им, а наступившей тишине. В квартире воцарился мир, и невестка невольно бросила взгляд на диван, боясь увидеть в углу загипнотизированного деда.

-...Он там, конечно же, был", - Ульян Самсонович сидел и в целом дружелюбно препирался с дымным бесформенным духом ростом в кулак.

"Я же говорил тебе, что рано или поздно включу его, - победным тоном отвечал Щелчков. - Ну, пришлось поторкаться - память-то уже не та. Забыл, понимаешь как это делается".

Поверженный оппонент сумрачно впитывал световую информацию с экрана.

"Не забыть бы заново", - беспокоился старик.

Ни о каких неприятностях, причиненных людям в ходе его поисков выключателя, Щелчков не подозревал. Он видел только телевизор и какие-то другие субстанции; они, как он с некоторых пор воображал, имели к телевизору самое непосредственное отношение. О том, что он сам что-то ломает и портит, что мешает людям и пугает их, Ульян Самсонович не думал. Он вообще не догадывался, что в мире существуют люди. Его покинули ненависть и злоба, так как ненавидеть больше было некого. Ему казалось, что он попал в мудреную аппаратную комнату, где находится самая важная вещь на свете. Ее надо заставить работать - во что бы то ни стало. Они были созданы другдля друга. И про то, что в незапамятные времена пришлось ему соприкоснуться с адом и раем, Щелчков вспоминал очень редко, потому что обе эти области уготованы лишь тем, в ком их существование возбуждает нездоровый интерес.



декабрь 1998 - январь 1999




© Алексей Смирнов, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




Словесность