ЭКТОДЕРМА

Клобову было лет тридцать, и он загадочно улыбался.

В самом низу удлиненного подбородка подмигивал смайлик. Губы Клобова не просто отсутствовали, но были подвернуты в рот. Лицо имело вид равнобедренного треугольника, острием обращенного вниз, и было вмонтировано в пирамидальную головогрудь. Верхушка пирамиды соответствовала темени, подножие - плечам. Монтаж скрывался шевелюрой, торчавшей с висков и полагавшей треугольнику основание.

Вполне обычный человек, элегантный Клобов сидел в первом классе "Самсона". Он прикрыл глаза и слушал, как растут его волосы. С момента, когда они зазвучали, прошло четыре с половиной года. Клобов блаженствовал, ощущая единство структур в составе общего зачатка. Действительность эктоплазмы обещала соседство с приятными производными и участие в них.

"Самсон", повышенной плотности поезд, воспринимался как подвижная нервная трубка того же начала, что Клобов и волосы Клобова. Он пересчитывал позвонки путей, покоряя скелет. Его тонированные бронестекла напоминали ногти, покрытые черным лаком. Бока "Самсона" были украшены оперенными стрелами, на огуречной морде сложились бантиком губы - перекрещенные мечи. В кабине горел цифровыми огнями зародыш мозга; по полу, с перехватами на стыке вагонов, стелилась хорда - ковровая дорожка персидской выделки.

Волосы Клобова пели вежливыми хорами; теноры запевали с макушки, басы подхватывали с адамова яблока. Щетина - скорее, намек на нее - дышала синим невнятным шелестом. С груди барабаны и фортепьяно задавали педальный ритм, в паху поселились первые скрипки. В правой ноге звучало сопрано, в левой - баритон; обе руки лопотали речитативом массовки.

Песни, которые пели волосы, не мешали ни Клобову, ни кому-либо еще. Клобов испытывал удовольствие от мысли, что не всякому писано на роду слышать тайное и выводить связи. Он слышал рост не только волос, но и зубов, которые тоже росли непрерывно - по микрону, по ангстрему в сутки, и сразу стачивались. Открыто и ведомо Клобову было и дополнительное: звуки, которыми сопровождалось обновление тканей, особенно - органов чувств, тоже росших из эктодермы. Поскрипывая, выпучивались глаза полузадушенного терьера, когда Клобов чему-то дивился; тоненько пел Кортиев орган, с треском распускались вкусовые луковицы.

"Самсон" летел в ночи со скоростью, временами вздымавшей его над рельсами на миллиметр-другой; Клобов очнулся, сидел теперь совсем уже вольно и не глядя стриг ногти. Вырастая, те дарили его робкими гаммами. Отлетая, они благодарно немели; волосы, застревая в расческе и выдираемые, издавали едва различимые смешки, а щетина, когда ее сбривал Клобов, ухала прощальным богатырским аккордом - в то же время достаточно деликатным, чтобы не побуждать к размышлениям, но быть им фоном. Стекла "Самсона" являли видимость вечной ночи. Клобов не ощущал перемещения и пробовал на вкус абсолютный покой, не имевший ни цвета, ни запаха, ни звучания. Колокольчик, лопнувший музыкальным электроном, не нарушил покоя - напротив, представился его частью.

Двери купе бесшумно разъехались, и Клобову поклонился коридорный, одетый в вишневую ливрею.

- Добрый вечер, - он переломился в полупоклоне, не забывая держать руки по швам. Белые шелковые перчатки лоснились огнями светильников. - Господин проводник желает вам доброго путешествия и спрашивает, в котором часу подавать ужин.

Щурясь на лезвия ножниц, Клобов махнул рукой.

- Что вы понимаете... Ступайте, я приглашу.

Коридорный плавно отступил, и двери сомкнулись перед ним монтажным приемом. Клобов стал думать о нем, не забывая обрабатывать указательный палец. Он думал, что ни коридорный, ни проводник, ни машинист не понимают простых вещей - они, лишенные дара, не слышат, а потому не выводят связи и не способны к синтезу. Они не знали, что все устроено ладно, а Клобов знал и готовился отражать пока неизвестную, но неизбежную красоту, которая образуется, когда зародышевый листок распустится полностью. Он слышал волосы. Только те, кто слышат, способны осознанно перебирать цветной песок времени, пропуская его сквозь пальцы, проникаясь его щекотной сыпучестью через недавнюю эктодерму, ставшую кожей. Имеющим слух даровано предугадывать очарование цветка, который распустится по раскрытии пещеры мира, ночной утробы, в которой сформировался и мчится "Самсон". Клобов был приглашен выступить гостем на презентации продукта компании, но главным смыслом этого мероприятия, понятным лишь слышащим, подразумевалось негласное празднование. Гостей обнесут шампанским по случаю созревания мезодермы, сестринского листка.

..."Самсон" качнулся, и Клобов не успел удивиться. В следующую секунду сработали тормоза, и Клобов вылетел из кресла. В окно, как могло ему показаться, останься он в памяти, ударил огромный кулак. Оно не треснуло и не разбилось в строгом смысле, оно разделилось на миллион зерен и высыпалось в вагон, подталкиваемое облаком черного дыма. Клобов лежал на полу, распластанный поджарой лягушкой, и дергался. Падая, он напоролся горлом на ножницы.

"Самсон" завалился на бок, толкая перед собой бревно. Магнитная подушка выскочила и лопнула, днище чиркнуло по рельсам, высекая искры. Бревно поднялось на дыбы, временно возвращаясь в исходное состояние и становясь тем, чем было еще недавно - высоченной сосной. Звезды, моргая от дыма, восторженно скалились на крушение.

Из подлеска метнулись тени. Пять человек спешили прочь от дороги. Они поминутно оглядывались и по пояс проваливались в мартовский снег. Перед ними лежало черное поле; мигнули далекие фары, и люди взяли левее, ориентируясь на маяк. Один отстал, остановился вполоборота к "Самсону", изогнувшемуся мертвой змеей. Его окликнули:

- Что встал, придурок?

- Я догоню! Дай территорию пометить.

Партизан вздернул ватник, как будто поднял рывком тяжелый предмет. Встряхнул львиной гривой, пустил струю, виртуозно вывел ругательство.

- Так вам, сукам, - пробормотал он довольно. - За хлебом не съездить...

Застегнувшись, он резво взял с места и вскоре нагнал группу.

Предводитель отряда - механизатор на покое - обернулся на его прыжки.

- С крещением тебя. Слышал, как у них волосы растут?

Молодой кивнул. Он запыхался и дышал шумно.

- А у себя?

- Слышу.

- А зубы?

- Тоже...

- Добро, - старший отвернулся, вскинул руку в дворницкой рукавице и помахал "Ниве", которая помедлила и подмигнула в ответ.

апрель 2010

© Алексей Смирнов, 2010-2020.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2020.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Вячеслав Тебенко: На своей стороне [Роман о событиях зимней войны 1939-1940 гг.. Произведение художественное, но основано на реальных событиях.] Сергей Пагын: Между небом и тихой землёй [...Хватит вдосталь вечности и хлеба, / тишины затепленной свечи... / Но горчит под нёбом и под небом, / да и в небе, кажется, горчит.] Мария Гладцинова: Чем-то летящим ещё [нарастает гудение улья / и под дулом чернеющих пчёл / сам становишься ульем и пулей / или чем-то летящим ещё...] Семён Каминский: Шутики мистера Калименко [В этот день распоряжением сверху занятия в школах сократили, учеников отпустили по домам, а преподавателям во время трансляции похорон с Красной площади...] Никита Николаенко: Конец стоянки [Конец стоянки для меня означал конец целой эпохи. Почти тридцать лет я провел за рулем, а теперь вот стал пешеходом...] Ирина Кадочникова: Из цикла "Рассказы" [Незримый кто-то, с фонарем, / Светоподобный, шестикрылый, / Пришел и вскрыл тебя живьем - / И не было того, что было...] Читайте также: Галина Булатова: Дагестанский дневник | Владимир Полетаев (1951 - 1970): Женщина под снегопадом | Айдар Сахибзадинов: Выпускник: и Первая осень в Урюме | Елена Севрюгина: Яблоко смысла | Светлана Холодова: Инвариант | Ростислав Ярцев: Выход с твоими вещами | Владимир Алейников: Париж и СМОГ | Владимир Алисов: Время молчания | Михаил Метс: 1939 | Макс Неволошин: Фобии | Юлия Пикалова: ОФОРТЫ. Стихи | Алексей Смирнов: Три рассказа | Ольга Андреева: Город лишних подробностей | Сергей Антонов: Мама мыла раму | Анна Арканина: Стихотворения