 |
|
ДАНИЛА ПРОБОЧНИК
Ростиславу Клубкову
Пролился бождик, выглянуло чертце, прошмыгнул бомжик, а белокурая бестия, известный щипач Данилка Пробочник, он же Штопор, вышагивал Лиговкой в белоснежном кашне и бежевом плаще нараспашку; тупоносые башмаки стоимостью в автомобиль-лендровер лениво разбрызгивали подтаявшие лужи, мельчили ледок. Данилка шел, довольный судьбою, которая уравнивала его с жуликами и готовила в козырные фраеры. У него имелось еще одно уважительное прозвище: Фаберже - в знак его особенных заслуг. Он не громил ювелирных витрин, не обирал музеи, брезговал гоп-стопами; он был завсегдатаем элитных секс-шопов и специализировался в анальной бижутерии.
В магазинах Данилку отлично знали как щедрого вора, умевшего и любившего поделиться, а то и прокатиться-проветриться. Ему подмигивали, когда очередное застенчивое и сытое чудо в натуральной, омертвевшей от непоправимого шубе, еще теплой после подшкурного биения жизни, примеривалось к яхонтовым, топазовым, малахитовым и другим затычкам, которые внешне напоминали рюмку на тоненькой ножке для вытаскивания вовне, но уже намертво заполненную как бы яйцом.
Лавочники торговали товаром самой разнообразной формы, на все диаметры, для женщин и для мужчин; Данила Пробочник располагал персональным аксессуаром, который носил в жилетном кармане наподобие талисмана. Обольщая жертву, он изображал смущение, но быстро сдавался и тоже вставлял себе этот аксессуар, не без тревоги отмечая, что привыкает к нему все больше и начинает считать неотъемлемой принадлежностью своего туалета. "Попробуй же", - жарко шептала любимая, и белокурая бестия сдавалась: заводила за спину руку и поворачивалась спиной, демонстрируя донышко каменной рюмки.
"Яйцо Фаберже", - любил говаривать Данилка. Как яйца Фаберже он и сдавал награбленное: по его версии выходило, что к трехсотлетию города Санкт-Петербурга, Ленинграда, Романовых и самого Фаберже было наделано неимоверное количество яиц Фаберже, размером от перепелиных до страусиных.
Доверенный барыга добродушно посмеивался: опять по жопам шарил? Куковать тебе у параши, Данилка.
Данилка морщился: он не стремился к параше и не любил, когда его величали жопником или жопочником.
Сейчас уже смеркалось, и он как раз семенил по ступеням знакомого подвальчика, где не вполне молодая дама близоруко рассматривала бриллиантовое изделие. Она вся была в черном, как будто подмокшем, пуху; уютная шляпка была сдвинута набекрень. Искусственная роза на шляпке была украдена с кладбища, Данилка разбирался в таких вещах и даже помнил безутешный венок.
- Мадам, мадам, - зашептал Данилка, не откладывая дела. - В порядке интимной прелюдии - она ведь у нас уже началась? - позвольте порекомендовать вам эти яхонты, да парочку топазов и, безусловно, малахит. Ну и бриллиант, с бриллиантом вкус не мог вам изменить. У вас безупречная интуиция. Не думайте, что я не замечаю ваших седин, однако они благоухают и мне дороже незрелых пшеничных локонов. А за морщины на этой беззащитной шее я готов застрелиться из браунинга, переодевшись предварительно в белый фрак. Мой белый же цилиндр покатится к вашим ногам и замрет там, навек опустевший - лишь разве вы, единственная, бросите розу...
Мадам отпрянула, прижавши сумочку к груди и втягивая голову в плечи; белокурый Данилка уже нес ее в грезах по мраморным лестницам и укладывал на перину.
Доходный дом был оборудован по соседству; туда Данилка Пробочник отводил отоваренных барышень опробовать покупку. Шампанского брал сразу дюжину, поскольку на затычку уже имелись новые претенденты; Данилка Пробочник отстегивал от души.
По городу Санкт-Петербургу о нем шла слава не слава, а некий расплывчатый слух, подобный пару, высвобождаемому похищенной бижутерией.
Товарищи по ремеслу завидовали его фарту и недолюбливали, однако прощали за ресторанную широту души. В городе поговаривали, что повторить его подвиги пытались многие воры, и даже один законник, не разобравшись в объекте приложения, забил себе в болт несколько этих ювелирных изделий, но все ограбление закончилось большой хирургией. Никто не мог угнаться за удивительным данилкиным умением.
Данила на руках вносил даму в доходный дом; в ее сумочке уже лежали отобранные затычки. О нем слышали, знали, но не останавливались перед искусством, благо Данила был такой мастер, что даже дурная репутация не вредила ему, и дама бывала готова лишиться еще одного алмаза единственно с тем, чтобы заново пережить его заботливое проникновение. Данилка выходил из ванной комнаты, обернутый полотенцем; дама уже постанывала ничком, кусая простыни; Данила брался за нее со всей деликатностью, разводил полушария, зарывался в незатейливые пространства лицом. Бижутерия была у него наготове. Бывали, конечно, и казусы: одна, явившись в номер, потребовала не каменную рюмочку, а булаву, утыканную гвоздями, и обнаженный Данилка бежал через морозное окно, срывая шелковые шторы.
Обычно все заканчивалось миром; бижутерия выскакивала с очаровательным поцелуйным звуком. Данила доверчиво погружал ее в рот и обсасывал, выказывая предельную доверчивость и преклонение; при этом он обмахивался белоснежным платком с непонятной монограммой, заранее надушенным мужскими духами Kenzo.
Когда занимался рассвет, Данила Пробочник, крадучись, уходил. Он забирал драгоценность и на память засовывал чайную ложку или специальный суррогат из арсенала Барби, кухня которой, естественно, имела в комплекте пластмассовое яйцо для Кена, составлявшее с рюмочкой единое целое. Для Кена оно, вероятно, варилось вкрутую, но попадало в мешочек, а яростное пробуждение перерабатывало его всмятку так, что оставалась одна скорлупа.
Некоторые дамы являлись в милицию и жаловались, что лишились имущества в порядке интимной игры. Кража! Шиллеровский разбой! Милиция стереотипно отвечала, что если ты, сволочь, таскаешь топазы в жопе, то в жопу и отправляйся, а заявление не пиши, потому что его покажут в телевизоре и газете. Опера и сами давно охотились за Пробочником, усиленно склоняя его к гомосексуальным коллажам, но если и получали что в жопу, то ствол от "стечкина".
Однако в Петербурге попадаются необычные места, и Данилу Пробочника погубила владелица интимного салона, которая называла себя Хозяйкой Медной Горы. Наслушавшись рассказов об удачливом щипаче, она быстро приобрела разнокалиберную бижутерию, да пригласила обиженных дам, представившись главой еретической секты трясунов и прыгунов, которые, обнажившись, активно и пассивно предаются свальному греху, подпрыгивают, трясутся, обращаются к Небу, а из них все вываливается, и приглашенному на собрание Даниле приходилось галантно и с сожалением заталкивать драгоценности обратно. Его заманили на молебен, пообещав солидный куш, и он старался изо всей мочи, облизывая упавшее и дожидаясь, когда же все упьются и заснут сытым сном.
Хозяйка Медной Горы улыбалась. Данила Пробочник немного знал ее как женщину коварную, но соблазн был велик, и он готов был услужить ей лично - женщине крупной, мордоволосой, с необъятным задом и тайным пристрастием к морфинизму.
Она сидела в отдельном кабинете среди персидских ковров, котов и подушек, побулькивая кальяном. Данила хотел было помять картуз, но вспомнил, что отродясь не имел ни картуза, ни даже цилиндра, а только хранил дома - в качестве раритета - простреленную каску неизвестного воина вермахта.
Уже все изделия были рассованы, извлечены и размещены по задумке; уже все они были украдены, и Данила Пробочник, заменивший их на всякую дешевую дребедень, раздувался от яшмы, оникса, опалов, изумрудов, яхонтов и жемчугов.
- Ты ведь не выйдешь отсюда, - высокомерно улыбнулась Хозяйка. - Я кликну мужей, участкового...
- На что тебе это? - искренне удивился Данила Пробочник. - Поделим все честно, как полагается в общине среди честных босяков...
- На то... Прослышала я о твоем мастерстве, Данила. Ты затычку-то носишь? - Данила кивнул. - Вынь покуда. - Я снесу тебе яйцо, и ты его проглотишь. Коли справишься - твой будет фарт, а коли нет...
Хозяйка Медной Горы продолжила низким голосом чрева:
- Это редкостное заморское яйцо, поющее соловьем и одновременно - волшебный фонарь со сценами из эротического быта японских самураев. Съешь, прислушайся, ознакомься - и оно твое, когда выйдет наружу.
Хозяйка Медной Горы медленно подняла юбки и, как обещала, снесла колоссальное яйцо - все расписное и резное, с инкрустациями из драгоценных каменьев. От алчности у Данилы Пробочника перехватило голос:
- Запить позволишь?
Та махнула рукой:
- Твое же вино - пей, сколько душе угодно.
Смазывать яйцо не понадобилось. Оно запело внутри Данилы, а самураи дружно полезли в коллективную бадью с кипятком.
Данила Пробочник задержался на двое суток, наливаясь синькой и держась за живот, а Хозяйка Медной Горы остановилась над ним и расхохоталась:
- Что, Данила-Мастер? Не выходит у тебя?...
Его выбросили на снег. Участковый, проходивший мимо, остановился и потерянно взирал на дородного, все еще раздувавшегося от бижутерии лощеного господина, который неуклонно синел, распухал от жара, а из чрева его доносилось могучее и грозное "Банзай!"
август 2007
© Алексей Смирнов, 2007-2019.
© Сетевая Словесность, 2009-2019.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" Поэты Нью-Йоркской школы [Поэты Фрэнк О'Хара, Тед Берриган, Джеймс Скайлер, Джек Спайсер, Джон Эшбери, Энн Уолдман, Рон Паджетт и Джо Брэйнард.] Владимир Алейников: СМОГ и снег. Памяти Андрея Битова [Как-то исподволь, незаметно, я привык и к тому, что есть он, что присутствует в мире он, и к тому, что пишет он прозу, говорит - всегда интересно, колоритен...] Миясат Муслимова: "Про черствый хлеб и про вишневый сад..." [Художественное и интеллектуальное неразрывно связаны между собой в поэзии В.Хатеновского, воспринимающего мир глазами художника, но не столько воспроизводящего...] Виктор Хатеновский: Молчаньем твоим обесточен [Молчаньем твоим обесточен - / Скорблю в новогоднюю ночь. / И сумрак московских обочин / Ничем мне не сможет помочь...] Андрей Земсков: Забытая речь [Что ж, прощайте. Гудит пароходик. / Может статься, до будущих встреч / Мы уходим, уходим, уходим - / Зыбь речная, забытая речь...] Мария Косовская: Один день из жизни младшего рекрутера [Сказать, что я не люблю свою работу, значит ничего не сказать. Я ее ненавижу! Она отупляет меня, доводит до тошноты, до апатии, до состояния комы. Сегодня...] Михаил Ковсан: Уловление бабочек в окрестностях Козеболотного переулка [И где бы ни было, в любом времени, своем или чужом, даже таком, где добро не нужно, а любовь бессильна, единственно достойное человека занятие: уловлять...] Василий Костырко: О романе Бориса Клетинича "Мое частное бессмертие" [Роман Бориса Клетинича - это монументальная семейная сага, эпос о бессарабских евреях и их потомках в СССР - дедах, сыновьях и внуках...] Максим Жуков: Бедные люди [Напоминая лицом и прической с кудряшками / заговоривший по-русски фаюмский портрет, / ...] Александр Крупинин: Городские стихи [И белый стих, и снежный мотылёк, / И скрип шагов, и головы прохожих - / Холодный город корчится у ног, / Как будто хочет лопнуть, да не может.....] Читайте также: Владимир Васильев. Диалоги о сокровенном и наболевшем | Дмитрий Гаричев: Стихотворения | Луис Камоэнс: Лирика | Алена Каримова: Стихотворения | Литературно-критический проект "Полёт разборов", 27 января 2019: Рецензии | Никита Николаенко: Знакомая ворона | Виктория Смагина: От мая до декабря | Вера Суханова: Пчелиный путь | Александр Фельдберг: Семь коротких историй про Блинную на Воронцовской | Александр Белых: Гербарий, 2018 г.. | Галина Булатова: "Человечишко перед вершинами..." | Эрдэм Гомбоев: Попроси непечальных картин | Владимир Гржонко: Дядя Лёва | Ирина Жураковская: Сикулка | Ольга Кочнова: Стихотворения
|