Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Теория сетературы

   
П
О
И
С
К

Словесность




НАЗОВУ  СЕБЯ  САРОЙ


...Ну, вот я так и сидела в этих рваных перчатках, сидела и плакала, с бордовыми и опухшими пальцами, и с веками, наверное, тоже бордовыми и опухшими, но я их не видела, а видела только пальцы, не все, а от косточек, ну и выше, или ниже, торчащие из этих страшных зеленых перчаток с обрезанными конечностями, про которые, про перчатки, я подумала, что они рваные, и сын их нашел на помойке, но я все равно их надела, чтобы не обижать ребенка, который меня пожалел, когда увидел, что я сижу у компьютера, но не пишу, как обычно, текст, а плачу, рассматривая свои пальцы, не гнущиеся от холода, и купил мне в какой-то лавке перчатки, на свои деньги, сэкономленные от не знаю чего, потому что я никогда не знала, на что ему деньги, да и сам он не знал, а потому не просил, но муж все равно ему вкладывал деньги в карман, а я удивлялась и спрашивала, зачем, ведь ребенок не просит, а муж, мой вечный муж, отвечал, что я никогда не была в жизни мальчиком, и не знаю, что значит просить, и вот если ты просишь, то ты унижаешься, и даже потом, в том случае, если тебе дадут, то ты, может, это забудешь, в смысле, что дали, а вот унижение, ну, то что ты для этого сделал, не забудется, и ты с ним останешься жить, и даже когда станешь старым, унижение не исчезнет, и он, муж, не хочет, чтобы эта история повторялась и повторялась с каждым, кто в этот мир является мальчиком, и поэтому он почти ничего у меня не просил, - только раз, и я подчинилась, а от этого жизнь моя изменилась, - ну так вот, муж все время давал сыну деньги, а мой славный мальчик купил мне перчатки, специальные, чтобы подушечки пальцев были свободными для компьютерных клавиш, а я не писала свой бесконечный текст, я хотела обрубить себе пальцы, чтобы они подходили перчаткам, и я смотрела на них и представляла себе, как впускаю в себя, через эти обрубки, зелено-бордовую зиму, израильскую, и она вползала вовнутрь, замораживая и мысли и чувства, и мозг распадался на кристаллы из льда, на осколки крошились кристаллы, и даже память была схвачена холодом, и я никак не могла понять, почему я была не готова к этой первой зиме, и все пыталась чуть-чуть отступить, оглянуться назад, ну, скажем, на осень, чтобы восстановить, что происходило со мной и вокруг, ведь я должна была слышать, что зима неизбежна, и что люди, готовясь к ней, покупают обогреватели, а не тащат с помойки старые, газовые, те, которые пахнут газом, но я не умела, я никогда не умела возвращаться назад, и поэтому я ненавидела психоанализ, а точнее, недоумевала, как сложно, как можно, возвращаясь, что-то понять, да ладно понять, изменить в связи с пониманием, произошедшим в связи с возвращением, и вот у тебя, допустим, о чем-то спросили, и ты что-нибудь вспомнил, ну, то есть увидел, услышал, почувствовал, - эти три составляющие обязательны, - и оно, это что-нибудь, тебя удивило, и ты задумался, и доволен психоаналитик, мол, мы проникли в закрытые прежде двери-щели, - возрадуйся, дщерь! - и он завершает сеанс, мол, достаточно, и тебя оставляет, чудо-юде, с открытой раной, в верху головы, в родничке, на которую, рану, ты пытаешься натянуть кожу, а она, кожа, морщится, словно ткань, которую положили не по диагонали, как положено, а прямо так, и скроили по долевой, и морщины бегут вдоль тела, по меридианам, и давит в темечке, и трещит, и звенит, там где узел, где сфира "кетер", источник Божественной воли и, разумеется, высшего наслаждения, в смысле, если кто может достичь седьмого, последнего уровня, ну, где скреплена эта ткань, то есть кожа, там, где сахасрара-чакра, пространство счастья, ну, все знают, наверное, ее еще изображают в виде сверкающего цветка, лотоса с тысячей лепестков, на которых начертаны все буквы, и еще знаки, ассоциирующиеся со звуками, у новорожденных это место прикрыто тонкой мембраной, а позже, как говорится теперь, по жизни, эта мембрана заменяется костной тканью, закрывается то есть, а у меня не закрылась, вот там и болит, и если не сделать надрез, то и будет болеть, и тянуть, пока не оторвется кусочек из сердцевины и не осыпятся лепестки внутри головы, как после протечки побелка от потолка, и тогда немножко отпустит, и ты припомнишь, как он тебя отпускал, психоаналитик, улыбаясь скупой улыбкой, мудрой и сдержанной, до другого сеанса, отметив в своей тетрадке, с чего следует начинать возвращаться, когда встретимся вновь, и вот мы встречаемся, и возвращаемся, как будто туда, но уже совсем не туда, и он смотрит в тетрадку, смущенно, но возмущенно, а там все другое, ах, дурачина, но ведь иначе не может быть, и на то есть причина, потому что прошла неделя, полный круг, когда я успела проскочить за семь дней семь небесных миров, и в последнем, в субботнем, раствориться в безвременье, умереть и воскреснуть с новой душой, и возвращение в ту же дверь или щель происходит совсем по другим дорогам, воздушным путям и подземным ходам, совсем по другим каналам, и иная любовь меня стережет на пике самой высокой горы, и другая дружба ждет за перевалом, и я обретаю жизнь в новой своей ипостаси, ну, это же просто, представьте себе, увидьте, услышьте, почувствуйте, исчезает прежде пустынный пейзаж, и губы уже не сохнут от жажды, и не забивает горло желтый колючий песок, напротив, теперь мир тонет, весь как есть погружается в синие воды, а затем восстает, умытый и обновленный, и стерлась, ура! команда автоматической памяти, и былое некому загрузить, потому что сына нет дома, он в армии, он разрабатывает оружие, чтобы уничтожать всех тех, кого нужно, да и не известно, что загружать, и не будет известно, пока отсутствует мой вечный муж, а он, который все помнит в последовательности фактов, он на работе, он лечит всех искалеченных, - психоаналитику: зачем вам его имя? - и мир мой невинен, как чистый экран компьютера, где может возникнуть сейчас все, что угодно, и развернется, лишь прикрою глаза, весь спектр цветов, и я поплыву, полечу, и Бог знает куда меня занесет и какие побегут берега пред очами, и что за печали будут преследовать ум, да и дверь, или щель, или что там еще, лишь покажется той же самой, а я не вернусь, никогда не вернусь, я расскажу семь историй, совершенно безумных историй про Юдит, про ее жизнь, ужасную и прекрасную, я сочиню семь сказок про сокровище и чудовищ, назову себя гантенбайн, назову себя Сарой, Евой, Лилит, нет, наоборот, сначала Лилит, потом Евой, потом только Юдит, и вслед затем, я еще не уверена, может быть Сарой, я не совру ни единого слова, но я не вернусь, наверное, ни в ту первую зиму, к которой я была не готова, ни в ту осень, которую сменила зима, когда я сидела и плакала в рваных зеленых перчатках с бордовыми пальцами, в нашей первой квартире, - не перебивайте меня, какой дурацкий вопрос: "что для вас, Юдит, дом?", я - не о том, не о том! - слушайте дальше, так вот, в нашей первой квартире, которую я полюбила, а вслед за тем разлюбила, безоглядно, как это было мне свойственно, когда я была Лилит, а тогда я была Лилит, и разлюбила навек, из которого, века, уже отстучало с тех пор, отсчиталось шесть лет, и квартира устала пребывать в нелюбви, - психоаналитику: "комплекс оставленности"! - и съежилась вся, скукожилась, и судорогами, ну, то есть трещинами, свело ее тело, заморщило по меридианам, и побелка осыпалась с потолка, но никого это не испугало, и тогда вдруг, чтобы привлечь внимание, вырвался запах из ее недр, такой специфический запах, знаете, так всегда пахнет от брошенных стариков, а от старух - иногда, но старух и не жалко, - сама виновата, что стала старухой, могла бы стать пожилой дамой, - а стариков мне всегда хочется вымыть и приласкать, они ведь не виноваты, что брошены, и они не могут просить, они в детстве просили, и в юности, - а мой муж попросил меня в старости, - а им то давали то не давали, и нельзя было угадать, и они перестали просить, и тогда оказались оставленными, как и квартира моя, в которой я встретила первую зиму, то есть точнее будет сказать, в которой я осознала, что в Израиле тоже бывают зимы, ведь до того мне было не до того, чтобы воспринимать мир согласно смене сезонов, ну и других разных фактов, нет, так скучно, иначе: внимать ритму вселенной в последовательности тактов, да и вообще, что я, к дьяволу, - нет, к азазелю, дружку моей юности питерской, нервной, - воспринимала, когда я была Лилит, правда, что, - ничего: набор дискретных событий, оглушающих какофонией, меня оглушающих, и окружающих, и квартиру, вот она и не выдержала, еще тогда, и я с окружающими меня сбежала, бросив квартиру чужим, чужие в ней жили, а нам платили, сначала много, потом немножко, а вот теперь ничего, потому что там жить нельзя, и я очень расстроилась, и села к компьютеру, чтобы писать бесконечный текст, но не сумела и собралась расплакаться, и вспомнила ту первую зиму, когда ничего не готова была воспринимать, но теперь-то, теперь уже все изменилось, и вечный муж мне сказал, не плачь, седьмой год и не должен приносить прибыль, "шнат шмита" 1 , квартире положено отдыхать, и я, конечно, его услышала, я же уже не Лилит, и я рассмеялась, черт с ними, с деньгами, психоаналитик меня никогда не мог так рассмешить, он всерьез меня спрашивал, "что для вас деньги, Юдит", а я отвечала, ах, это серьезный вопрос, ответ на который мне стоит сорок выброшенных из жизни минут и в десять раз больше шекелей, но тогда еще денег было немножко, что было много, если учесть, что я потеряла работу, то есть меня уволили, - против логики, согласно злой воле, - но извещение об увольнении написали с ошибкой, не на то имя, я ведь меняю свои имена, но они мне сказали, что так не бывает, вот, смешные, - а сара - а яаков - а авраам? - все меняют, и я меняю, а они допустили оплошность, и уволили, вышло, совсем не меня, испугались и переписали потом послание, но захотели, чтобы я им вернула то, первое, раннее, а я отказалась, ведь я не могу возвращать никому ничего, и начальник сказал своему заместителю, отбери у нее письмо, то есть он скомандовал "фас", фашист, только что не пустил газ, и тогда я, конечно, решила поднять руки вверх, как я делала это прежде, в предыдущей реинкарнации, - психоаналитику: отметьте, проблемы с самоидентификацией, - ну вот, а потом я вспомнила, что я в иной ипостаси, стою с письмом, поднимаю руки вверх, через стороны, плавно, но уже с иной целью, с полным йоговским вздохом: шесть тактов - и набираем воздух в живот, затем, за четыре такта, заполняем полностью грудь, затем, на два такта, заполняем все остальное пространство от груди и до горла, затем, если вы добиваетесь релаксации, следует медленно выдохнуть: за шесть тактов выдавить воздух из живота, за четыре - опорожнить всю грудь, и еще за два - опустошить пространство между грудью и горлом, и задержать дыхание, на выдохе, если, конечно, вам хочется успокоиться, или там снизить давление, замедлить сердцебиение, но мне успокаиваться не хотелось, поэтому я пропустила задержку на выдохе, а так и стояла, вдохнув, в самом центре, как будто на сцене, - а я очень красивая, стройная, ну, и демонстративная, - представьте себе такую картину, я стою, вся вытянувшаяся ввысь, с безупречной формой меридианов, беззащитная, тоненькая, вся в снежно-белом, а заместитель, получивший команду "фас", прыгает вокруг меня и повизгивает, низенький, злой, неловкий, в зеленой рубашке, и галстук бордовый, как ошейник, лечебный, от вшей, ну, такой крокодильчик из глюков, прыгая, оборачивается, поглядывет на директора, который сложив свои руки, как будто он умер и выставлен для панихиды, царствие ему небесное, смотрит, как прыгает заместитель и поскуливает, мол, пожалуйста, я устал, я такой не спортивный, ну, будь так добра, чуть-чуть нагнись, и тогда я смогу допрыгнуть и отобрать письмо, в котором я допустил ошибку, а я сказала ему, - для чего пришлось выдохнуть быстрее, чем мне хотелось - что так же, как он, рассуждали все палачи, мол, это всего лишь приказ, я тут на службе и у меня малые деточки, что тебе стоит тихонько лечь и подставить мне шею, не устраивая представлений, и мне надоело смотреть на него, я не люблю сочетание зеленого и бордового, а кроме того он вспотел, и от него запахло, как от больного ребенка, уксусом и мочой, и тогда я опять вдохнула, отвернувшись, конечно, вдохнула плавно и правильно, и задержала дыхание, на вдохе, и тут началось: распадение линий на точки, фраз - на звуки, образов - на сцепление букв, выделение первоначального света из спектра цветов, - здесь главное не испугаться и не прервать задержку на вдохе, и важно еще сосредоточиться на аджня-чакре, ну, все ее знают, наверное, эту чакру изображают всегда как белый, цвета полной луны цветок, лотос с двумя лепестками, ну, сокровищница сознания, это между бровями, и представляешь себе сфиру "хохма", источник интеллектуального озарения, ну, концентрируешься и ждешь, это беспроигрышно, если выдержат нервы, просто проскочешь на шестой уровень, и кармы всех предыдущих жизней разрушатся, и ты свободен, не связан ни с кем, кроме Бога, конечно, и припугнуть тебя нечем, и ты стоишь насмерть, ну, как исламский террорист, и тогда вдруг перестаешь слышать и видеть то, что противно слышать и видеть, как говорят теперь, ни во что не врубаешься, и поднимаешься ввысь, у меня так бывает, и я забываю потом, что было дальше, и что было прежде, поднимаюсь и все, и не возвращаюсь, я перемещаюсь куда-то, Бог знает куда, может быть, правда, достигаю сфиры "хохма", и знаю уже, ну, то есть вижу, рассматривая озарение, что я не вернусь, наверное, я никогда не вернусь, ни к двери, ни к щели, ни к той зиме, когда я сидела в рваных зеленых перчатках, с бордовыми пальцами, просящимися под топор, сидела перед компьютером, но не писала свой бесконечный текст, а плакала, и я не вру, - специально психоаналитику: я дистанцируюсь! - и вот от этого, уж пожалуйста, меня не надо лечить, я, напротив, этому научилась, в процессе самолечения, не помню, когда, я вообще ничего не помню, чего не хочу вспоминать, ну, такой распространенный порог, лучше меня спросить "что для вас, Юдит, Бог", и я снова что-нибудь расскажу, за сорок выброшенных из жизни минут, за четыреста кровных денег, которые кончились еще тогда, когда я взялась за самолечение, ну, после аварии, в которую я угодила, и после которой меня уволили, а у меня еще не было сил ни на сопротивление, ни на поиски всяких других работ, и голова уже тогда кружилась, и осыпалось что-то внутри, побелка, наверное, летом, когда от пекла все дома распухали, размягчались, теряли устойчивость и четкость своих очертаний, качались, и с крыш стекала расплавленная смола, и шины машин в ней вязли, черные в черной, ужас, какая жара, до рези в глазах, все слепли, и девушку за рулем повело, спазм, наверное, сосуды сузились, и она отключилась, а тут и я, на дороге, ну, как специально, отключенная конституционально, ну, и случилось, она испугалась, наверное, когда наехала, а я - нет, потому что я не включалась, и меня повязали и повезли, а чтобы не потерять контроль, ну, не обмякнуть, я сконцентрировалась на вишудха-чакре, в основании горла, ну, это известная форма, ее цвет голубой, лотос такой с шестнадцатью лепестками, тот кто может сосредоточиться на этой чакре, не умирает, а наоборот проскакивает в портал, частный, где собраны знания о настоящем, прошлом и будущем, а сфира, ей соответствующая - "бина", то есть ты, проникнув туда, включаешь логику, инструмент получаешь для понимания этого нового знания, и вот меня, с виду вялую, но внутри жесткую, как кремень, везли очень долго сначала вдоль линии времени, по горизонтали, а потом поднимали и опускали, таскали по разным пространствам, по вертикали, и мы миновали семь гор и долин, семь хранилищ ветров, но я их не разглядела в тот заезд, а затем мы прорвались сквозь скопление слов, и что-то меня задело, будто именно я должна с этим скоплением что-нибудь сделать, но я еще ничего не знала тогда про устье всех вод, и был некий год какого-то дня какого-то месяца, и небеса раскрылись, и я узрела видения Господа, Бога нашего, ну, знаете, здесь, в Израиле, это часто случается и называется иерусалимский синдром, было слово Господне ко мне, даже два, Он сказал "Юдит, зри", я послушалась, и раскрыла глаза, и вот, бурный ветер пришел с востока, желтое облако и пламя пылающее, и сияние вокруг него, и подобие четырех существ изнутри огня, и четыре лица у каждого, и четыре крыла у каждого, а в головах их - кристаллы льда, и ноги их - ноги прямые, а ступни, как ступни ног тельца, каждый шел в направлении лица своего, и вот образ лиц их: лицо человека, и лицо льва, и лицо быка, а четвертое - лицо орла, и вот образ тел их, не оборачивающихся в своем шествии: словно горящие факелы, движущиеся туда, куда возникает желание двигаться - к югу, северу, западу и востоку, к зиме, осени, лету или весне, плавно так, словно они не идут, а скользят, и я присмотрелась внимательно, и увидела, что внизу у каждого из существ - колесо, и блестят они, эти колеса, как драгоценные камни, как рубины и изумруды в бриллиантовом обрамлении, и вот, так открылось мне, кто на меня наехал, и я спросила, Господи, и не жаль Тебе было эксплуатировать небесную колесницу, а Он ответил: "дщерь человеческая, юница, не жаль, Я посылаю тебя к сынам израилевым, мятежным и непокорным мужам, которые упорствуют против Меня во зле и грехе", - ну ни фига себе, думаю, - а Он продолжает: "а ты, дщерь человеческая, не бойся, и речей их не опасайся, хотя и терниями для тебя станут сыны израилевы", и Он как в воду глядел, хотя и не растолковал, что мне делать-то следует, кроме как не бояться, - хотя конечно, пока я боюсь, а я же всю жизнь дрожу, я ведь ничего и не сделаю, - я потом объясняла всем, объясняла, мол, я послана с миссией, а мне - "у тебя амнезия, посттравматическая", и с работы уволили, и ни на какую другую не брали, и я не знала, чем мне заняться, кроме как научиться у кого-нибудь не бояться, я искала кого-нибудь, но никто меня не устраивал, и правда, стали терниями для меня сыны израилевы, все сыны, кроме вечного мужа и сына, эти верили, эти знали, что я никогда не вру, они меня защищали: один все лишнее во мне убивал, второй повязки накладывал, а может, просто любили, и им было наплевать, ложью уста мои полнятся или нет, им - лишь бы не плакала, не сидела бы и не плакала на вавилонских реках, лишь бы арфу свою не пристроила на высоком суку, лишь бы пальцы не обрубала себе, лишь бы была занята чем-нибудь, и я занялась тогда самолечением, потому что на докторов денег не было, то есть немножко было еще, но на местных целителей их тратить было бессмысленно, ведь врачи, они тоже сыны израилевы, упорствующие во зле, да и во грехе, разумеется, поэтому головы их были заполнены глупостями или мерзостями, они достали меня, выясняя, не насиловал ли меня, невинную и ранимую, в раннем детстве отец, - вечная память папочке! - и убеждали меня, что насиловал, а меня это якобы так потрясло, что впоследствии я, как только меня начинали насиловать, в прямом смысле и в переносном, ну, как говорят теперь, наезжать, отключалась и жаловалась потом на амнезию, - чушь собачья! - я никогда не жаловалась на амнезию, я же на головокружения жаловалась и на проблемы с самоидентификацией, а то, что мне голос был, так это правда и никакая не мистификация, и не голоса, и не из элекророзеток, и не из щелей и не из-за дверей, а один-единственный голос, мы же в Израиле, в конце концов, здесь же не может быть множества голосов, и даже предположение об этом множестве отвратительно Господу, Богу нашему, карающему отступников до четвертого поколения, и я сказала себе, что поганым идолопоклонникам я не буду платить ничего, я сама себя вылечу, и обложилась книгами, и прочитала их, и все поняла, - я ведь не только красивая, я еще умная, - это нормально, решила я, когда человека, хрупкую и беззащитную дщерь, увольняют с работы, лишая привычного благосостояния, да еще после автомобильной аварии, когда ко мне было слово Господне, даже два, и когда у квартиры начинается "шнат шмита", да тут у любого голова пойдет кругом! - а то, что я все события излагаю вне их последовательности, так я их в очередности и не воспринимаю, факты реальности у меня сопрягаются с воображением при команде загрузки памяти, а в момент перегрузки все распадается: линии превращаются в точки, фразы - в звуки, образы - в сцепление букв, и первоначальный свет, вычленяясь из спектра разнообразных цветов, бросает мне луч, как соломинку утопающему, мол, держись, дщерь хрупкая человеческая, мы их всех с тобой еще вы...бем, и прорвемся, и я соглашаюсь, конечно, с тем, что прорвемся, и против бури и натиска устоим, или нет, и тогда нас закрутит, завертит и куда-нибудь зашвырнет, в колодец какой-нибудь, глубокий, жуть, так я там отсижусь, потому что это полезно, застревать, и не унизительно, мне даже сын так сказал, плоть от плоти, мой мальчик, оружейных дел мастер, мол, ты, мама, сильная, несомненно, но только легкая, вот тебя и несет, от колодца к колодцу, ими путь человеческий кем-то выстелен, чтобы люди иногда тормозили, резко так, и себя находили в другом измерении, где есть время для всяких мыслей, проваливались глубоко-глубоко, опускались к центру земли, погружались в лоно ее, сжимались в комок и, околоплодными водами ее очищаясь, никуда не спеша, молчали, а я отвечала, да, любимый сыночек, верны твои речи, почти, я только замечу, что не кем-то, а хорошо нам известным авраамом, в одной из его ипостасей, человеческий путь и выстелен, от любой земной точки к храму, это он рыл колодцы, шел и рыл, чтобы нас туда заносило, - психоаналитику: вот тебе и лечение, само-, с трансовым погружением, - ну, в беэр-шеву 2  для этого ехать не обязательно, можно просто представить себе, вот, что хочешь, то и представить, и услышать все то, что ласкает слух, и увидеть, что взор твой нежит, и почувствовать, что услаждает тело, - эти три элемента: аудиальный, визуальный и кинестетический одномоментно, обязательны, здесь ничего нельзя опустить, иначе не дистанцируешься, а ведь необходимо, иначе не вынести, не осилить, ну, когда тебя например, насилуют, не в смысле е...бут, это ладно, а насилуют, ну, то есть требуют от тебя то, что тебе отвратительно, ну, спросите меня: "что для вас, Юдит, невыносимо?", и я отвечу: искуственная система, а это значит, любая схема, кроме структуры сфирот 3 , ну, совершенной формы взаимосвязи миров, идеальной такой инсталляции семи специальных каналов, проводящих Божественный свет, и я не раскрою секрет, если сообщу, что и в людях все внутри скреплено и держится на той же схеме, и когда канал засоряется, начинаются разные, физические и душевные нарушения, медицинские то есть проблемы, а если мы правильно функционируем, мы здоровы и этот свет легко трансформируем и продуцируем, и распространяем по нижнему из миров, иначе сфирот, а он связан с высшими, и наоборот, ну вот, - я же могу смотреть и назад, и вперед, я же была везде, и наверху, и внизу, я уверена, я не вру! - и я, конечно ее компонент, ну, абсолютной схемы, как все мы, и не надо меня засовывать ни в какие искусственные построения, управления, учреждения, я не желаю участвовать в системе их подчинений, - психоаналитику: пишите, трудности адаптации в социуме, - но я успешно преодолеваю эту свою особенность, асоциальность, которой меня заразила я же, ну, явно, я, только в иной испостаси, ведь нельзя же, мне говорили врачи, жить только домом и промыслом Божьим, наоборот, невежи, только так и возможно, ну, то есть еврейский народ, это все наверное знают, он как будто жена Богу Израиля, как, к примеру, шабат 4  там или шхина 5 , а земля - это дом, ну, возьмите тетрадь и нарисуйте тетраэдр, Бог наверху, а земля и народ внизу, и еще одна точка на плоскости - Тора, вечный текст, ну, известный свиток, бесконечно раскручивающийся пергамент, где буквы начертаны красным огнем по черному пламени, и так жить, внутри тетраэдра, энергетически безопасно, правильно и не сложно, просто пока, увы, невозможно, ну вот, например, я сочиняю рассказ или даже книжку, - а я, как получила повеление свыше, так, не смея ослушаться, пишу и пишу, - и завершаю труды, исполненная надежд окупить хоть какие-то траты, и жду, что за это заплатят, "черным налом" конечно, чтобы не вычитали, ведь деньги-то кончились, а мне говорят, не-ет, дщерь человеческая, все исключительно официально, и предоставь, будь любезна, послание из налогового управления, что, конечно, нервирует, немножко фрустрирует, но в конце концов я за закон, и я еду, иначе мне не заплатят, я обанкрочусь и жизнь проведу в изгнании, а я боюсь оказаться, не дай Бог, вне Израиля и, соответственно, вне тетраэдра, ибо вокруг него, на любом континенте, опасная энергетика, и вот я еду в маршрутном такси, потому что террористы у нас взрывают автобусы, и никак нам не остановить этих исламских самоубийц, потому что у них здесь, на нашей земле и в нашей истории, особая миссия, а на частный транспорт нет средств, вот я и влезаю в общественный, и тут оно и случается, то что не вынести, я включаюсь в структуру, невольно, становлюсь элементом кристалла, ну, в этой душной камере, в этом маршрутном такси, где конечно же пахнет газом, где все сцеплены общей целью, где все спаяны общей цепью, пять человек, не знакомых, и у каждого по мобильному телефону, и по всем говорят, справа: "сладкая, я уже еду, и приеду минут через семь, через шесть, уже через пять, ну, скажи еще что-нибудь, через четыре, как бежит время, через три, моя сладкая, приготовься и жди", слева: "да что ты, а он, да ты что, ой, баса, ну, а она, ой, сабаба 6 , а он, а она", впереди: "а-а, ты тоже в дороге, я не слышу, там сзади кричат, я-то их перекричу, но ты тоже кричи и заткни тех, которые тебя перекрикивают", а у водителя, он ведь тоже как все, человек и израильтянин, телефон с микрофоном, и он трещит, как заигранный патефон, и исторгает, как растресканная пластинка, из своих недр ущербную речь: "эй ицик - свист - ицик ты со мной - свист - так я ответил - свист - я не фраер, смотри - свист - почему такой свист - аппарат говоришь - пронзительный свист - так ты наладь аппарат свой кибенемат", и это все надо слушать, а перед глазами мелькают, несутся кадры с натуры, фрагменты израильской архитектуры, клип-урод, этакий потерявший смысл, непреходящий суккот 7 , ну, вы меня понимаете, средиземноморский проект, продиктованный праотцами, шатры яакова, выстроенные руками эйсава, каждый хутор - сам себе хам - празднует торжество полной победы сима над братом, эстетом-яфетом, и это все надо видеть, и цепляют одежды твои щелкающие и звенящие, как кастаньеты, браслеты соседки слева, - да не ерзай, ты, блин, коза-егоза! - и врезаются в тело поддельные рубины и изумруды, и терзает сердце тоска, а справа давит металл, - ключи? порсигар? - что он засунул в карман, донжуан, мне больно, мне колет, осторожнее, не повреди, не дай Бог, сустав бедра моего, отвали, тебе меня не одолеть, человек, и не получишь ты благословения, и даже когда взойдет заря, завтра, я не поменяю имени, разве что назовусь Сарой, но я еще не уверена, а пока отодвинься, пожалуйста, я ненавижу нефункциональные прикосновения, у меня кожная гиперестезия, повышенная чувствительность с тягостным аффективным оттенком, - психоаналитику: тактильные это мои базисные нарушения, - но я занимаюсь самолечением, и по дороге в налоговое управление, - двигаюсь, как евреям велено, посуху, - когда становится душно до рвоты, я концентрируюсь на анахата-чакре, потому что она соответствует стихии воздуха, ну, все знают, наверное, это в районе сердца, центр проявления вселенских вибраций, темно-претемно красный лотос с двенадцатью лепестками, а в сердцевине - черная гексаграмма, точнее, звезда давида, вот тут-то, в середине пути, все и сплетается, ну, йога там, каббала, чакры, небесные уровни, в общем ты обращаешься к сфире "даат", а там информация, прежде тобой полученная, абсорбируется и становится частью личности, качественно изменяющейся, без помощи лоботомии и вообще трепанации, это не сложно, когда ты дело имеешь с вечностью, ты просто отрубаешь все прежние ориентиры, подчиняешься ритму четвертого мира и легко представляешь себе лишь то, что нежит твой измученный взор и ласкает твой утомленный слух, ты дистанцируешься, отрываешься от структуры искусственного кристалла, поднимаешься ввысь, говоришь чужим "брысь!" и тут, если ты еще не устал, ты попадаешь через дверь или щель, ну, в такой индивидуальный портал, не обобществленный, как будто из зоны проскакиваешь за запретку, и нет никаких бараков и сроков, там время течет дискретно, и не слышно человеческих воплей, а картинка то распадается, то собирается, как в игрушечном калейдоскопе, встряхнешь, и видишь совсем не то, что тебя раздражало, умерли все на абэвэгэдэеёжэзэ и так далее, ты, блаженный, благостный от букета изысканных благоуханий, бродишь словно по моргу, еще раз встряхнешь, сконцентрируешься и замрешь в обморочном восторге, ибо раскроется перед тобой что не противно взору, и вот, передо мной, например, выстраиваются чередой - чудо чудное, диво дивное - иначе сказать нельзя, мои истинные друзья, величиной в человеческий рост, но не костлявые, как иные, а такие на ощупь мягкие, с виду округлые, их посадишь, они сидят, их повесишь они висят, и молчат! - мои куклы, я ими дом заселила, свой мир родными запружила!- ну, спросите меня "что для вас, Юдит, дружба", и я вам отвечу, и мои речи, очарование слов наудачу, призрак белых ночей, с плеч летящих голов, опьяняющий запах сечи, брачный зов, вечный кров, я беспечна, я часто плачу, за пыл скоротечных восторгов, за мечты я расплачиваюсь отчаянным криком: "я друзей не встречаю, я их сочиняю!", я их создаю, услаждая потребность в кинестетике и эстетике, из хлама, из ветоши, из ничего, из пуха и праха, соединяя землю и небо, я их творю-мастерю, ну, беру понемножку земли с четырех сторон света, с юга, севера, запада и востока, пух лета и осени, прах зимы и весны замешиваю на крови, разумеется, христианских младенцев, все взбиваю, - мне муж и сын подарили на день рождения миксер, - потом остужаю, заливаю раствором хлам и ветошь, тем временем расстилаю материю, по диагонали, и жду, всей душой обращаясь к небу, ну в смысле, посылая запрос, и приходит ответ "Юдит, режь", и я аккуратненько, прикрепив предварительно семью булавочками абрис выкройки, вычерченной лучом первоначального света, вычлененного из спектра цветов, вырезаю что требуется, и еще, и еще, и медленно раздвигаю по сторонам куски материи, словно материки, и мир расширяется, и раздвигается пространство, подвластное моей воле, - о, сладостное мгновение! - и легкими точными прикосновениями пульсирующих подушечек пальцев я ласково, насладившись разлукой элементов расползшейся плоти, их соединяю, осторожно, как спаривающихся гусениц, или жучков, - ада, я чувствую твой взгляд из ада, - наружу спинками, то есть животиками вовнутрь, и пусть чуть поерзают, пока не проникнут друг в друга всецело, пока не сцепятся, ворсинка к ворсинке, элементы разрезанной мною материи, и тогда я их закрепляю, на пике их сочленения, еще семью булавочками, а затем прохожусь по краям иголочкой с ниточкой, и получаются у меня вместилища для пуха и праха, хлама и ветоши, ну, в смысле, для тела: для торса, рук, ног, всяких вен и артерий, разных органов, а потом я беру много-много - сорок или четыреста - проволочек в пластмассовой оболочке, и ножиком очищаю края, оголяю все проводки, и пропускаю их внутрь, по меридианам, то есть пронизываю ими вдоль семь уровней мертвой массы, обнаженными - это же нервы! - и скрепляю пучок наверху, оставляя достаточную длину для шеи и головы, которые делаются отдельно, последними, после специального благословения и ритуального очищения в потоках природной миквы 8 , куда погрузиться следует в алом купальнике, с головой, на самое дно, с мыслями о сфире "йесод", управляющей отношениями между всеми космическими каналами, и тебе откроется принцип выживания человечества, или иначе, как йоги учат, тайны связи между астральными сущностями, это если удастся сосредоточиться на свадхиштана-чакре, расположенной у основания гениталий, там у нас у всех такой лотос с шестью лепестками, ну, все очевидно его не раз замечали, он красно-кровавого цвета, и тот кто на нем концентрируется, воды совсем не боится, и вот я, настроившись, погружаюсь, надолго, не знаю насколько, я не понимаю во времени, я не умею считать минуты, секунды, часы, месяцы, годы, "шнот шмита", когда отдыхает от человеческих разрушений квартира, которую я любила, а потом разлюбила, "шнот-йовэль" 9 , когда очищается, как в микве, в околоплодных водах земля, - я считаю только дыхания: вдох, выдох, задержка, но предписано оборвать даже этот счет, чтобы не отвлекаться совсем ни на что, и когда воды достигнут души, подождать, сколько можно выдержать, не дышать, и из самых глубин воззвать, и, услышав ответ: "Юдит, шей", оттолкнуться от загустевшей пучины, ринуться вверх, материализоваться из пены, осмотреть себя тщательно после ритуального погружения, в смысле проверить, восстановилась ли, например, невинность, ну и всякое остальное, чтобы волосы как стадо коз, сбегающих с гор гилъада, чтобы зубы, как стадо овец, вышедших из купальни, чтобы губы как алая нить, - память о принесенном в жертву купальнике, - чтобы виски как дольки граната, а груди как двойня газели, пасущаяся среди лилий, - а я, как правило, после миквы такая и есть, без порока и без изъяна, - и вот я, пока не повеял день и не побежали тени, спешу в дом свой, под сень виноградника, и сторожить его, символ девственности, как нам красавицам велено, и одновременно сшить голову моим куклам и шею, из тончайших шелков, скроенных по косой, чтобы ни в коем случае не морщило, и когда вылеплены уже все четыре лица, лицо человека, и лицо льва, и лицо быка, и лицо орла, я раскидываю над ними шелка, шатром, как хуппу 10 , и пока она, словно потягиваясь, пузырясь, планирует вниз, парашютом, подхватываю в самом центре и держу легко, словно бабочку, чтобы не повредить пыльцу, не опалить крылья жаром пылающих пальцев, и слежу как края скользят к долу, повторяя и уточняя и смягчая рельефы лиц, и остается лишь перехватить внизу ткань, и присборить, и подтянуть, и потом насадить конструкцию лиц на пучок оголенных проволочек, и вытащить их через верх, через центр, через кетер, через родничок, через сахасрара-чакру, проволочки я имею в виду, и когда весь пучок обнажается, я, разомкнув, с едва слышным щелчком расклея сухие губы, кончиком языка прорываю завесу стыда и прикасаюсь к металлу, и животворящие соки тогда стекают, струясь по дрогнувшим проводкам, и заполняют семь уровней плоти, и кукла, суть сгусток сознания, а, значит, мое создание, вступает со мной в контакт, и уже трепещет в ответ, и едва почувствовав свет, проникается страхом потерять эту связь, и готова снести все, что выпадет ей в пути, будь то боль, будь то грязь, и я, тяжело вздохнув, отстранившись, сглотнув остаток слюны, закрепляю вибрирующие проводки и тщательно прячу их под пучком сплетенных из ниток волос, львиной гривы, шерстки быка, орлиного оперенья, я шепчу в полудреме от усталости и умиления всякие ласковые слова, я клянусь не забыть ни за что, никогда не оставить свои создания, суть сгустки сознания, и не оставляю до следующей лихорадки, в которую выливается зуд, начинающийся в самых кончиках пальцев, пузырящихся, ноющих, теребящих любой, оказавшийся в зоне доступности живой или мертвый предмет, - вот, к слову, вопрос для психоаналитика: разве это невроз? - а когда начинается лихорадка, другая, ну, жжет все внизу, и наружу просится мой бесконечный текст, и слова, словно яйца, шевелятся, разогреваются, и я как курица, не могу оставить насест, я кукол как раз бросаю, и ночь напролет слышу вопль, а я ненавижу, когда тревожат мой сон, соль кукольных слез разъедает мои соски, истосковавшиеся по невыношенным младенцам, меня пугает исполненная драматических звуков и трагических запахов влажная тьма, я не выношу этот плач, и с рассветом во мне заявляет о праве на жизнь убийца, палач, и я достаю свой меч, подаренный азазелем, дружком моей юности питерской, неукратимой, а также корзину, дно которой я выстилаю салфеткой, и складываю последовательно, с эпилептоидной тщательностью, сыр соленый, творог соленый, чтобы жажда измучала олофернов, чтобы осоловели от соли скулящие сосунки, и рядом со снедью я укладываю прохладное олеандровое вино, - сама садик я садила, - я кормлю их, рыдающих, из своих безжалостных рук, в потоках сладкозвучных речей я топлю их надежды на ласки израильской девы, я пою их вином, чтобы смерть их была легка во хмелю, и слетают головы с плеч, и катятся под ноги моему мальчику, сыночку, мягкие мячики, он мне перчатки купил, не пожадничал, так неужели я пожалею чьи-то головы для его игр, спорт выковывает героев, а футбол формирует силу, так пусть он лупит голы, пусть бьет, он солдат, моя роль лишь инициировать бой, и затем сесть, наконец, за компьютер и продолжить работать над своим бесконечным текстом, ибо так мне положено, в смысле, такая мне выпала роль в апокалиптической пьесе, ну, спросите меня "откуда вам это, Юдит, известно", и я захочу рассказать, естественно, как однажды, давно, ну, после того, как сыны человеческие умножились, родились красивые дочери, и сыны неба увидели и возжелали их, чтобы родить детей-исполинов, и меня тоже выбрал сын неба, и начал входить ко мне, и я зачала, и тут же услышала, свыше, слова, мол, оставь невинного ангела, и возвести ему предстоящий конец, только без сцен, отпусти его, чтобы он спасся и семя его сохранилось для следующих поколений, ибо дело его сопровождается благословением, ну, мне что, я запаслась терпением, выносила, родила и прилегла отдохнуть, потому что немного устала, и вздремнула, наверное, и на меня напало видение, я попала в сфиру "тифэрет", в царство абсолютной гармонии, в третий мир, ну, то есть на третий небесный уровень, и вот, я приблизилась к стене из холодных кристаллов, окруженной горячим пламенем, дверь в стене - или то была щель? - охраняют огненные херувимы, я прохожу сквозь огонь и вижу царский дворец, стены из разноцветной яшмы, горящей, но не сгорающей, и вхожу я в этот дворец, и предо мной престол, сияющий ярче солнца, над ним молнии мучутся, под ним - россыпи звезд сверкающих, но не обжигало босые ступни мои, лишь чуть-чуть щекотало, я шла словно по льду, ошарашенная, сосредоточившись на манипура-чакре, отвечающей за стихию огня, в смысле, тот, кто на ней концентрируется, выходит живым из пламени, взгляд направляю внутрь, в пупок, там рождается луч, стремительно вырастает, и восстает, раскрываясь, лотос цвета осенних туч, но облетают, осыпаются от подступившего к животу жара все десять его лепестков, и выстраиваются вкруг престола миньяном 11 , и вот, слышу, кто-то зовет меня, но я не поднимаю лицо, не смею, да и бессмысленно, - все равно ничего не увидеть из-за слепящих отблесков, - и Тот, кто меня призвал, говорит: "Я покажу тебе семь хранилищ ветров, Лилит, семь долин и семь гор, - во вселенной и в человеческом теле, - а устье всех вод, нижних и верхних, женских то есть и мужских, устье бездны, расселину, не имеющую ни тверди небесной, ни основания, - во вселенной и в человеческом теле, - найдешь сама, и не сделаешь из этого тайны, покажешь другим, пусть знают, что через это устье они узрят вред и неправду, которые они вершат на земле, за что наказуемы и погибают, и копи, как справишься с поисками, в своем лоне грехи и зло, но не долго храни этот клад, а чтобы не переполнился организм ядом, извергай из себя слова, сплетай их, клей и лелей, ибо кукол тебе, как и Мне людей - и врагов и друзей - уничтожить легко, но со словами, свитыми в Текст, намного сложней", ну вот, я и отправилась рассматривать семь долин и семь гор и семь хранилищ ветров во вселенной, и все поняла, - я не только красивая, я талантливая, - я очень быстро разобралась, что структура одна, едина, будь то чакры, или сфирот, а все прочее суть проекции этой самой структуры, ну рельефы любых поверхностей и энергия существования всяких разных созданий, живых, полуживых и совсем не живых, - хотя это неправда, ну, призрак, мираж, это нам только кажется, что они неживые, у проживающим в нижнем из миров искаженное восприятие, - а как только я разобралась, я отправилась восвояси, домой то есть, потому что я догадалась, что за расселина, не имеющая ни тверди небесной, ни основания, имелась в виду, и я знала, конечно, где искать это устье, - небось не девица, я ведь однажды родила исполина от невинного сына неба, - ну и нашла, и возвестила об этом, как требовалось, и случилось, уж они меня находили, сыны человеческие, юнцы безбородые, в своих возможностях не уверенные, и убеленные сединами старцы с комплексами оставленности, летели за лаской, как комары на свет, особенно старцы, полчищами, но красоты моей эти труды не умалили, и не истощили запасов ни слов, ни сил, да и честно сказать, не с пустыми руками являлись посетители, а тащили с собой все, что есть, и богатств стало в доме - не выпить, не съесть, вина реками разливались рубиновыми, зелень с рынка помоешь, она блестит как изумрудная в бриллиантовом обрамлении, а кто победнее, тот приносил селедочку, водочку, я картошку сварю, пока жду, простолюдинами я не брезговала, суп сварганю, пирог испеку, - я не только красивая, я хозяйственная, не ленивая, - ну, и велено мне было показать всем желавшим, через что они жаждут, глупцы, сладострастцы и мерзавцы, найти свою смерть, - так что, мне для них супа жалко? - и все шло ничего, в смысле шло, но для меня было как ничего, юнцы несли чушь, чем меня изводили, семя свое в моих соках топили и снова просили, а старцы, как правило, не доносили и, стесняясь, ворчали, а потом, когда все уходили, я садилась компьютеру, но не писала, а плакала, потому что уже ничего не боялась, и поэтому, - вот я чем расплатилась, - никого не любила, ну, теперь вы хотите спросить, "а что вам вообще известно об этом чувстве, Лилит?" - в общем, все, потому что четырежды, зимой, летом, осенью и весной, я не знаю, что раньше, что позже, я леденела, пылала, трепетала и изнывала, я спускалась в ад, вниз, и взмывала в райскую высь, что еще, ах, подробнее, если вспомню, ну, скажем, была весна, может, даже и та, что пришла вслед за бордово-зеленой зимой, когда я мерзла и плакала у компьютера, та весна была сизо-серой, с сиреневыми переливами и струящейся синевой, он явился мне с запада, я была заперта в тереме за недостойное поведение, - навет, стоивший мне семь лет, - солнце не освещало мой утлый кров и не веселило мою голубую кровь, лишь ближе к вечеру пробивался в темницу, ко мне, к босоногой пленнице, закатный луч, но однажды и он не пробился, я удивилась, как темна пасхальная ночь, и я привстала с полатей рассмотреть, кто мне застит свет, и - ах, звон, окно в дребезги, в острых осколках паркет! - я зажмурилась, слышу нежный шепот "Лилит", думаю, что же лучше, лечь или встать, но глаза в любом случае решила не открывать, прилегла и почувствовала прикосновения, едва ощутимые, как дуновение, между пальчиков ног, к плюсне, пяточке и стопе, на тонких щиколотках я ощутила спиралью пробирающееся выше-дальше дыхание, сухое, прохладное, и защекотало икры, и коленки стянуло, как лужицу на последнем, неловком морозце, под коленками - словно холодным компрессом свело, и пополз вверх подол, и бедра раскрылись нетерпеливо, и озноб пробежал, а внутри, от коленей до щели, закололо, легонечко так, как будто кто-то провел, пробежался птичьими коготками, а затем, добежав, принялся вить гнездо, шурша, копошась, перебирая клювиком нити, слипшийся шелк расплетая, играя - как это в литературе? - увлажнившимися лепестками, и лаская, лаская, то перьями выстилая прогалины, то пухом иссушая проталины, но не проник, лишь скользнул, словно кистью прошел по ущелью, вперед и вдоль, чуть нажал и растопил наст, чуть ослабил и взорвал пласт, о-о, как я кричала, от счастья и от отчаяния, как пыталась его к себе привязать ремнями, речами, беспомощным лепетом, он ответил суровым клекотом, он качнул крылом и взвился орлом, через брешь в стене, в поднебесье, я осела на пол, усеянный осколками острыми, собрала их в горсть, принялась растирать по щекам слезы горькие, и заалели ладони мои, запылали, ошпаренные ланиты зажглись, я ослепла и скончалась бы, не явись ко мне тот, другой, снизу, с юга, горячим, вязким, смоляно-малиновым летом, он предстал предо мной породистым, темной масти атлетом, ему было не до ласк, он рванул и с чудовищным скрежетом разорвал прикрывавший мою смуглую кожу атлас, с трубным ревом он приподнял меня и швырнул на живот, плашмя, так что ребрышки затрещали, я пискнула, заверещала, мои ягодицы вспыхнули от жара жесткой шерсти могучих бедер, которыми он их безжалостно тер, прижав всем невыносимым весом, и что-то огромное я ощутила между его налитых железом ляжек, и я догадалась, что: палящее, жгущее, наперевес, - как это в литературе? - орудие, в общем, он, перехватив меня лапищей, а другой сдавив сильно грудь - газель, прежде мирно пасущуюся среди лилий, а ныне вскинувшуюся от неожиданной боли, - пронзил мое тело, пригвоздил к ошалело застонавшей кровати, ни рыпнуться, головы не поднять, и тряхнуло меня, сотрясло, зазнобило, забило, а затем повело, закрутило, как на карусели, ввинтило в воронку черную, душную, в ловушку, подстроенную развлекавшимся азазелем, бывшим дружком по коммуне питерских хиппи, а он с низким хрипом дышал в мои уши, и они заполнялись, попеременно, горячим паром, и спину ломало, и наконец, из груди его вырвался оглушающий рык, - я подумала: во дает, не мужик, точно, бык, - и лоно мое до души затопило бурлящей лавой, а она разлилась, неожиданно пропитав сердце сладостной, словно нектар и липкой, как мед, отравой, я всхлипнула, лишенная сил, прошептала что-то, опустошенная, и уснула в истоме, прямо под прессом его зверинной массы, а от его храпа, как стены храма, хрустели мои косточки и суставы, - но это нормально, был пост девятое ава 12 , - я спала, как младенец, запеленутый туго в густое, тягучее марево, а проснулась, зима на дворе, ну вот, я передохну сейчас и подарю вам новый рассказ, мой третий явился с самого севера, белоснежный, величественный, но какой-то потерянный, до лопаток струятся, по плечам разбегаются кудри светлые, с неприлично розовой проседью, а ногти пропитаны никотиновой желтизной, как усы с бородой, поступь царственная, а в глазах - робость трогательная, он к моим прикасался устам прохладными пальцами, и в исступлении, словно ослепший скульптор, исследовал бережно, не дыша, складочку над моей удивленно припухшей верхней губой, тревожно подрагивающие крылья носа, он проводил мягким кошачьим движеньем по щекам, и скользил по бровям, изумленно изогнутым, и нежно сжимал в неувереных ладонях лицо, и глядел в глаза, без надежды, сомкнув горестно рот, и расчесывал мои черные локоны, и тихонько ворчал, и развязывал не спеша тесьму моих сложных нарядов, и урчал, поцелуями покрывал обнаженную шею, притрагивался к ключицам, умилялся, чуть покачивая непомерно большой головой, поднимал меня на руки, бережно, словно чашу с живой водой, на колени сажал, к широкой груди прижимал, моим запахом упивался, я лианой вкруг него обвивалась, переполненная томлением, я пиявкой в него впивалась - как это в литературе? - с неистовым наслаждением, он печально смеялся, от своего сильного тела меня отклеивал, на пол спускал и укладывал на парчевые покрывала, искрящиеся, и, как тряпочного звереныша, распластывал, распинал, всю как ракушку раскрывал, а в изножье устанавливал хануккальные 13  свечи, они оплывали, растекаясь по полу кремовым парафином, и застывали, а он, не веря в мое послушание, серебряными браслетами запястья к стенам приковывал, и прищурившись ласково, он рассматривал игру световых сплетений на моем гибком теле в отблеске бледных огней, и стонал, словно старый лев, и склонялся, пытаясь согреться, он вдыхал тепло моих испарений, а от него пахло снегом, он языком изучал иней моих теней, пробирался от ложбинки к ложбинке, оставляя след холодной слюны, и, найдя горячий излом, он терся широким лбом, медленно, словно скованный льдом, утыкался, проникал туда носом, ртом, и утопал, и до дна испивал свою долю, и замирал, а я замерзала потом, и настонавшись вволю, дрожала, а он, опьяненный блаженством, шептал, что ему меня жаль, и балагурил, хмельной, стыдливо, поднимался лениво и мехами меня укутывал, слой за слоем, засыпал жемчугами, а сердце мое свело той зимой неизбывной тоской, и казалось навеки его заковало в хрустальные латы, он исчез, и я села к компьютеру, но так стало муторно, и онемели пальцы, и все стало бесцветным от застывающих слез, и я ничего не видела, ни экрана, ни клавиш, значит, за меня взялся азазель всерьез, я заглянула внутрь, прошлась вдоль себя, ну, вдоль семиуровнего ствола, снизу вверх, затем снова назад и вперед, и не увидела ничего, ни чакр, ни сфирот, потому что пока я любила, я себя растворила в ипостаси Лилит, а у меня была миссия, писать бесконечный текст, я нарушила свой обет и потеряла луч изначального света, и спектр не выстраивался, и я не знала, кто я, и бесполезно стало искать внутри, где, как в склепе, темно, и я стала смотреть в окно, а там была зимняя зелень, темно-израильская, припорошенная хамсином 14 , холодное солнце светило, кедры, сосны и ели отбрасывали бордовые тени, и подушечки пальцев закоченели, онемели, и сын подарил мне перчатки с отрезанными конечностями, - психоаналитику: значит, это случилось после той осени, когда я была без имени, а значит, совсем не была, - он явился с востока, с лицом человека, каких миллионы, ну, словом, адам, царь, начальник, властитель, в талите и с "лэп-топом", надвигались дни трепета 15 , я подумала, что компьютер - мне в подарок, на рош ха-шана 16 , ну, новое развлечение, а на экране красным огнем по черному пламени высветилось судебное заключение, получалось, что если я, никто и ничто в своей нынешней инкарнации, не приму предложение, не стану человечеству матерью, а не любовницей и убийцей, мне хана во всех ипостасях, то есть я перестану расти, ну, то есть взрослеть и умнеть, и останусь порхать, как Лилит, или головы отрубать, как Юдит, и буду вечно болтаться, дура хмельная, кровь свою разбавляя элексиром нескончаемой молодости, и ничто меня не спасет, даже возраст, ну, я испугалась, интеллектуальное разложение - незавидная доля, поэтому я прикинула и смирилась со свой новой ролью, но временно, на "шнат-йовэль", чтобы очистилось в околоплодных водах все, что можно, и так, чтобы не разводиться с мужем, который всегда был и который меня никогда ни о чем просил, ну, только раз попросил, и то, когда мы стали старыми, что меня, кстати, совсем не смутило, а наоборот, обрадовало, я старика своего отмыла после его скитаний и приласкала, вытравила все прежние запахи, - мне сын отсыпал немножко пороха, - пригляделась и поняла, что совсем неплохо, но сама, к слову, я не стала старухой, а стала пожилой дамой, - психоаналитику: да что вам в его имени?- важно, что я той осенью, в судный день, была при смерти, когда получила свыше спасительное предложение, а на тот случай, если я откажусь, меня ждал дружок азазель, чтобы вернуть меня в вечную юность, твою мать! снова в питерский ад, а я не желаю, не могу могу возвращаться назад, в общем, я согласилась, и мы с адамом отправились закреплять сделку в хабад 17 , я за все предыдущее и последующее раскаялась, произнесла как положено: "виновна была, изменяла, поступала преступно и криводушно, хищничествовала, давала дурные советы, насмехалась, была непокорной, порочной", ну и так далее, короче, разжалобила сонм присутствовавших сынов неба, растопила гроздья их гнева, в общем, вошли в синагогу Юдит и Лилит, а вышла оттуда Ева, ну, всеобщая мать, я - земля, я теку молоком и медом, истекаю клюквенным соком, я своих пожираю питомцев, сыновей-дочерей, порезвитесь, родные, под солнцем и ко мне возвращайтесь скорей, я тут, в искусственной изоляции, в процессе удачной психологической консультации, работа прошла успешно, меня убедили частично вернуться, я кое-что вспомнила, не знаю зачем, и перестала метаться, до потери сознания концентрируюсь только на муладхара-чакре, она считается основанием, центром низа, между анусом и гениталиями, ее называют еще фундаментом, и вот я ее себе представляю, ну, иногда ласкаю, сама, - я же уже никому не нужна, выжившая из ума, - и вижу лотос с четырьмя лепестками, ну, то есть с четырьмя сезонами, к которым я, в процессе занятий йогой, изгибаясь, прикасаюсь сосками, и не чуствую ничего, я уже не реагирую, как в прежние годы, на смену погоды, мне незачем, и я, разумеется, - ведь мы достигли прогресса, - не замечаю разницы между четырьмя сторонами света, ее просто нет, земля - это я, а я - это текст, а текст - это свиток, то разворачивающийся, то свернутый в точку, ну, то есть, в каком-то смысле, проекция колесницы, которая меня превратила в заложницу, сфира "малхут", иными словами, доступное и праведникам и грешникам царствие небесное, местное, его воплощает устье мое, застеленное завесой, сплетенной из слов, бездна, где дремлет лавина, великая кундалини, дающая силу всем чакрам, предметам, растениям, животному миру, всем человеческим ничтожествам и исполинам, тот кто познает ее, тот становится обладателем силы, поднимается вверх, попадает в любой из миров, а я, наблюдая, молюсь, чтобы он избежал катастроф, чтобы газом его не травили, не увольняли, не насиловали, не давили, чтобы в огне не горел и от стужи не мерз, болезный адам-человек, я с тобой не лечу, я давно свободна от грез, остаюсь, усмехаясь, наблюдать за людскими усилиями, ну, так случилось, я вылечилась и превратилась в куклу, в сгусток чужого сознания, значит, в Божественное создание, сижу тут и жду, иногда Он вступает со мной в контакт, от оставленности, просто так, и я, едва завидев луч изначального света, уже трепещу в ответ, и проникаюсь страхом потерять эту связь, и выражаю готовность снести, все, что выпадет мне на пути, будь то боль, будь то грязь, и все кругом знают об этом, но сами, без страховки, боятся играть со светом, вот и ищут расселину, куда если пробраться, то можно испытывать бесконечно блаженство, ну, такой вулкан затухающий, почти безопасный кратер, где легко обеспечить дозированное общение с небом, вроде как через трансформатор, поэтому я до сих пор нарасхват, они все сюда стремятся, юнцы и старцы, - уже не любить, а спасаться, - а когда добираются, то выпивают, закусывают, - я вкусно готовлю, почти без соли, - я им рассказываю о своей лихой доле, они слушают и затихают, в смысле мыслят, молокососы, от усилий проваливаются глубоко-глубоко, погружаются в лоно мое, сжимаются в комок, даже в точку и, околоплодными водами очищаясь, молчат, а потом я их отторгаю и отлучаю, потому что я замужем, и миновали уже "шнот шмита", "шнот йовэль", мне надоело быть матерью всего человечества, я не смогла сохранить ни деньги, ни дом, ни честь, у меня искаженное представление о морали, мне не спасти Израиль, я устала, я не справляюсь, прощаюсь, прости, сынок, я тебя неправильно воспитала, твое оружие не уничтожает, увы, всех, кого нужно, я снова горько плачу, как в ту зиму, когда я сидела в зелено-бордовых перчатках, и никто не купил мне нормальный, электрический обогреватель, я отчаялась, оторвалась от компьютера и легла умирать на свою пустую постель, пролепетав, забери меня, азазель, к моей юности питерской, нерастраченной, к очарованию слов наудачу, к белым ночам, опьяняющим запахам сечи, к брачному зову, к вечному крову, - светлая память папочке! - ах, я была беспечна, ну, что, черт, ты трусишь, я знаю, я никогда не вернусь, даже если меня окончательно вылечат, я же сшита из ветоши и напичкана хламом, что ж, пусть, как прежде, бродят юнцы и старцы, по горизонтали и вертикали, по тропам, исхоженным авраамом, то есть путями, проложенными моим вечным мужем, а я получаю очередную опцию, в связи с чем, находясь в твердом разуме, отказываюсь от консультации, мне больше никто не нужен, - психоаналитику: моего мужа зовут авраам, он хранитель и смотритель дорог от любой моей точки к храму, - ах, что за дурацкий вопрос, "как он выдержал", тоже мне драма, таков уж его удел, ведь он выбирал меня сам, ну, мой авраам, ему все привычно, тем более что у меня уже кончилось обычное, обидно бывает, конечно, но только во время ремиссий, а поскольку у мужа, как и у меня, особая миссия, он, чтобы выстоять, и чтобы все выжили, - азазель, отвали, не смеши меня, наглый, ехидный хам! - неустанно старается возвести храм, воссоздать в нижнем мире пространство счастья, восстановить сокровищницу сознания, а его построения разрушают, ну, те кто вокруг меня шляются, а он снова строит и строит, и чтобы ему не мешали, он меня попросил, ева-юдит-лилит, или как тебя там, назовись мне сестрою...



Впервые опубликовано в журнале "Nota Bene" (Иерусалим), N 5, октябрь 2004.



    ПРИМЕЧАНИЯ

     1  "шнат шмита" (мн. число - "шнот шмита") - каждый седьмой год пятидесятигодичного цикла, когда, согласно закону Торы, земля не обрабатывается и соответственно не приносит доход, а также прощаются все невыплаченные долги. ("А в год седьмой Суббота покоя будет на земле, Суббота Господня; поля твоего не засевай и виноградник не обрезай" (Лев., 25:1-7) "Да простит всякий заимодавец, который даст в долг ближнему своему... ибо объявлено прощение ради Господа" (Втор., 15:1-3).

     2  Беэр-Шева - город на юге Ираиля. Согласно Торе, Авраам (а позднее его сын Ицхак) вырыли в этом месте колодцы ("беэр" - "колодец", "шева" - здесь: "семь").

     3  Сфирот (ед. число - сфира) - фундаментальное понятие каббалы, обазначающее 10 стадий эманации, происходящей от Эйн-соф (трансцендентного Божества) и образующей систему проявления Бога в Его различных атрибутах. Все сфирот вместе объединяются в "древо сфирот", то есть динамическую систему, определяющую ритм как всего творения в целом, так и каждого его элемента. (Некоторые каббалисты, занимающиеся целительством, полагают, что для процесса лечения человека используются только семь сфирот, расположенных вдоль "ствола древа").

     4  шабат - суббота, седьмой день недельного цикла, символ связи между Богом и народом Израиля, считается, что это период особого течения времени, а также существует версия, что "царица суббота" была создана до шести дней творения, а весь цикл был запущен посредством некоей непостижимой связи между Богом и Субботой.

     5  Шхина - букв. "присутствие", считается, что Бог правит миром посредством созданных Им сил, иначе, Своих проявлений, а согласно одной из почти крамольных версий, "Шхина" - это женская Его ипостась, с которой Он находится в определенных, метафорически выражаясь, супружеских отношениях.

     6  баса, сабаба - израильский слэнг.

     7  суккот - праздник Кущей, когда положено, среди прочего, в течение недели жить в шалашах.

     8  миква - водоем или бассейн, наполненный водой и предназначенный для омовения тела с целью ритуального очищения.

     9  "шнат йовэль" (мн.число "шнот йовэль") - пятидесятый год, который завершает семь семилетних циклов, в этот год, согласно закону Торы, освобождаются рабы, а проданные наделы возвращаются прежним владельцам. Возвещали о наступлении "пятидесятого года" в Судный день трублением в шофар, те в бараний рог ("йоваль"). ("И отсчитай себе семь седьмин...Тогда протруби в шофар в седьмой месяц, в десятый день месяца, в Йом Кипур, по всей земле вашей. И освятите пятидесятый год, и объявите свободу на земле всем жителям ее,.. и вернитесь каждый в надел свой, и каждый - к семье своей возвратитесь..., во владение свое" (Лев., 25:8-13).

     10  хуппа - ритуальное покрывало, которое шатром раскрывают над вступающими в брак.

     11  миньян - группа из десяти мужчин, необходимый кворум для общественной молитвы или совершения разных религиозных обрядов.

     12  9 ава - день гибели первого и второго иерусалимских Храмов, этот траурный день выпадает, как правило, на лето.

     13  хануккальные свечи - свечи (от одной до восьми), которые положено зажигать в Ханукку, зимний праздник очищения Храма и победы над язычеством.

     14  хамсин - сухой, пропитанный песком ветер из пустыни, характерный для израильского климата.

     15  дни трепета - осенние ыдни между Рош ха-Шана (Новым годом), когда начинается суд sчеловека на Небесах, и Йом Кипур (Судным днем), когда выносится приговор.

     16  рош ха-шана - еврейский Новый год.

     17  хабад - здесь: синагога последователей Любавического рэбе.




© Юдит Аграчева, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.





Словесность