Мне было еще шестнадцать, когда я
уехал из дома и поступил в Университет в
маленьком прибалтийском городке. Я ходил на
лекции с толпой незнакомых людей, растерянно
слушал, что-то записывал - и шел к себе. Я шел по
длинным темным улицам с высокими заборами, за
которыми спали одноэтажные домики. Я снимал
комнату. Она была с двумя окнами, большая и
холодная, зато с отдельным входом и маленькой
ледяной передней. В углу за большим шкафом стояла
кровать со старым пуховым одеялом, это было
теплое место. Печь топилась из другой половины
дома, где жила хозяйка, от нее зависело мое тепло.
Но кровать не зависела, и я залезал в узкое логово
между стеной и шкафом и здесь читал, просматривал
свои неуклюжие записи - и засыпал. К утру слабое
тепло от печки вовсе улетучивалось, и я сползал с
кровати, дрожа от холода и сырости. Я каждый день
ждал, что, наконец, начнем учиться: кто-нибудь из
старших обратит на меня внимание и спросит - "ну,
как ты усвоил вчерашнюю лекцию?..." Но ничего не
происходило, экзамены были бесконечно далеко, и
попрежнему непонятно, что же делать. Люди на
курсе были старше меня, многие пришли из
техникумов, и уже работали. А мне было
шестнадцать, вернее, семнадцать без одного
месяца. И в один холодный октябрьский день
исполнилось семнадцать ровно. Но никто здесь
этого не знал, и не поздравил меня. Теперь я
почувствовал, что живу совершенно один, и никому
не нужен. Но в этом чувстве, кроме печали, было
что-то новое для меня, и я насторожился, потому
что всегда ждал нового и хотел его. Я купил
бутылку яблочного вина, крепленого, самого
дешевого. Покупать вино было стыдно, потому что
дома мы жили бедно, и вдруг такая роскошь. Но
все-таки день рождения, и я купил. Еще купил хлеб,
колбасу и сыр, и попросил нарезать ломтиками, как
это красиво делали тогда в магазинах. Пришел к
себе. Печь дышала слабым теплом. Я не стал
раздеваться, сел за стол перед окном, нарезал
хлеб, откупорил бутылку - и хлебнул вина. Сразу
стало теплей. Тусклый желтый свет мешал мне, и я
погасил его...
Передо мной раскачивались голые
ветки, но скоро они слились с чернотой неба. Через
дорогу над воротами раскачивалась лампочка, ее
свет метался в лужах и освещал комнату, как фары
проезжающих автомобилей. Какие здесь
автомобили... все тихо, все неподвижно, только
ветер и мерцающий свет... Когда-нибудь я буду
вспоминать этот день - думал я, ел сыр и колбасу,
закусывал хлебом и запивал вином. Тогда я больше
всего боялся исчезнуть, сгинуть - ничего не
сделать, не увидеть, не выучиться, не любить -
пропасть в темноте и неизвестности, как это
бывает с людьми. Я уже знал, что так бывает. Я
называл все черное и неизвестное, что прерывает
планы и жизнь - "фактор икс". Неожиданный случай,
чужая воля - и твой полет прерван. Нужно свести
"фактор икс" к нулю - и вырваться на простор,
чтобы все, все зависело от меня...
А пока я сидел в темноте, меня
обступала неизвестность, и я должен карабкаться
и вырываться на волю... Только бы не сгинуть,
добраться до своей, настоящей жизни... Я
постепенно пьянел, жевал колбасу, которой было
вдоволь, шурша бумагой наошупь находил тонкие
ломтики сыра. Как хорошо, что ничего еще не было, и
все еще будет...
Я заснул сидя и проснулся только
на рассвете - барабанили в дверь. Пришла
телеграмма из дома.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
