ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ...
* * *
А жизнь всегда была полна
всяческих ожиданий, страхов, предрассудков,
чего-то сбыточного и несбыточного такого...
и полёт через неровную поверхность
чистого оконного стекла был абсолютно доступен.
Отсутствие денег, скудость быта,
потрескавшиеся рамы на окнах, капающий кран на кухне
и поющий холодильник только способствовали
разгулу творческих инстинктов.
Под звуки старого пианино
складывались ритмы, стихи,
которые не записывались на бумаге,
а тянули тебя на улицу - постучать каблучками
по гранитным плитам набережных,
подышать сырым воздухом дождя,
послушать духовые инструменты водосточных труб,
устроить малый балетный экзерсис, перепрыгивая лужи.
И эти тёмные водоёмы напоминали то зеркала,
то текучие циферблаты с картины Дали.
Позвоночные останки детских площадок -
артефакты детской цивилизации, возможно существовавшей
на утрамбованной сапогами крошечных пришельцев земле,
тянули к себе - вспомнить, хоть фрагментарно,
свою прошлую жизнь среди гигантов,
когда нас называли по-колением,
когда, держась за брючину,
мы смотрели на ясный лик солнца-отца.
И голуби разлетались, а сидящие ворковали о том,
что есть внешний мир за стенами двора-колодца,
и он огромен и полон чудес, и, глядя в небо,
надо непременно ждать тот летучий корабль
из сказки про Буратино.
А выход в неизведанное осуществлялся
через портал подворотни в стиле Магритта,
и мы бежали на остановку трамвая,
чтобы успеть залезть внутрь
этого деревянно-железного чудовища,
чтобы лязганье простучало нас до костей,
чтобы извертеться, изныться, пока оно доползёт
до заветных садов, где менуэты статуй, и пахнет сыростью
от чахлых трав на газоне, а чахлый несчастный лебедь
с подрезанными крыльями выступает в своей сольной партии
под виолончель Сен-Санса.
_^_
* * *
Лицо Курентзиса -
это лицо утопленника в музыке.
Оно спрятано за одутловатой маской,
за накладками силикона,
за слоем пудры.
Гримёр не очень старался
приспособить всё это под мимику,
и Тео нервно обрезал свои волосы,
чтобы можно было ухватиться
за отклеивающийся на лбу край.
Или же он предпочитает
вообще не иметь лица.
Что может выразить его сущность?
"МузЫку я разъял, как труп" -
это вам вспомнилось?
Но нет, дело не в препарировании,
а, скорее, в действиях
медоносного насекомого,
осторожно прикасающегося
лапками к цветку.
Посмотрите на руки.
Только руки с полотен Эль Греко
всё расскажут.
_^_
* * *
Земля Северной Италии похожа на мраморную крошку
вперемешку с коричневым сахарным песком.
Всё просто. Античность была и будет.
И кипарисы выходят из-под земли
в плащах странников в поисках истины.
А она - здесь, у подножия Альпийских титанов,
в поймах рек, где купаются нежные лимфы.
Глаза воды - молочный хризопраз,
глаза гор - ледниковые цирки.
На страже - войска виноградников,
их правильные ряды неколебимы веками.
Маленькие средневековые замки - рукотворны,
они крошатся, подобно старым зубам,
но живописны на скалах, в ущельях,
на фоне влажного бархата зелени.
Италия - страна, где даже далеко в горах
ты чувствуешь дыхание моря.
Оно наползает, довлеет, густеет, как медуза,
и рассеивается в воздухе, в шорохе кустарника,
в пении ночных цикад.
И, всё же, небо ещё выше. Его купол
ограничивается малым пространством
этой улыбчивой земли, утопает краями
далеко в море, и, всё же, и, всё же...
когда ты - здесь, другого мира не существует.
Есть птолемеевский, очерченный ландшафтами Леонардо,
великий парадиз духа, и другого не надо.
_^_
* * *
Когда зимние голуби
клюют апельсиновую кожуру на площади Сан-Марко,
топчут заснеженную голову льва, -
серо-зелёная вода застывает
куском желе под тяжестью тумана,
но не засахаривается по краю
кромкою льда,
а просто забывает о движении,
о том, что она - море и марево,
способное уносить своей внутренней силой
пенопластовое крошево
больших и малых судов.
Когда... когда меренги облаков
слипаются пластом,
плотной белковой пастилой,
картонные перегородки моста Вздохов
покачиваются под пальцами великана,
разделившего город на птифуры,
а сахарная пудра тает в сиропе каналов
и рассыпается по глазури крыш и куполов.
И когда гондолы начинают кивать и кланяться сонному морю,
у воды появляются коты и бауты,
и фигурки в жабо со шлейфами бесконечного органди.
Как кремовые розочки на праздничном торте февраля.
_^_
* * *
А жизнь прекрасна, даже если не
наступит время дольки шоколада.
Капель секунд в ментоловом окне,
витражных луж осколки, листопады
зависли в воздухе, и небо смотрит вниз
и вглубь земли очами проникает
сквозь золочёные круги озёрных линз,
сквозь ветра звук и галочьего грая.
_^_
* * *
На заре - молоко звёзд,
перламутром полна Луна,
да улыбкой кривой клёст
налущит семена... весна...
Запах волглый коричных трав
и дрожанье речных камней,
сонный вдох - туманна игра
на вельвете полей темней...
А у неба розовый бок,
а у ветра пуста свирель
да сосна, да утёс высок
у семи лоскутных морей.
_^_
* * *
В маленьком мире, где каждый знает, как жить другим,
просто держа в руках степную черепашку,
где открыты все пустые подарочные коробки,
посылки дальнего следования - летучие мыльные пузыри
откуда-то из-за океана, такие многообещающие и рождественские,
с шуршащей бумагой внутри и полиэтиленовой защитой
для бьющихся сердец, - таблетками из чистого воздуха, -
многие любят в случае стресса взять сразу десяточку,
заглядывая внутрь и слушая свой гулкий голос
в новом воображаемом мире, где мы уже решили всё и за всех
и запрограммировали последствия,
только степная черепашка в чьих-то ловких руках
перебирает лапами,
всё идёт и идёт по воздуху,
и думает, что чудеса случаются.
_^_
* * *
И он ушёл вместе со своей тенью,
повторяясь в каждом пирамидальном тополе,
ориентируясь по абрикосовому свету уличных фонарей
и розовому снегу, крахмально хрустящему под ногами.
И потянул за собой свистяще-скрипичный звук
напряжённых деревьев, жаждущих соития,
трущихся друг о друга, сдирающих свою кожу
слой за слоем - до камбия.
У него были маленькие часы
из лепестков герберы,
и он глядел на них и думал, что будет,
когда пройдёт зима и оттает
сжимающий жилы иней?
В то время, как сейчас всё на свете остановилось...
Опадут ли все лепестки час за часом,
хоть в его сутках сегодня
больше, чем двадцать четыре часа.
И он вдыхал морозный воздух,
и серебро вливалось в его кровь,
и, глядя на циферблат, он понимал:
неба не будет.
Ведь оно уже давным-давно упало
и стало барханами снега,
клубится и вьюжится,
и стелется под ногами.
_^_
* * *
Весна обносит нас вёдрами грязного снега,
копошится с птицами у кормушки,
брызжет солнцем на тяжкие белые шапки
дверных козырьков,
страшит обвалами с крыш,
а в огромных лужах
устраивает ледоходы,
напоминая о том,
что и в Гренландии когда-то
зрели апельсины.
Идёт глобальное потепление.
И каждый год оно глобально
с точки зрения вселенской любви,
освобождения, раскрытия новых и новых объятий.
Не оттого ли тропический ливень
лупит наотмашь по клавишам
серых карнизов? - Жесть!
И каменные купели лесных валунов,
и хвойное мочало,
и вся эта птичья суета,
и расхаживание захмелевших надзирателей-фазанов
прямо по проезжей части, -
мол, пусть весь мир подождёт:
у нас глобальное приготовление к празднику!
_^_
* * *
Стать сумасшедшим настолько,
насколько позволяет фантазия,
матерь твоей персональной правды,
а потом взять и высказать всё это вслух,
чтобы мир содрогнулся, -
испить озёрной голубизны неба,
но рассыпать тлеющий уголь,
посеять пепел.
Или же, ещё того лучше,
изложить на бумаге...
А потом жечь на костре листы
и ещё многое другое ненаписанное,
ибо рукописи - горят. И мысли.
Ясным огнём.
Доверять себе настолько,
чтобы питать излишние надежды
на понимание
со стороны своего альтер эго,
и быть настолько свободным, чтобы
не искать с ним контактов,
не вступать в диалог
вопреки сложившимся стереотипам поведения,
хоть молчание и не золото,
хоть и можно войти не единожды
в одну и ту же реку,
просто это - необязательно.
Вот только что делать со словом "воробей",
я так и не решила. Выпустить или нет?
Слово бьётся о край листа,
просится на волю.
_^_
|