|
ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ТРУБА, ЛОГИКА И ПУНТИЛЛЯТОР ШМУЛЬДЕРСОНА
~ |
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ |
~ |
~ |
С какой бы стороны ни подойти к огромному
наследию ленинизма, убеждаешься в том, что благодаря своему
колоссальному размаху оно имеет существеннейшее значение не только
для прогресса, но и для спасения самой цивилизации и рода
человеческого. |
~ |
~ |
Анри БАРБЮС |
~ |
~ |
|
~ |
~ |
|
~ |
Часть I. Подозрительная труба
Почтовый ящик лязгнул и со скрежетом открылся, выплюнув из своей ржавой
утробы порцию ежедневной печатной дряни, написанной нечестивыми авторами для
нечестивых читателей, без зазрения совести и без малейшего намека на скромность,
стыд и иные чувства, хотя бы отдаленно напоминающие человеческие. Я брезгливо
взял в руки цветастую рекламную газету "Без базара" со знакомым
девизом на первой странице: "Кто ничего не покупает, тот ничего не
ест!". Газета громко воняла краской, дешевой полиграфией и копеечной
рекламой, и по этой причине напоминала дешевую проститутку, благоухающую дешевой
парфюмерией. Но основной аромат в подъезде создавал, конечно же, мусоропровод,
который представлял собой огромную трубу с замызганными квадратными крышками
опускных люков на каждой площадке. Мусоропровод был как бы "визитной
карточкой" нашего подъезда. Вензелями на этой визитке были, разумеется,
непристойные надписи и рисунки на стенах, а рассеянные там и сям плевки в
различной степени высыхания вполне могли сойти за узорчатое тиснение бумаги.
Внезапно труба мусоропровода подозрительно завибрировала, затем задрожала
сильнее и наконец громогласно загремела в полный голос, наполняя подъезд
невыносимым грохотом. Без сомнения, кто-то на верхнем этаже с размаху бросил в
нее цветной телевизор. То, что телевизор был цветной, а не черно-белый, я сразу
определил по звуку. Технические характеристики черно-белого телевизора, в
частности его габариты и вес, не позволяют ему лететь по трубе с таким жутким
грохотом. Это вам объяснит любой телемастер в любом телеателье, если он изучал в
институте автоматику и телемеханику. Стало быть, телевизор выбросили именно
цветной, со злобой швырнув его в открытую грязную пасть богомерзкой трубы. И я
хорошо знал, почему его выбросили. Его выбросили от бессильного бешенства, по
той же самой причине, по которой мне хотелось немедленно швырнуть на пол вынутую
газету.
Ну разумеется - из-за рекламы.
С некоторых пор стало совершенно невозможмо нормально жить, ездить в лифте и
в метро, посещать салоны, поправлять прическу, любить женщин, потому что нельзя
это делать без содрогания, когда тебе старательно напоминают по многу раз в день
с телеэкрана, по радио в перерывах между музыкой и новостями, и черт знает из
каких еще кричащих, вопящих и моргающих несусветных дыр, о том, что существует
перхоть, менструация, молочница, грибок на ногах, вонючий пот подмышками,
грызение в желудке, громкая зловонная отрыжка, дурной запах изо рта, запор,
понос и вредные кишечные газы, которые рвутся наружу в самый неподходящий
момент. А также головная боль, зуд в заднем проходе и в половых органах, унылая
потеря волос на голове и произрастание вульгарной растительности на тех местах,
где она не радует взор. Наличие великолепных, замечательных, суперэффективных
патентованных средств от этих проблем уже не утешает: вера в человеческое
совершенство подорвана так основательно, что аппетит к жизни, чистота и свежесть
восприятия испорчены безнадежно и навсегда. От огорчения и горькой обиды за
растоптанные эстетические чувства и безжалостно изгаженные представления о мире,
хочется придти в самую шикарную рекламную фирму в разгар их сволочного банкета,
натрясти перхоти на богато украшенный праздничный стол, обильно рыгнуть тухлой
отрыжкой в блюдо, где лежат бутерброды с черной икрой, громко испортить воздух,
и под конец измазать шикарную обивку диванов, стульев и кресел вонючим
пузырящимся поносом и липкой менструальной кровью с комками и с пенками. Нате
вам, пидоры гнойные, жрите сами свою рекламу, приятного аппетита!
Поганая труба напоследок брызнула через этажи царапающим уши звуком
стеклянного взрыва - видимо лопнул кинескоп - и наконец затихла.
-- Чтоб тебя в один прекрасный день разорвало, блядское
отродье! - пожелал я трубе, и брезгливо отставив подальше от себя руку с
газетой, поднялся в свою холостяцкую квартиру. Вообще-то, мне кажется, в
последнее время я стал слишком желчен и чересчур раздражителен.
С тех пор как прекратил свое существование экспериментальный театр
"Нейротравма", и мне пришлось пойти работать в магазин-салон
менеджером по торговому залу, моя жизнь стала гораздо более сытой и солидной, но
значительно менее веселой. У меня внезапно исчезло противоядие к мерзостям
современной жизни, которое каким-то образом защищало мой внутренний мир от его
разрушительного влияния, пока я работал в театре. Там у меня было свое лицо,
были творческие планы, стремления и надежды. Были, конечно, и неудачи, но были и
замечательные находки. В последнем спектакле Дмитрия Набутова "Жизнь и
смерть Славы КПСС", в самом начале первого акта в авторском тексте стояла
ремарка: "Призрак коммунизма бродит по Европе, наводя уныние и тоску".
Нам вдвоем с Валерой Дементьевым, моим помощником и лучшим другом, долгое время
не удавалось найти подходящего режиссерского решения и актерского воплощения для
Призрака. Я позвонил Диме Набутову и спросил, что он думает по этому поводу.
Дима был неумолимо лапидарен: "Матюша! Мои идеи и мой текст - а твое
воплощение. Ты, Матвеич, режиссер, а не я, и тебе лучше знать, как именно бродит
Призрак. Все равно лучше вас с Валерой никто не сделает".
Сперва мы с
Валерой, не сговариваясь, решили, что Призрак должен танцевать. Но Призрак
упрямо не желал вытанцовываться. Саша Дубравин, конечно, талантливый актер, и с
танцем у него все в порядке ну просто от Бога. Но почему-то его зловещая пляска
по большой карте Европы, расстеленной по сцене, скорее напоминала о коричневой
чуме. В конце концов мы решили, что этот жуткий инфернальный танец больше
подходит Берии, который тоже должен был танцевать во втором акте. Саша Дубравин
получил роль Берии и так вошел в образ, что от его вида, и особенно от его
танца, всем становилось немного не по себе.
Но что делать с этим проклятым
Призраком? Гениальная мысль пришла мне в голову, как всегда, совершенно
неожиданно, когда наш рабочий сцены Паша Тренчук явился после выходного с
большого бодуна и, ничего не соображая, ходил по сцене туда-сюда с выражением
дикого похмельного страдания на лице, под конец чуть не свалившись в оркестровую
яму.
Я пошептался с актером Андреем Панталыковым, мы изготовили нехитрый
реквизит, и в результате пролог стал выглядеть следующим образом: на сцену
выходил весь актерский состав, включая статистов. Они были одеты в балахоны с
нарисованными на них флагами европейских государств. Андрюша Панталыков,
игравший Призрака коммунизма, бесшумно спускался на сцену по канату, одетый в
дырявый лоскутный плащ с портретом Маркса и надписью "Karl Marx
Superstar" на спине, и нелепо ходил по всей сцене, натыкаясь на
людей и предметы, затем спускался в зрительный зал и бродил по нему, спотыкаясь
об стулья и искательно заглядывая зрителям в глаза, после чего возвращался
обратно на сцену, докучая стоящим там европейским государствам непристойной
пантомимой, а они в ответ меланхолически посылали его на хуй. В заключение
Андрюша мастерски падал задом в оркестровую яму, из которой торчала табличка с
надписью "Россия". Там его заботливо ловила российская интеллигенция.
Андрюша бодро проходил по ее спинам, забирался на плечи, делал там стойку на
руках и безобразно дрыгал ногами. После этого под громкий звук трубы на сцену
выходил Бисмарк в ботфортах с раструбами и в пожарной каске со шпилем, и
провозглашал: "Для того, чтобы совершить революцию, необходимо сначала
выбрать страну, которую не жалко!" Затем Бисмарк с омерзением плевал в
оркестровую яму, из которой торчали дрыгающиеся Андрюшины ноги, и уходил за
кулисы, грохоча ботфортами и непристойно ругаясь по-немецки.
Вообще, пьеса
вышла очень забавная, веселил даже сам состав действующих лиц: там были и Маркс,
и Энгельс, и Анти-Дюринг с лицом, раскрашенным под фотонегатив, Материализм с
Эмпириокритицизмом, которых мы сделали похожими на Кэрроловских Траляля и
Труляля, Капитал с огромным надувным брюхом, в цилиндре, фраке и белых
перчатках, Плеханов с ослиными ушами тащил на веревке броневик с надписью
"Аврора", выструганный и склеенный Пашей из дерева и картона , а на
броневике сидел Ленин в мятой кепке с матросскими ленточками, с якорем и с
надписью РСДРП на околыше. Артисты исполняли по ходу действа множество ролей, им
приходилось часто и быстро переодеваться и на ходу перевоплощаться. Впрочем,
проблем с этим не было. В начале первого акта на сцене появлялся Гегель,
значительно поднимал вверх указательный палец и говорил: "Диалектика - это
вам не хрен собачий, а собачачий!" - и делал стойку на голове, а Маркс
выходил на сцену, шатаясь, как пьяный и старательно держался за ноги стоящего на
голове Гегеля, чтобы не упасть в болото поповщины и идеализма. Ренегат Каутский
периодически перебегал со сцены в зрительный зал и назад, путаясь под ногами у
других исполнителей, а Дзержинский выходил на сцену в тяжелых средневековых
латах, лязгая и громыхая. На шее у него болталась большая масленка, как у
Железного Дровосека, а на масленке было написано "КГБ", и так далее, и
тому подобное.
Дима посмотрел первый акт, и Призрак в прологе ему очень
понравился. Зато Валера был прологом сильно недоволен, считая его чрезмерной
буффонадой, которую зритель не примет. Он по-прежнему настаивал на зловещей
пляске по карте Европы. По его мнению Призрак должен был танцевать что-то типа
ирландской джиги, расшвыривая по карте Европы талоны на сахар, водку, спички,
соль и маргарин. Мы также долго ругались и спорили, как лучше обставить роды
Славы КПСС. По пьесе Слава КПСС рождался в результате партийно-группового
полового акта, и таким образом он унаследовал от Ленина манеру грассировать, от
Сталина - грузинский акцент, от Крупской - глаза навыкате, а от Дзержинского -
металлическое позвякивание в штанах при ходьбе. Весь вопрос был в сценической
подаче, и мы спорили и ругались до упаду. Впрочем мы с Валерой редко когда не
спорили, и очередная рабочая ссора между нами могла вспыхнуть по любому поводу.
Но на личные отношения это не влияло, и когда у одного из нас было, на что
купить пиво, мы шли пить его вместе в пивной бар под названием "Техасский
рейнджер", который находился прямо напротив нашего театра.
Три года назад директор Пучков сотоварищи приватизировал театр. Тогда театр
давал очень неплохие сборы. Когда же сборы упали, а Госкомимущество взвинтило
плату за аренду помещения в несколько раз, директорская команда поняла, что дело
- труба, и подозрительно быстро объявила театр банкротом, слиняв подальше с
остатками денег, а коллектив остался без средств к существованию и стал
спасаться поодиночке, кто где мог. Купить убыточный театр никто не пожелал, и
помещение было сдано в аренду мебельной фирме, которая устроила там
салон-магазин. Оставшись без работы, мы с Валерой обосновались сперва в
"Техасском рейнджере". Ближе к вечеру мы заходили со служебного входа,
я одевался ковбоем, а Валера - рейнджером. Я садился за специально
отведенный нам столик, в стороне от других, и наливал себе виски (спрайт,
конечно) из огромной рекламной бутылки высотой в метр двадцать. Но это было еще
не все. Когда в баре собиралось побольше народа, я выхватывал бутафорский
пистолет и начинал палить в потолок. В это время в бар врывался Валера,
набрасывался на меня, мы долго и зрелищно дубасили друг друга, потом катались по
полу, шикарно опрокидывали стол, а затем Валера с торжеством надевал на меня
старинные наручники и уводил в служебную дверь, где мы переодевались, и
отдышавшись, получали свои деньги и шли домой. Плюс бесплатное пиво и порция
стейка.
Я со страхом думал, как бы посетителям бара не надоело наше
представление, и однажды предложил поменять реквизит. Я стал изображать крутого,
а Валера - милиционера. Первое наше выступление с новым реквизитом вызвало в
баре небывалый ажиотаж. Народ поверил в реальность событий и вел себя
соответственно. Когда мы вставали с пола, Валера снимал с меня наручники, и мы
раскланивались посетителям, сперва никто ничего не понимал. На четвертый день
нам пришлось за это сильно поплатиться.
В тот вечер мы начали представление
как обычно, но не успели мы дать друг другу несколько пробных, разминочных
оплеух, как вдруг могучая рука отодвинула меня в сторону, и я увидел ужасающих
размеров морду. Крутой братела, во всем своем прикиде, с мобилой, весь в коже, с
желтой собачьей цепурой, казаках с загнутыми носами и черепом орангутанга,
пришел мне на помощь:
-- Браток, отдыхай, я сам с
ментярой разберусь!
Валера едва успел сгруппироваться, как по его корпусу
был нанесен удар кулаком ужасающей силы. Валера - бывший военный, прошел
Афганистан, разумеется он не был новичком в драках, не только сценических, но и
самых настоящих, но массы противников были слишком не равны. От удара Валера
отлетел шагов на десять и упал рядом со стойкой. Крутой подошел к нему, поднял и
схватил за горло с такой силой, что у Валеры глаза выкатились из орбит. На
ближайшей ко мне стене висели различные рейнджерские атрибуты - конское седло,
стремена, наручники, и среди них - старинная подзорная труба, которая
устанавливалась на треножник. Не теряя ни секунды я сорвал со стенки трубу и что
было сил треснул ей по бычьему затылку. Тяжелая труба ударилась о мясистую шею с
тупым звуком и разлетелась на две половины, одна из которых осталась у
меня в руках. Туша качнулась, выпустила Валеру и повернулась ко мне. Братела
посмотрел на меня замутившимся от удара, ошеломленно-укоризненным взглядом:
-- Пацан, ты че в натуре, охуел?
-- Уйди отсюда, урод! Мы же не по-настоящему! Ты че, не понял, мы здесь актеры!
Для рекламы!
На тупом, зверском лице бандита вдруг появилась широкая,
ласковая, по-детски добродушная улыбка:
-- А, бля,
актеры? Для рекламы? Так хули же ты сразу не сказал? Ну получи, браток, для
рекламы! Сильнейший удар отшвырнул меня обратно к моему столику. Я снес столик
и, крутясь, лег на пол. Я не мог ни подняться, ни дышать. В глазах у меня
потемнело, но все же я каким-то образом заметил, что бандит быстро развернулся в
сторону Валеры и размахнулся. Валера поднырнул под удар и ответил точным,
сильным ударом в пах. Крутой согнулся пополам и упал. Валера, ощупав
горло, хлебнул воздуха, подбежал ко мне и помог мне подняться:
-- Матюша, ты в порядке?
-- Да
вроде,- неуверенно ответил я, массируя ребра и убеждаясь, что они не сломаны.
-- Ну тогда бежим, пока не легли!
Мы нырнули в
служебный выход. Вслед нам донесся озлобленный рык:
-- За
трубу ответишь, сука!
В тот вечер мы так и не получили свой гонорар,
спасаясь бегством. Только через пару недель Валера тихо нырнул в служебный вход,
но ему ничего не заплатили, ссылаясь на то, что хозяевам бара пришлось улаживать
конфликт и заплатить братве за обиду, нанесенную трубой в область затылка,
намного больше, чем все, что мы заработали в этом баре за четыре недели
выступлений.
После этой истории я перебивался с хлеба на квас
месяца полтора. Покупая на последние деньги газеты по трудоустройству, я
овладевал торгово-коммерческим слэнгом, и трясся от каждого звонка в дверь и по
телефону, боясь, что бандиты придут ко мне домой мстить за ушибленный подзорной
трубой бычий затылок - отберут квартиру, а самого изобьют и выкинут вниз головой
в грязную вонючую трубу мусоропровода, и я буду долго лететь, разбивая себе
голову, коленки, локти и бока, а когда долечу наконец до самого низа в крайне
искалеченном состоянии, то уж там, внизу, обязательно разобьюсь в мелкие
дребезги, как цветной телевизор.
Наконец я набрался побольше наглости и совершенно неожиданно для себя
устроился в шикарный обувной салон менеджером по торговому залу. Я пришел на
интервью в солидном костюме, который надевал только на премьеры, и тщательно
скрывая голодный блеск в глазах, вдохновенно наврал коммерческому директору про
свой торговый опыт такое, что меня сразу взяли на неплохой оклад без
испытательного срока. Голод делает с человеком чудеса. Я принял зал не то, чтобы
с достоинством, а скорее даже с апломбом. Собрав своих новых подчиненных, я
прошелся по вверенным мне владениям и громко орал, что все не так, и что торгуя
в таких условиях, фирма обязательно вылетит в трубу. При этом я явственно
представлял себе эту трубу, и потому мой голос звучал громко, нагло и уверенно.
В результате моих воплей в зале перенесли зеркала, развернули секции, изменили
освещение, поменяли драпировку и еще много чего другого.
И зал преобразился
- исчезла кричащая нелепая реклама, свет перестал бить в глаза, в расположении
товара появилась осмысленность и соразмерность, и во всем облике зала появилась
спокойная, величавая, взвешенная солидность. Зал ненавязчиво, уважительно и с
достоинством показывал покупателю весь свой ассортимент. Зал перестал быть
затрапезной сценой, он обрел характер и стал действующим лицом, пожалуй даже
главным действующим лицом в магазине. Через полтора месяца после моих
нововведений оборот по залу возрос почти в три раза, причем преимущественно за
счет дорогой номенклатуры, в то время как оборот по филиалам не изменился, а
кое-где даже уменьшился. Мне прибавили оклад сразу на триста долларов в месяц и
поручили курировать три филиала. "Режиссер - всюду режиссер" -
злорадно подумал я.
И все-таки боль по театру не проходила. Устроиться в другой театр мне было
абсолютно без мазы. Меня слишком хорошо знали, мои постановки были слишком
скандальны, да и вообще театральная профессия переживала трудные времена. И я
решил устроить себе театр прямо в торговом зале. С разрешения администрации я
начал обучать продавцов и младших менеджеров, как следует двигаться, как надо
улыбаться, что следует и чего не следует говорить клиенту, и что надо сделать,
чтобы клиент всегда был доволен. Я не могу точно сказать откуда это было
известно мне самому. Я просто воображал себе ситуацию, пользуясь системой
Станиславского, и нужные вещи приходили в мою голову незамедлительно.
Однажды в магазин с помпой прикатила на шестисотом Мерседесе потрясающая
красотка в изумительном платье, в бриллиантовом колье на изящной длинной шее, и
с таким бюстом, что кровь бросалась в голову. Ее сопровождал шикарный смуглый
господин с множеством перстней на пальцах, в великолепном костюме, и угрюмый
детина с кобурой под мышкой. Примерка продолжалась больше двух часов, и Виктор
Анатольевич, наш коммерческий директор, который сам вышел к важным покупателям,
никак не мог склонить их к покупке. Красавица брезгливо примеряла очередные
тысячедолларовые туфли и надувала коралловые губки, складывая их пухлой
очаровательной трубочкой и выражая этим свое недовольство фасоном и ценой. Я
вышел в зал и сделал вид, как будто просто иду мимо по своим делам. Проходя мимо
красотки, я мило улыбнулся и сказал:
-- Я прошу прощения,
мадам, но вы выбрали самые дорогие туфли в нашем магазине. Они далеко не всем по
карману, да вобщем и не нужны. Я вам посоветую взять вот эти: точно такой же
фасон и качество - их почти не отличить, а цена почти в три раза меньше.
Я
снова улыбнулся, откланялся кивком головы и сделал вид, что направляюсь к двери
напротив.
-- Молодой человек, вы меня за кого держите?! -
разгневанно сказала красавица, чуть не задохнувшись от возмущения.
Ее
великолепный бюст поднялся, глаза метнули молнии, а на нежной шее заиграли
жилки. Боже! Как я люблю вот такую женскую красоту, даже просто посмотреть!
Зачем идти в Лувр и смотреть на неподвижное безрукое тело? Разве можно променять
это гневное содрогание жилок, эти молнии в глазах, этот живой, пышный, дышаший
бюст, этот отточенный нерв, эту энергию красивого, полнокровного животного,
бьющую через край, на любые, самые совершенные пропорции, застывшие в мертвом
мраморе? Если бы этот зал, этот товар был моим, я упал бы на колени и умолял
красавицу взять все, что ей нравится, за право прикоснуться к этой
очаровательной ножке моим почтительным поцелуем! А я стою рядом с ней, и моя
задача - вовсе не восхищаться ее красотой, а пробудить в ней азарт
покупательницы. Боже, какая пошлость!
-- Жорж! -
повернулась она к своему импозантному спутнику -Я беру именно эти! Две пары!
Быстро плати, увалень!
-- Сейчас, дорогая! Не вопрос!
Шикарный Жорж, сверкнув многочисленными перстнями, взглянул на меня с
уничтожающим презрением и пошел к кассе, вынимая на ходу кредитную карту. Виктор
Анатольевич перевел дух и побежал к кассовому аппарату, делая прелестной
кассирше Светочке страшные глаза, сам встал за кассовый аппарат, принял
кредитку, проверил и упаковал коробки с обувью и выдал чек, улыбаясь и
раскланиваясь, как японец на приеме у императора.
-- Ну
Матвеич, ну ты даешь, сукин ты сын! Настоящий режиссер! - прохрипел он,
уважительно глядя на меня и отирая с лица пот, когда Мерс с покупателями
отчалил, увозя в багажнике две тысячедолларовые коробки.
Я вопросительно
воззрился на директора
-- Ты что, Матвеич, серьезно
думаешь, что я не в курсах, кем ты раньше работал? - сказал директор, пряча в
карман батистовый платочек с нарисованными на нем бабочками и стрекозками - Я
ведь и сам - бывший театральный критик, чтоб ты знал! А ты глянь все же, что
только деньги не делают, еби их мать! У него ведь один Мерс шестисотый - как
мечта знойного мужчины! На одну только выхлопную трубу глянешь - такая вся
кругленькая, аж с губками по краешку - сразу думаешь о минете. А телка у него -
это вообще отпад! Ты видел, как она губы трубочкой делает? Отпадные губищи, вот
когда она их так делает, только и думаешь, как бы в эту трубочку засадить...
Сердце кровью обливается! А я ей, блядь, туфли упаковываю и даже за сиську взять
не могу!
-- Не, Анатольич! - рассудительно ответил я. -
Не горячи себя понапрасну. Как говорил мой одноклассник Женька Вставилов, таких
ебут только отличники. Хотя, какие наши годы!..
Я пошел в туалет, вынул свою
собственную небольшую трубу и вонзил острую, злую струйку в решетчатое дно
писсуара. Да, работа - это всегда напряжение, хоть в театре, хоть в магазине...
Поссать вовремя забываешь. Хрен знает что за жизнь пошла... Выхлопная труба,
минет, губы трубочкой... И почему это с трубой все время ассоциируется либо хуй,
либо что-то еще более неприличное? Как-то очень это подозрительно.
Постепенно я начал понимать, что здесь, в торговом зале, я действительно
остался таким же режиссером, только сменил амплуа. Продавец был актером, товар -
расходной частью реквизита, процесс купли-продажи - спектаклем. Авторская и
режиссерская сверхзадача сократилась до задачи втюхать товар покупателю так,
чтобы он пришел в наш театр снова и привел друзей, потому что покупатель был
нашим зрителем, который платил или не платил деньги, в зависимости от того,
нравился или не нравился ему спектакль.
Денежные проблемы перестали меня
мучить, а вот боль по утраченному театру не проходила: наоборот, она только
усилилась. И надо сказать, что это не была боль по безоблачному счастью. Его не
было в моей прежней режиссерской жизни. Скорее это была ноюще-саднящая боль по
той прежней, пронзительно-сладкой боли, которую приносило мне мое ежедневное
копание в собственной душе и в чужих душах, в надежде найти в их неведомых
глубинах объяснение причин человеческих поступков, метаморфоз наслаждения, боли
и страсти. И конечно же, объяснение причин всеобщей повальной дури. Мы с Валерой
не зря назвали наш нежно любимый театр "Нейротравма", ведь это
действительно была нейротравма, это была боль раненных всеобщим абсурдом мозгов,
боль, пронизывающая воздух, которым дышали мы все, и излечивающаяся только
очистительной силой сценического абсурда и гротеска, спонтанно рождавшегося в
нашем нездоровом воображении под влиянием изматывающего душу дикого абсурда
повседневностей реальной жизни.
Валера тоже проболтался три месяца без работы, живя по очереди у всех своих
приятельниц, которые его кормили, а затем через друзей-афганцев устроился в
частную охранную фирму, и с той поры дома у него висела на стене камуфляжка и
пистолет. Валера поздоровел, подкачался и тоже развлекался на работе, как мог,
пытаясь сделать ее хоть немного похожей на театр. По выходным мы с ним
встречались и шли куда-нибудь поразвлечься и попить пивка.
Итак, я сидел в своей холостяцкой квартире и с отвращением листал вонючую
газету, пока не нашел нужный мне раздел "Досуг для друзей и подруг",
который кто-то из наших продавцов-острословов называл "Досуг для кобелей и
для сук". Так-так: спектакли, музеи, концерты, кинопремьеры, народные
гуляния, пеший поход в Архангельское, рок-кабаре... все не то! Ага, вот что-то
поинтереснее: Компьютерный лунапарк, парад экзотических аттракционов. Ого, даже
перечень аттракционов есть: Катание на виртуальном слоне, Говорящий осел,
Вызывание духов по телефону, Эротический массаж гаечным ключом и Подозрительная
труба... Я вздрогнул: опять труба! Всюду эта подлющая труба! Что за труба может
быть на этот раз? Я быстро набрал Валеркин номер:
-- Алё?
-- Валера, привет!
-- Матюша, ты?
-- Я, я! Хочешь покататься на говорящем осле и посмотреть
в подозрительную трубу?
-- Ну! А где это?
-- В Парке культуры. Приезжай через час. Ты как?
-- Встречаемся, где обычно?
-- Ну
да.
Через час мы с Валерой, вооружившись каждый бутылкой Балтики, уже
пробирались сквозь густую толпу, разыскивая Лунапарк. Нашли мы его довольно
быстро, он состоял из одного единственного большого и мрачного павильона. Ни
открытой площадки, ни качелей, ни каруселей, ни традиционного чертова колеса, с
которого сходишь, качаясь как пьяный. Короче, ничего, что можно было ожидать. Мы
обошли павильон кругом, отыскивая вход. Ни стрелок с указателями, ни рекламы -
совсем ничего. Голые стены. Наконец мы обнаружили большую железную дверь с
надписью:
"Виртуальный Лунапарк.
Новейшие супертехнологии на службе у индустрии
развлечений.
Администрация не несет ответственности за жизнь и
здоровье посетителей.
Развлекайтесь на ваш собственный
риск".
Внизу была еще одна небольшая надпись мелкими буквами, которая гласила:
"Разработчик экспериментального оборудования и виртуальных
животных -
Научно-Исследовательская Группа ПШ 21/134 - 117
H"
-- Ну что, Матюша, поразвлекаемся на свой собственный
страх и риск? - улыбнулся Валера.
-- Конечно! - ответил я
- Риск оправдан, когда результат гарантирован! Нам надо, чтобы хоть на время
стало жить не так тошно. Пошли!
Мы вошли внутрь павильона. Изнутри он
напоминал что-то типа склада. Металлические полы и стены, двери, коридоры,
редкие люминесцентные лампы под потолком, не рассеивающие мрака, запах затхлой
сырости и железа. У входа стояла тумба, а рядом с ней сидел на стуле молчаливый
охранник в темно-синей форме, с рацией и резиновой палкой на боку. На тумбе
стояла пластмассовая коробка со связками входных билетов с обозначенной
стоимостью: пять рублей. Я протянул пять рублей, а Валера - удостоверение
ветерана-афганца. Охранник-билетер разглядел удостоверение, взял деньги, кинул
их в коробку и молча протянул нам два билета.
-- Что,
Валера, ты теперь тоже вот так вратарем стоишь? - спросил я, кивая на охранника.
-- Нет, у меня работа посложнее, я либо слежу за
мониторами, либо хожу по объекту, а на воротах я не стою.
-- А что у тебя за объект?
-- Да ну тебя на фиг, Матюша!
Я же не спрашиваю, что у тебя за обувь! Ты вон лучше на слона посмотри. Ты
когда-нибудь такого слона видел?
Я только теперь обратил внимание, что мы оказались рядом со слоновьим
вольером. К его редким толстым прутьям был прикреплен большой плакат с надписью
"Путешествие по сюрреализму. Катание на виртуальном слоне". Слон и в
самом деле был очень необычный. У него были длинные тонкие суставчатые ноги, как
у паука-косиножки, причем суставов на каждой ноге было не менее десятка, в
результате чего голова слона возвышалась примерно на уровне седьмого этажа. У
слона на спине стояла ажурная кибитка, и видимо от необходимости постоянно
держать ее на спине и стоять на этих длинных тонких ногах, у слона была очень
печальная, отрешенная морда, и он смотрел куда-то вдаль, грустно помахивая
небольшим гофрированным хоботом. Я обратил внимание, что решетка у вольера была
только спереди. Сзади не было ни решетки, ни стенки, ни крыши - там просто не
было павильона. Под роскошным синим безоблачным небом, простиралась бескрайняя,
слегка холмистая южная равнина, покрытая сочной зеленой травой, и кое-где
виднелись группы тропических пальм. В этом синем бархатном небе светило явно не
московское солнышко, страдающее бледной немочью в последней стадии, а мощное
южное солнце, раз так в двадцать поярче. И еще там, на этой равнине паслись
тучные стада, и ездили на лошадях пастухи. Это было очень странно, потому что я
точно помнил, что мы обошли павильон в поисках входа, и в нем не было ни окон,
ни проемов. Откуда взялась огромная латиноамериканская прерия в небольшом крытом
павильоне, находящемся в московском парке Горького, я понять не мог. Валера тоже
растерянно хлопал глазами. Тем временем я обнаружил, каким образом посетителей
усаживают на высоченного слона неизвестной породы. Для этого имелся
специальный подъемник, похожий на тот, на котором доставляют лыжников в верхнюю
точку трамплина. Рядом с подъемником дремал на стуле служитель. Вокруг его
головы с жужжанием описывал круги огромный полосатый шмель.
-- Откуда у вас тут прерия? - задал я вопрос спящему -
Похоже на Латинскую Америку. Прямо как Мексика или Аргентина.
Служитель
проснулся, дико разинув рот в широчайшем зевке, и проглотил шмеля:
-- Нет, это Сальвадор. - служитель полез в стоящую рядом
металлическую тумбочку и, достав пару буклетов, протянул один мне, а другой
Валере, после чего откинулся на стуле и снова уснул.
Я посмотрел на свой
буклет, озаглавленный: "Сюрреалистическое гала-путешествие в дали
Сальвадора".
-- В какие дали, какого Сальвадора? -
завопил я - Какой тут в Москве может быть Сальвадор?
Служитель вздрогнул и
открыл глаза:
-- Обыкновенный. Вот - и служитель показал
нам на полосатый пограничный столб метрах в пятидесяти с той стороны от решетки,
с прибитой к ниму табличкой.
На табличке виднелась четкая надпись
"EL SALVADOR".
И чуть пониже и помельче:
"Hola! Se habla Espan`ol".
-- Никогда бы не поверил, что у России есть общая граница
с Сальвадором, да еще прямо посередине Москвы! - изумленно сказал Валера, качая
от удивления головой.
-- Ну, если не веришь, так не фига
туда и смотреть! - бесцеремонно отрезал служитель и немедленно захрапел, положив
голову на тумбочку..
-- А сколько стоит ваше
гала-путешествие? - спросил я служителя.
Тот снова проснулся, широко зевнул
и встряхнул головой, пытаясь прогнать остатки сна. При этом у него изо рта
вылетел шмель и опять закружился вокруг головы служителя. Соня-служитель открыл
тумбочку, со вздохом вынул из нее спелый пурпурно-коричнево-розовый гранат и
начал зубами и пальцами сдирать с него шкуру:
--На, жри,
мучитель!
Шмель нетерпеливо впился в гранат и стал пожирать его с жужжанием,
а под конец даже с урчанием, все увеличиваясь в размерах, и в заключение
превратился в тигра средней величины. Тигр беззвучно висел в воздухе и вызывающе
скалил пасть. Валера схватился за то место, где у него теперь часто висела
кобура. Служащий наконец окончательно проснулся и при этом дико вздрогнул. В то
же мгновение тигр снова превратился в шмеля и с громким жужжанием унесся куда-то
вверх.
-- Когда-нибудь эта тварь обязательно сожрет меня
за секунду до пробуждения - мрачно резюмировал служитель. - Сто баксов с носа.
Пенсионерам и адвокатам скидка.
-- А почему именно
адвокатам?
-- А потому что они никогда сюда не ходят.
-- А пенсионеры ходят? - спросил Валера.
-- Нет, и пенсионеры тоже не ходят.
-- А кто вообще сюда ходит? - спросил я.
-- Да никто не ходит! Вы первые.
-- Валера, у тебя есть двести баксов?
-- Матюша, я как
раз хотел тебе задать именно этот вопрос.
-- В таком
случае - сказал служитель - идите вдоль вольера, пока не дойдете до перегородки,
там поверните налево. Пообщаетесь с говорящим ослом. Презанятное животное,
правда настроение может испортить на неделю вперед. Зато аттракцион совершенно
бесплатный.
Служитель снова широко зевнул, проглотив в очередной раз шмеля,
вынул из тумбочки еще половинку граната, откусил, сморщился и сделал
глотательное движение, а затем стрельнул изо рта гранатовыми косточками через
решетку вольера в сочную густую траву. Вместе с косточками у него изо рта
вылетел шмель и с сердитым жужжанием закружился вокруг недоеденного граната.
Служитель откинулся на стуле и уснул, чтобы однажды оборотень тигро-шмелевой
породы слопал его за секунду до пробуждения.
-- Я,
кажется, понял. Это такой художник был, Сальвадор Альенде - сказал Валера,
растирая шею кулаком и часто помаргивая левым глазом. Это означало, что Валера
решил постебаться - он таких слонов у себя на даче разводил.
-- Валера, ты перепутал. Художника звали Аугусто Пиночет,
а Сальвадор Альенде - это один из популярных псевдонимов известного чилийского
патриота Луиса Корвалана. Он же Сальвадор Дали, он же Сальваторе Адамо, он же Че
Гевара, он же Ясир Арафат. Выдающаяся, многосторонняя личность! Похищен
советской разведкой, то ли из Чили, то ли из Палестины, от сотрудничества
отказался и был зверски замучен в застенках КГБ.
-- Да
кто же его замучил-то?
-- Такие вот, Валерочка, как ты,
жлобы в камуфляжках и мучили. Забили лидера ООП и отца сюрреализма насмерть
прямо в камере.
-- Ага! Подзорными трубами по башке
забили, как Троцкого. И врешь ты все, в КГБ камуфляжки не носили.
-- Ну не носили... А кстати, Троцкого убили вовсе не
подзорной трубой, а этим, блядь, как его... Теодолитом! Я и вправду запамятовал,
как назывался геодезический инструмент, которым пришибли Троцкого.
-- Троцкого убили, Сальвадора Дали насмерть замучили, так
что он в камере повесился в тридцать седьмом году, задолго до того, как написал
последнюю картину. Ну не козлы!
-- Кто козлы? - последний
голос принадлежал явно не Валере. Впрочем, я и сам уже не знал, кто козлы.
-- Это смотря, кто спрашивает - отозвался Валера.
-- Если Вы намекаете на меня, то намекать бесполезно,
потому что я не могу быть козлом по определению.
Я подошел к решетке, из-за
которой доносился голос и увидел там обычный вольер, а в нем - довольно
симпатичного ослика. Ослик грустно покачивал головой. Я внимательно огляделся:
никого из людей ни в вольере, ни рядом с ним не наблюдалось. Я еще раз повертел
головой туда и сюда, отыскивая взглядом говорящего, но никого не нашел.
-- Да где же этот козел? - удивленно и раздосадовано
воскликнул я, так никого и не обнаружив.
-- Тут нет
никакого козла. Тут только я, и больше никого нет - ослик внимательно и печально
взглянул мне в глаза, произнося эти слова.
-- А, так это
Вы и есть Говорящий Осел?
-- Да, это я и есть - печально
подтвердило серое длинноухое животное.
-- Поразительно! -
Валера даже поперхнулся от удивления и восторга.
-- Не
понимаю, чему Вы так удивляетесь. Вот Ваш друг с Вами разговаривает, Вы
же не удивляетесь?
-- Так то ж человек, а Вы, извините,
осел! - я почему-то снова обратился к ослу на Вы.
-- А
чем, собственно, осел хуже? - спросило животное, внимательно глядя мне в глаза.
Я призадумался. Действительно, чем осел хуже человека? Пожалуй, еще и
получше некоторых людей будет. Я вспомнил бандита из "Рейнджера",
которого я приласкал подзорной трубой, а вслух сказал:
--
Дело не в том, что осел хуже. Просто ослы не говорят!
--
Но я же говорю! Причем мой родной язык - английский. Я также неплохо знаю
латынь. Теперь я говорю уже и по-русски. А Сюр недавно обещал научить меня
испанскому.
-- Вы очень хорошо говорите по-русски, -
похвалил я ослика - почти без акцента.
-- А кто такой
Сюр? - спросил Валера.
-- Так зовут моего друга. Он здесь
рядом, в соседнем вольере, работает слоном.
-- Это
который живет в Сальвадоре?
-- Ну да, это он. Сюр такой
большой и такой несчастный... Он все стоит у этого дурацкого столбика,
покрашенного в полосатый цвет и ждет, когда надо будет возить экскурсантов по
Сальвадору, а экскурсантов все нет...
-- Полосатого цвета
не бывает - резонно заметил Валера.
-- Ошибаетесь, бывает
- ответил ослик - По-вашему, зебра какого цвета? Или шлагбаум?
-- Черного, в белую полоску - ответил я.
-- Белого, в черную полоску - ответил Валера.
-- Оба неправы - мягко, но настойчиво сказал осел. Цвет
столбика не черный и не белый, а полосатый.
-- Цвет не
может быть полосатый - не сдавался я - это сам столбик может быть полосатый.
-- Сам столбик может быть деревянный или,
например, железный, а полосатым может быть только цвет столбика -
упорствовал ослик.
-- Хорошо, а почему?
-- А потому что слово "деревянный" говорит нам
о том, каков сам столбик, а слово "полосатый" дает нам
представление о том, каков его цвет. Надеюсь, Вы представляете себе, что
такое отношение между субъектом и предикатом?
--
Честно говоря, нет - ответил Валера.
-- Хорошо, я поясню
-терпеливо сказал ослик - Вот смотрите: если столбик будет не полосатый, не
черный и не белый, вообще никакой, в смысле никакого цвета, то столбик
все равно существует. А вот если столбик будет не деревянный, не железный,
вообще никакой, в смысле ни из чего, то столбика просто не будет.
Это очень принципиальная вещь. Понимаете, слово "деревянный" по
отношению к столбику означает, что столбик - это некоторое количество дерева
определенной формы, в то время как слово "полосатый" отнюдь не
означает, что столбик - это некоторое количество черных и белых полосок. Дерево
может существовать само по себе, а полоски не могут, они могут быть
только на чем-нибудь. В этом смысле слово "деревянный" мне
кажется чрезвычайно удивительным, ибо по форме оно является предикатом, а по
содержанию - безусловно субъектом. Вероятно, это издержки языкового способа
выражения мысли. Хотя, к сожалению, другого способа просто не существует.
-- Но если столбик будет не полосатый, не черный и не
белый, вообще никакой, в смысле никакого цвета, то мы его никогда не
сможем увидеть. Это значит, что столбика тоже не будет - возразил я.
-- Это как раз еще ничего не значит - возразил
ослик - Вы действительно не можете увидеть столбик никакого цвета,
но вы можете случайно на него наткнуться, когда гуляете себе по своим
делам.
-- Если только мы гуляем в правильном месте
- добавил я.
-- Но мы можем гулять в неправильном месте,
и поэтому не наткнуться на столбик, и так и никогда не обнаружить, что он
есть. А это все равно, что столбика вообще нет - закончил мою мысль
Валера.
-- Молодые люди, не пытайтесь подменять понятия!
- строго сказал ослик - Между столбиком, которого вообще нет, и
столбиком, который никогда нельзя обнаружить, существует огромная
разница!
-- Для нас - никакой разницы нет! - ответил я,
усмехаясь.
-- Для вас - действительно разницы
никакой, а вот для столбика - разница принципиальная.
Ответ
ослика показался мне чрезвычайно убедительным. О столбике-то я и позабыл! Валера
тоже притих.
-- И поэтому, уважаемый ослик, Вы говорите
не "полосатый столбик", а "столбик полосатого цвета", чтобы
точно выражаться, да? - спросил я.
-- Совершенно
верно, на этот раз Вы меня совершенно правильно поняли - удовлетворенно ответило
умное животное и потерлось боком об металлические прутья ограды - Это моя
маленькая борьба против логических парадоксов, которые несет в себе
субъектно-предикатное отношение. Понимаете ли, в моем представлении и субъектом,
и предикатом в отношении должны являться слова, либо обозначающие то, что есть
предмет сам по себе, либо обозначающее то, как мы этот предмет
воспринимаем. То есть деревянный столбик и полосатый цвет. Но к
сожалению, в языке принадлежность к субъекту или предикату определяется только
грамматической формой слов, и это создает очень неприятную путаницу. Понимаете,
столбик состоит из дерева. И именно наличие дерева делает возможным
существование столбика. Поэтому деревянный - это то, что есть столбик сам по
себе, и логично так и сказать: деревянный столбик. А цвет - это субъективная
категория, это не то, что есть столбик, а то, как мы его видим, причем
только те из нас, у кого нет, скажем, дальтонизма. Поэтому нельзя относить
качество цвета непосредственно к предмету. Только несовершенство языка делает
возможным существование такого ущербного субъектно-предикатного отношения, в
котором смешиваются объективное и субъективное начало. Предмет может
восприниматься как черный, белый или полосатый, потому что он имеет
субъективный атрибут - цвет. Поэтому именно цвет и только он может быть серый,
белый или полосатый. Цвет, мои юные друзья, а никак не сам
предмет! В данной субъектно-предикатной паре субъективны и субъект и
предикат, то есть "цвет" и "полосатый". В этом случае
явной путаницы уже нет. Есть только скрытая путаница, в том плане,
что непонятно, в каком отношении находится цвет к столбику. То ли столбик
имеет цвет, то ли столбику приписан цвет. Непонятно, как
объективный предмет, каковым является столбик, может иметь субъективный атрибут,
каковым является цвет. Это опять путаница. С другой стороны, если мы
приписываем столбику цвет, то чтобы избежать путаницы, мы должны
приписывать цвет не самому столбику, а нашему субъективному представлению о
нем. Это в высшей степени логично, но на этом, к сожалению, путаница не
кончается, а запутывается еще сильнее. Во-первых, никого не заставишь
говорить "Я вижу мое полосатое субъективное представление о
столбике", а во вторых, даже если и удастся убедить всех говорить
именно так, то тогда все равно остается непонятным, какого цвета сам
столбик.
Видите, как скверно получается,
когда мы пытаемся распутать путаницу и сделать все правильно. Ведь мы
стараемся сделать все правильно не просто так, а чтобы было лучше.
А в результате выходит, что то, что сделано абсолютно правильно, абсолютно
никому не нужно. Я долго думал над этим и пришел к выводу, что это не
случайность, а следствие определенного закона. И я открыл этот закон.
-- И что же это за закон? -
спросил Валера.
--
Ослик поставил одно копытце на решетку, выдержал значительную паузу и
торжественно произнес:
-- Первый закон запутывания
путаницы: Путаница никогда не запутывается просто так.
-- А как же она запутывается? -
удивился я.
--
Хорошо, я постараюсь проинтерпретировать этот закон на том же самом примере с
цветом столбика. Так вот, вся путаница в этом случае происходит не просто так, а
потому, что непонятно, как охарактеризовать с точки зрения классической логики
отношение между столбиком и цветом. То, что оно не
субъектно- предикатное - это абсолютно понятно. Пока никто не додумался ни до
чего более умного как называть это отношение функциональным. А под этим
отношением можно понимать все, что угодно. Одним словом, если Вам не
удается решить проблему, назовите ее так, чтобы никто ничего не
понял. Тогда каждый будет понимать ее так , как ему представляется
удобным, и проблема исчезнет сама собой. Это общее правило, и
придумали его вовсе не логики и не философы. Это правило придумала жизнь. Но
весь фокус в том, что проблема исчезает не потому, что исчезает сама
проблема, а потому, что ее перестают замечать. Таким образом, для
того, чтобы проблема исчезла, надо уметь ее правильно назвать. Но я
считаю такое положение вещей чрезвычайно унизительным, и поэтому замечаю
все те проблемы, которые обычно никто не замечает. Как видите, проблем
чрезвычайно много, но когда я говорю "столбик полосатого
цвета", их становится, по-крайней мере, на одну меньше..
-- Извините, уважаемый ослик, но появляется новая
проблема. Дело в том, что нельзя сказать "полосатый цвет" просто
потому, что по-русски так не говорят.
-- С этим я
спорить, конечно, не могу. Но я могу сказать по-английски: striped color. И
перевести на русский как "полосатый цвет".
--
Наверное, на русский это можно перевести как "полосатая раскраска",
или может быть "полосатая окраска".
-- А в чем
разница между "цветом" и "окраской"?
-- По-видимому, как раз именно в том, что окраска может состоять из
нескольких цветов - ответил я.
-- Вот видите! -
ничуть не огорчился, а даже скорее обрадовался ослик - Язык все время создает
разграничения в самых несущественных мелочах, там где они не
нужны, и не улавливает разницы в важнейших вещах. Вот отсюда и
идет вся явная путаница. И главный источник путаницы - это те метаморфозы,
которые претерпевает субъектно-предикатное отношение в различных языках.
А самое неприятное в этой путанице - это наличие в языке множества слов, которые
могут быть, в принципе, и субъектом и предикатом, как грамматически, так и
логически.
-- Это как? - спросил я.
-- Очень просто. Есть слово "зад" - это
субъект, и логический, и грамматический. А вот слово "задний" - это
предикат. Точно так же обстоит дело со словами "круг" и
"круглый". А теперь, молодые люди, попробуйте мне объяснить, чем
отличается "круглый зад" от "заднего круга".
-- Ну тем, что для круглого зада важно прежде
всего то, что это зад. А то что он круглый - это детали - ответил я.
-- Понятно. А для круга - самое важное, что он
круг, а то что он задний - это детали - резюмировал ослик - Хороший ответ, но не
полный. А вот представьте себе, что кому-то просто исключительно важно,
чтобы круг был именно задний. И что тогда делать?
-- Ну наверное, я должен был употребить не слово
"важный", а слово "первичный" - сказал я.
-- Правильно, Матюша! - поддержал Валера - тут все дело в
том, как мы будем его искать. Не важно, что для меня более важно, а важно
то, что если я ищу круглый зад, то я захожу с задней части того, чему этот
зад принадлежит, и нахожу этот зад, который, как и всякий зад, должен быть
сзади. А там, круглый он или нет - это уже другая песня. Даже если и не круглый,
то другого зада быть уже не может. Двух задов у одной и той же вещи не бывает.
-- А почему это не бывает? - удивился я.
-- А потому, что если позади зада есть еще один зад, то
этот первый зад уже не будет сзади, и значит он уже больше не зад.
-- Не канает, Валера! - ответил я - Вот глянь. Мы же
говорим: "второй подбородок". А по твоей логике получается, что под
бородой может быть только один подбородок. А второй подбородок уже и не
подбородок, потому что он не под бородой, а под подбородком. Но мы же не
называем его "подподбородком". А теперь представь себе, что у
кого-нибудь под задом свисает нечто вроде второго подбородка. И как ты это
назовешь?
-- Так и назову, как ты сказал:
"подзад". Понял, Матюша? Будет "зад" и "подзад", а
двух задов никак не получается.
-- Ну а с кругом что
будете делать? - подал голос ослик.
-- Ну, тут вроде все
ясно - сказал Валера - сперва надо отыскать на той вещи зад, перед, и все
круги, а потом выбрать самый задний круг. Так что получается, что все дело в
том, что сначала искать.
-- Если бы на этом и
заканчивались все трудности, это было бы еще ничего, - грустно сказал ослик - но
дело в том, что трудностей намного больше. Тут дело не только в том, что искать
первым. У логических субъектов есть еще одна принципиальная штука, которая
отличает их от предикатов. Одним словом это не объяснить. Но вот смотрите:
давайте рассмотрим несколько настоящих предикатов. Возьмем слово
"круглый". Что делает круглое круглым? Его круглость.
Правильно? А что делает серое серым? Его серость. А теперь возьмем для
сравнение настоящий субъект. Хотя бы даже и шкаф. Что делает шкаф шкафом, как вы
думаете? Ведь не шкафость же? Понимаете, шкаф, осёл,
автомобиль, они уже с самого начала являются чем-то отличным от всех
других предметов, еще до того как им приписано какое-то свойство - круглый,
серый, мягкий и так далее. Так вот, что делает вещь этой вещью, а не чем либо
другим, вот что непонятно. То есть в каждом конкретном случае,
конечно, понятно. Шкаф делает шкафом его "шкафость", велосипед -
"велосипедость", а решетку - "решеткость". Но ведь это
глупость! Должно же быть во всех предметах что-то общее, что делает их
предметами.
-- По-моему, все вполне понятно. Это
общее называется "предметность" - ответил я, чрезвычайно
довольный собой за ум и находчивость.
-- На симпатичной
морде ослика появилось кислое и угрюмое выражение. Ослик нахмурился:
-- Вы думаете, что нашли чрезвычайно остроумный выход из
положения? Ну тогда пожалуйста, будьте добры, продемонстрируйте мне эту
предметность так, чтобы я ясно видел ее так, как я вижу, скажем, цвет. И
постарайтесь мне доходчиво объяснить, почему эта предметность проявляется
в одних случаях в виде "шкафости", а в других случаях - в виде
"велосипедости". Но этот вопрос, я думаю, покажется Вам слишком
сложным. Я задам Вам гораздо более простой вопрос: чем
отличается шкаф от велосипеда?
-- Понятное дело -
тем, что в шкафу хранят вещи, а на велосипеде ездят или катаются - ответил
Валера.
-- Похоже, Вы плохо расслышали вопрос - строго
сказал ослик - Вы мне ответили на два вопроса: "Зачем нужен
шкаф?" и "Зачем нужен велосипед". Но на мой вопрос вы ответить
даже и не подумали.
-- Ну тогда, наверное, формой
- сказал я.
-- А что такое форма? - не сдавался
ослик.
-- Ну, форма - это то самое первое и основное
качество, которым проявляет себя предметность - сказал я. И вообще, что
такое форма - это гораздо легче показать, чем объяснить.
-- Вот-вот! - ехидно подхватил ослик - Это именно то, что я и утверждал. Форма -
это такая скверная вещь, что каждый думает, что он то уж точно знает, что такое
форма, а на самом деле все только тем всю жизнь и спасаются, что
показывают ее друг другу, и поэтому никто до сих пор ничего не
знает. Изобрели слово "остенсивность" и закрыли проблему, как
всегда. А именно эта проблема и является причиной чрезвычайно печального
явления, которое я называю "логический чвяк".
-- А что значит "логический чвяк"? -
поинтересовался я.
-- А вот то самое, что мы говорим о
строгости и точности логических законов, пока дело касается логических
высказываний. Но как только от высказываний мы переходим к настоящим
вещам, вот тут и начинаются большие неприятности. Логика рассуждает о
не вещах, а о словах, обозначающих вещи. А поскольку никто не может сказать, что
делает вещь этой самой вещью, а не чем-то другим, или даже вообще
ничем, то возникает путаница между словами и вещами, и эта путаница ужасно
путает всю логику. Ведь если мы не знаем, что делает вещи ими самими, то мы
никогда не можем быть уверены, что выполняется закон тождества. А без
него логика - это уже не логика, а всего лишь часть математики.
Впрочем, я прошу прощения, Вас это не должно беспокоить. Все равно логики, как
таковой, на белом свете не существует.
-- Как это не
существует? - возмутился Валера - Каждый пользуется логикой до той или иной
степени, а Вы говорите, что она не существует.
--
В том то все и дело, молодой человек, что никто не может определить, до какой
степени ей можно пользоваться. А самое печальное состоит в том, что этого
просто нельзя определить в принципе. Но и это еще не самое печальное.
Самое печальное - это то, что когда мы рассуждаем о том, что,
как и почему в мире происходит, то в этом присутствует
логика, хотя только до определенной степени. Но как только мы делаем
попытку понять, кому и зачем все это надо, вот тут и выясняется, что
логики, как таковой, на белом свете не существует.
--
Кому и зачем надо что? - спросил я.
Ослик обвел окружающий его мир
невыразимо грустным взглядом и ответил, пожалуй больше самому себе:
-- Если бы я только знал что, я может быть, в один
прекрасный день понял бы, кому и зачем это надо...
Мы помолчали.
Валера глубоко вздохнул. Ослик грустно покачивал головой.
-- Извините, уважаемый ослик, а как Вас зовут? - спросил я.
-- Буридан, к вашим услугам. Но если Вам не нравится
это имя, Вы можете звать меня Абеляр или Джон Гоббс или Фрэнсис Бэкон, я
нисколько не обижусь.
-- А какое из этих имен - ваше
настоящее имя? - полюбопытствовал я.
-- А что вы
подразумеваете под словом "настоящее"? - ответил вопросом на вопрос
наш длинноухий собеседник.
-- Ну то имя, которое
действительно Ваше - решил мне помочь Валера.
Ослик повернулся к
Валере и внимательно глянул ему в лицо:
-- Дело в том,
что если кто-то откликается на произнесенное имя, или если Вы назвали кому-то
чье-то имя, и тот, кому Вы его назвали, знает, кому оно принадлежит, то
это имя вполне действительно. Непонятно только, почему Вы считаете, что
действительное имя может быть только одно.
-- Ну
хорошо - сказал я - пусть будет по-Вашему, уважаемый Буридан,
действительных имен может быть много, но настоящее имя может быть
только одно.
Ослик многозначительно повернулся ко мне и спросил с изрядной
иронией в голосе:
-- А чем собственно, по Вашему,
действительное имя отличается от настоящего?
Я некоторое время
подумал. Действительно, а чем собственно, оно отличается? Наконец я дал ответ, в
котором я был не совсем уверен.
-- Я думаю, что все
действительные имена какой-нибудь вещи - это то, как ее можно называть, а
настоящее ее имя - это сама вещь, как она есть на самом деле. Вот поэтому
настоящее имя и может быть только одно.
Ослик радостно хихикнул и взбрыкнул
копытами. Вид у него был преехиднейший.
-- Если настоящее
имя - это сама вещь, как она есть на самом деле, то что же тогда из себя
представляет сама вещь, как она есть на самом деле? Другими словами, чем
тогда, по-Вашему, настоящая вещь отличается от своего настоящего
имени?
-- Я думаю, что эта вещь представляет из себя
то же самое, что и ее настоящее имя, только до того, как ее назвали
этим именем - ответил я, нимало не задумавшись.
Теперь пришел черед
задуматься ослику. Он бродил по вольеру взад и вперед, бурча себе под нос:
"Весьма оригинальная трактовка! Ни в классическом номинализме, ни в
классическом реализме я такой не встречал. Бертран Рассел необычайно обрадовался
бы открытию такой интересной формулировки, а вот Готлоб Фреге, пожалуй бы
расстроился еще сильнее. Удивительно, что такое остроумное построение делает
абсолютный неспециалист, походя повторяя парадокс Витгенштейна. Неужели
несколько веков так сильно могут двинуть вперед общественное миропонимание? Нет,
я был слишком неблагодарен к своей судьбе! Если бы не реинкарнация, я не
наслаждался бы сейчас этой беседой. Какая разница, что на мне за шкура, главное
- мой разум при мне. Шкура может сгнить, а разум - никогда! Cogito ergo sum.
This is eternal and ageless, and it encompasses all the worlds! Ради этот можно
согласиться поносить и ослиную шкуру! Anyways, facta clariore voce quam verba
loquuntur. Я все же обязан припереть юношу к стенке неумолимой силой фактов и
логики".
Ослик подошел к решетке и вкрадчиво обратился ко мне:
-- Вот Вы сказали, что вещь когда-то была впервые названа
своим настоящим именем. Я правильно Вас понял?
-- Да
вроде бы правильно - ответил я.
-- Нет-нет, я попросил бы
Вас уточнить: вроде правильно или просто правильно? Это
принципиальный момент.
-- Ну, пусть будет просто
правильно - сказал я.
-- Я убедительно Вас прошу не
делать мне одолжений. Если Вам что-то кажется сомнительным -
выскажите свои сомнения, если с чем-то не согласны - спорьте!
-- Хорошо, уважаемый Буридан. Вы меня поняли правильно.
-- Чудесно! Ответ принят. Значит Вы признаете, что
настоящее имя вещи не является ни свойством этой вещи, ни
частью этой вещи, а присваивается вещи в момент ее называния, точно так
же, как присваиваются действительные имена? Правильно?
-- Да, конечно.
-- А тогда,
уважаемый, я вновь возвращаюсь к уже заданному вопросу: чем настоящее имя
отличается от действительных имен?
-- Настоящее
имя - это то, которое дали в самом начале, а действительные - это которые
придумали потом и добавили к настоящему для удобства. - убежденно
сказал Валера.
-- Для удобства? Это интересно. Для какого
удобства?
-- Ну вот, взять например, водку. У
водки есть одно настоящее имя - водка. Но не всегда удобно называть водку ее
настоящим именем. Ну когда ты на работе, или когда ты уже пьяный, а хочешь взять
еще, или когда ты с девушкой или вообще. Ну вот и придумали. Бутылку водки
называют "пузырь", или там, бутылку поменьше - "шкалик", а
саму водку - ну там горючим, или ситром, или лимонадом, или еще как-то, чтобы
кому надо было понятно, что это водка, но чтобы настоящего имени при этом
не называть. Очень удобно.
-- Весьма сомнительное
удобство - не согласился ослик - Я бы предпочел пить водку только в тех
ситуациях, когда вполне удобно называть водку ее настоящим именем.
-- Многие бы так хотели - мечтательно сказал Валера -
только жизнь у нас, к сожалению, такая, что не всегда это получается.
-- Если бы это хотя бы касалось только водки -
добавил я - было бы еще ничего. Жизнь, к сожалению, такая, что синонимов хоть
отбавляй! Чем тяжелее становится жизнь, тем больше придумывают всяких синонимов.
Люди все чаще спорят о разных вещах, а под конец оказывается, что все имеют в
виду одно и то же, только называют по-разному. Дело в том, что неприятности со
всеми случается одни и те же, но случаются они при разных
обстоятельствах. Я думаю, что в этом и есть причина появления синонимов. Вот
поэтому я и считаю, что у каждой вещи обязательно должно быть свое
настоящее имя, и притом только одно. Когда все устанут прятаться от своих
бед, спорить и называть вещи вокруг да около, тогда кто-нибудь самый смелый
обязательно предложит начать называть вещи только их настоящими именами,
и тогда сразу всё станет ясно.
-- Что
станет ясно? - решил уточнить ослик.
Я задумался. А действительно,
что станет ясно? Что водка называется водкой? Так это и сейчас ясно...
-- А кстати, как они узнают, какое именно
имя настоящее? - спросил Буридан с большим интересом.
--
Ну как, Валера же сказал, что то имя, которым назвали вещь в самый первый
раз, и есть настоящее.
-- И что, Вы всерьез считаете,
что у всех без исключения совпадут мнения по этому вопросу? Какие у Вас для
этого есть основания?
Оснований, вобщем, не было никаких, и я как-то сразу
растерялся. Валера оказался посообразительнее:
-- Ну
полноте, уважаемый Буридан, безвыходных ситуаций не бывает. Соберут комитет по
стандартам и быстренько установят правильные имена.
-- Ну
конечно! - в восторге завопил осел, лягнув копытами от избытка чувств - Я так и
думал! Комитет по стандартам! Я оставляю в стороне моральную сторону дела,
связанную с поручением какому-либо комитету переписывать историю. Подойдем к
вопросу только с рациональной стороны. Скажите мне, молодые люди, а как этот ваш
комитет будет разбираться со словами, не имея перед собой всех соответствующих
им вещей? Если бы можно было принести в комитет образец каждой вещи и приклеить
к ней ярлык с ее настоящим именем, все было бы еще вполне
поправимо. Но как Вы принесете в комитет вещь под названием
"философия" или "пространство" или
"нравственность"? Значит, Ваш комитет сможет работать только со
словами. Но согласитесь, что никакой комитет не может знать все
слова. Значит, Ваш комитет по стандартам проблемы не решит. Кроме того,
если уж начнут разбираться с проблемой, то одного комитета покажется мало,
организуют несколько, и каждый комитет решит все по-своему, и тогда уж точно
никто не будет знать, как что правильно называть, и чему верить.
-- Но ведь кроме имени-звука еще есть
имя-идея! - неожидано нашелся я - Понимаете не название вещи,
которое, в отличие от ее имени, может меняться, и не сама вещь, а
идея вещи!
-- Замечательно! - восхитился Буридан -
если бы не эти копыта, я бы Вам поаплодировал. Так мы скоро до треугольника
Фреге доберемся! Но только сразу возникают вопросы: Во-первых, уверены ли вы,
что идея каждой вещи существует вполне отдельно от идеи другой
вещи? Во вторых, считаете ли Вы, что идея вещи существует в самой вещи,
или отдельно от этой вещи, сама по себе, или же только в
мыслях того, кто думает об этой вещи? Если идеи вещей существуют
отдельно от мыслей, сами по себе, то как эти идеи проникают в
мысли, скажем в Ваши или в мои? А если идеи вещей существуют только в
мыслях, и не существуют в самих вещах или сами по себе, то как
мы можем быть уверены, что эти идеи у разных людей ничем не отличаются?
Понимаете, о чем я говорю? Представьте себе, что несколько человек показывают на
одну и ту же вещь, называют ее одним и тем же словом, и думают одну и ту же
мысль, то есть они думают об этой вещи. Но при этом идея этой вещи у
каждого своя. Вот почему они никогда не могут толком договориться между
собой, и даже если бы у каждой вещи было настоящее имя, это ничуть не
улучшило бы ситуацию. Вы сейчас можете мне не поверить, но если Вы вдруг
познакомитесь поближе с нашей Подозрительной трубой, Вы сами в этом убедитесь.
Но вообще, лучше держитесь от нее подальше. Туда Вы всегда успеете.
Спасибо Вам, молодые люди, за исключительно приятную беседу и прощайте. Время
вышло, и мне уже пора возвращаться обратно в Пунтиллятор Шмульдерсона, а
то моей шкуре может непоздоровиться.
С этими словами необыкновенный ослик
ушел вглубь вольера, цокая копытцами, и скрылся в темном дверном проеме.
-- Ты знаешь, Матюша, а ведь самой скверной штуковины
этот осел нам не сказал.
-- По-моему, он нам и так ничего
хорошего не сказал. - пробурчал я - Как ты думаешь, Валера, что это за
Шмунтиллятор Пульдерсона?
-- Да черт с ним, с этим
Шмунтиллятором! Ты подумай, Матюша, если у каждого человека идеи каждой вещи в
голове разные и не совпадают с идеями о вещах в головах других людей, то где
гарантия, что люди говорят об одной и той же вещи и имеют дело с одной и той же
вещью, когда они пытаются это делать? Вот смотри: я могу рассказывать
тебе про какую-то вещь и думать что ты видишь именно эту вещь или представляешь
ее себе. А ты в этот момент можешь представлять себе или даже смотреть совсем
на другую вещь, то есть, совсем не на ту, которую я имею в виду, и думать,
что я говорю именно о ней. И я никак не могу этого проверить и об
этом узнать, потому что идеи вещей у нас в головах не совпадают. Страшное
дело! И самое страшное, что я никогда раньше об этом не думал, а
теперь, возможно, больше не смогу об этом не думать.
-- Не думал - и не думай! - ответил я - Ничего страшного!
Я об этом и думать не собираюсь. Мне достаточно того, что с некоторыми
людьми у меня эти идеи совпадают. Вот с тобой, например, потому что мы друзья.
-- А почему мы тогда всю дорогу в театре ссорились? Какое
же тут к черту совпадение?
-- Валера! Ты никогда не
занимался философией, а хочешь сразу что-то понять. Вот если бы ты ей занимался,
ты бы сразу понял, что когда идеи вещей в голове у разных людей не совпадают, то
им и спорить не о чем. А у нас с тобой идеи вещей совпадают, а не
совпадают только представления об этих идеях, вот из-за этого мы и спорим
по каждому пустяку.
Разговаривая таким образом, мы двигались дальше по
павильону. Мы шли по металлическому решетчатому полу довольно узкого коридора,
по обеим сторонам которого располагались секции с металлическими дверями. Все
двери были заперты, и мы не могли найти ни кабинета, где делали эротический
массаж гаечным ключом, ни пресловутой трубы. Впрочем, одна из дверей оказалась
открыта, и мы зашли внутрь. Внутри секции не было никакой мебели, замызганные
стены из гофрированного металла тускло отражали неровные вспышки мертвого
люминесцентного света. В воздухе воняло дешевым ковролином, которым был обит
пол, и на этом пыльном и грязном ковролине валялась чья-то брошенная визитная
карточка. Я поднял карточку и прочитал: "Пописташ Пафнутий Парфёнович,
профессор черно-белой магии". Я переложил карточку из руки в руку, и
машинально взглянув на нее еще раз, неожиданно обнаружил, что на карточке
написано "Розенкранц Вальдемар Самуилович, врач-венеролог. Дискретность
гарантируется". Я немедля сообщил о своем открытии Валере, который в ответ
на мое заявление о том, что карточка управляется нечистой силой, покрутил
пальцем у виска и показал мне по очереди обе стороны карточки. На одной стороне
было написано черным готическим шрифтом "Пописташ", а на другой
выведено золотистым курсивом "Розенкранц". Только и всего! Я со злости
попытался порвать паскудную карточку, но она не рвалась, а в ответ на мои усилия
растягивалась как жевачка, а стоило мне ее отпустить, как она собиралась обратно
в нормальную целую, нерастянутую карточку. Я продемонстрировал этот фокус
Валере. Валера опять, не говоря ни слова, достал из кармана большой и острый
перочинный нож, аккуратно разрезал карточку пополам и молча отдал мне две
половинки. Я посмотрел на половинки разрезанной карточки. На одной половинке я
обнаружил все ту же надпись: "Пописташ Пафнутий Парфёнович, профессор
черно-белой магии", только в два раза мельче. На другую половинку,
как и следовало ожидать, переехал Розенкранц. Обычную визитную карточку так ни
за что не разрежешь, при всем желании.
-- Валера, дай-ка
мне твой ножик - попросил я.
Валера протянул мне нож. Я разрезал половинку с
фамилией Пописташ еще пополам и быстро уставился на четвертики, но прочитать
ничего не мог: буквы прыгали, как на вокзальном табло в момент смены текста.
Наконец, буквы устаканились, и я прочитал на одной четвертинке: "Попис
Пафнутий Парфёнович, профессор черно-белой магии", а на другой -
"Ташновская Виолетта Адамовна, фасонная стрижка собак". Я собрал в
стопку половинку и обе четвертинки карточки, и протянул Валере вместе с ножиком.
Валера взял их у меня из руки, разглядел и спросил:
--
Матюша, ты что, еще одну карточку нашел?
-- Нет - ответил
я - я тебе разрезанную дал, там опять фокус какой-то. Надуваловка, а не
карточка!
-- Как это разрезанную? - возмутился Валера -
Ты мне опять целую дал!
-- Может быть, это части обратно
склеились? - предположил я.
Валера стал изучать карточку, чтобы понять, как
половинкам удалось склеиться. Изучив карточку, Валера вновь покрутил пальцем у
виска, но уже совсем с другим выражением лица. Я взял карточку у Валеры и
прочитал. На одной стороне было написано: "Пописташ Самуил Парфёнович,
врач-венеролог", а на другой стороне теперь значилось "Розенкранц
Пафнутий Адамович, профессор черно-белой магии".
--
Ну ни хуя ж себе! - удивился Валера и снова вынул нож - Ща я ее на мелкие
кусочки изрублю!
-- Ты что, Валера, решил "Жёлтые
страницы" выпускать? - сказал я и сунул карточку в карман - С
карточкой мы потом разберемся. Пошли трубу искать. А все же, хотел бы я знать,
что это за Пунтиллятор Шмульдерсона... Не нравится он мне...
Мы вышли снова в коридор и двинулись вперед. Коридор казался бесконечным: мы
шли и шли, лампы на потолке встречались все реже, и поэтому становилось все
темнее. По всем разумным понятиям мы уже давно должны были упереться в
какую-нибудь стену, потому что шли явно по прямой и прошли не менее километра,
ни разу никуда не сворачивая. Постепенно темнота так сгустилась, что мы почти
перестали различать, где мы идем. С обеих сторон были сплошные металлические
стены, без дверей, вдобавок сам коридор сильно сузился.
-- Может назад повернем? - спросил я Валеру.
-- А как же
труба?
-- Может она вовсе и не здесь, может мы зря ее тут
ищем?
-- А где же по-твоему эту чёртову трубу искать? В
Пунтилляторе Шмульдерсона?
-- Валера, ты зря смеешься! Я
тебе говорю, не нравится мне это, ну ее на хуй, эту трубу, давай съёбывать
отсюда назад, пока не поздно!
-- Может еще пройдем
чуть-чуть? А, Матюша! Ну обидно, столько времени уже проискали!
Но больше нам искать трубу не пришлось, труба нашла нас сама. Пока мы шли
вперед, обсуждая паскудную карточку и непонятный Пунтиллятор Шмульдерсона, мы не
замечали, как пол становился все более наклонным и скользким. Заметил я это
слишком поздно, когда я вдруг неожиданно поскользнулся и поехал вперед и вниз со
все увеличивающейся скоростью. Звук падения и сопение сзади подсказало мне, что
с Валерой случилось то же самое. Мы катили по наклонному желобу все быстрее и
быстрее, и желоб становился все круче. Через какое-то время я обнаружил, что я
падаю отвесно вниз по огромной трубе, больно задевая твердые гладкие стенки
трубы коленками, локтями и головой. Воздух сразу стал твердый и упругий, как
невидимая подушка, и засвистел в ушах. От ощущения невесомости меня слегка
затошнило. Рядом со мной, чуть выше, сопя и страшно матерясь, падал Валера.
|