Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Обратная связь

   
П
О
И
С
К

Словесность




ВГУКАКАВАКС

Главы 1-7
Главы 8-14
Главы 15-21



15  ГЛАВА

Долго ли, коротко ли, но все же добрел Виксен до бунгало, глядит - бунгало, никого нет вокруг, один лишь дурацкий болотный дух торчит из воды с выпученными глазами, хватает воздух, когтистым пальцем тычет в окошко, но ему-то хорошо, духу: у него шея эвон какая длинная, ему-то, конечно, все видно, что в помещении происходит. Дверь заперта. Ну, что делать, - постучался флайтист. Стыдливая крошка как этот стук услыхала - чуть зубами не лязгнула, но все-таки удержалась от членовредительства, только подскочила с блошиной резвостью вверх и говорит бобру:

- Дедушка Хосе, кто-то стучится. Ой, что будет!

Ведун вылупился на нее, как мокрый еще и лохматый птенец, только разве куска яичной скорлупы на голове ему не хватает для полного сходства: что такое? почему все же нельзя продолжить? в чем дело?

- Ой! Стучатся! Ой! Зачем же я согласилась. Хосе, ну пожалуйста, они сейчас зайдут! - все никак не хотела уняться Дюймовочка.

Она затравленно металась по бунгало и так отчаянно искала хоть какой-нибудь закуточек, где можно безопасно притаиться, что бобру показалось, будто она сейчас залезет в его трубку и безусловно, как водится, застрянет своим пухлым девичьим тухесом. Он просто потом никогда не сможет вычистить ее оттуда и придется вообще делать себе новую трубку. Это ж искать подходящее вишневое дерево надо, выжидать нужный с ведовской точки зрения день и час, переться туда отгрызать ветку, выдалбливать, вытачивать, пришептывать, приплясывать, шлифовать ее, а все ради чего? Ради всего каких-то лишь щекотных пяти минут? Нахмурился ведун, стал думу думать. Тяжкую.

В это время Виксен решил на всякий случай постучать еще раз. Дюймовочка заплакала, отвернулась от бобра и тихонько, через плечо, говорит ему - "Что ж ты, Хосе, меня так позоришь? Теперь же меня и крот выгонит, и на работу никто не возьмет, сиротушку". Бобру стало так стыдно, так стыдно. Зардевшись, протягивает он ей кусок гриба, говорит: "Ну-ка, съешь, детка". Дюймовочка спешно отъела изрядный шмат этого гриба и только успела произнести: "Ну почему все-таки нельзя сделать так, чтобы я опять стала жабой", как уменьшилась приблизительно до размеров таракана, заскочила в валяющийся на полу резиновый сапог и затаилась там, буквально задыхаясь от стоящей в нем неимоверной вони, а ", милый дедушка Хосе?" допищала ультразвуком уже из этого укрытия. Задвинув задней лапой сапог куда-то поглубже под лавку, Хосе порывисто, с поистине юношеской грацией, метнулся к двери и впустил гостя. Виксен стеснялся очень, мял в руках шляпу, краснел и разглядывал с интересом внутреннее убранство нетрадиционного такого жилища.

- Здравствуйте.

- Та же фигня, коль не шутишь.

- Э-э-... - Да что ж он хотел спросить-то у бобра? Ах, да, нужно что-нибудь вежливое, приятное, но не очень глупое, для завязки разговора, чтоб бобер расслабился и почувствовал к нему доверие. Заговорить о погоде.

- Должно быть, на дворе прохладней, чем в доме?

- Типа того. - Коротко ответствовал бобер и замолчал. Что ж, не вышло. Попробуем еще раз.

- А позвольте спросить вас, отчего у вас такие белые крепкие зубы?

- Паста "Колгейт" содержит экстракты трав, а чего им зря расти, верно? Белая полоска... красная полоска... синяя полоска... - бесцветно отбарабанил рекламную паузу старый Хосе и вроде бы уж вовсе отвернулся от скучного собеседника, чтоб заняться таинственными своими делами, но вдруг как глянет озорно и бело через косматое плечо, вдруг как подпрыгнет пружинисто, да как подмигнет хитро, да как осклабится - чисто котенок игривый:

- Да нет, маленькая жаба, лапша это все. На самом-то деле у меня такие зубы для того, чтобы тебя... ну, удивить. Порадовать. Такие дела.

Бобер с равнодушным видом уселся на деревянный ящик и поскольку гость его все равно ни единого слова больше не сподобился выдавить из себя, для поддержания разговора он одобрительно улыбнулся и спросил любезно, как лорд Бэкингем у, скажем так, лорда Сэндвича:

- Что ты там делаешь у себя в кармане? Ты что, записываешь нечто в миниатюрный блокнот, который находится в огромном кармане твоих единственных концертных брюк не по размеру?

- Нет... - окончательно потерялся и без того чувствующий какую-то неловкость флайтист и немного еще поразмыслив, закашлялся. Дюймовочка в душном и грязном сапоге как раз в это же время сильно расчихалась, а старый ведун, уж не знаю, отчего, скорее всего, просто чтобы не отмежевываться от компании, истерически рассмеялся. Он смеялся равномерными контролируемыми раскатами. Поистине, контролируемый истерический смех - явление в нашей жизни не такое уж частое, есть чему удивиться, ежели вдруг такое где-либо застанешь. Короче, бобер рассмеялся, но это еще не показалось ему достаточно эксцентричным поступком.

- Как зовут тебя, явление природы? - внимательно вперив в Виксена яростные соколиные свои глаза, поинтересовался старый Хосе, - я уже сказал тебе, что ТЫ можешь называть меня просто Хосе. Хосе Матиас.

- Меня зовут Виксен. Кварлус Виксен. - В свою очередь отрекомендовался вежливый флайтист и отчаянно присел на кучу грязного белья. Она была так плотно спрессована, что прогнулась под тяжестью его костистого седалища немногим более, чем кожаный мягкий диванчик, и казалось, будто бы он уселся на какой-то батут, который сразу же подбросит его и выкинет в неизвестном направлении, а он того только и ждет, нервный, как бы кто его весомо подопнул под зад.

- Я бы мог быстро за водкой сбегать. Тут недалеко. Вот только денег нет, - ненавязчиво предложил лягушонок, как всегда, желающий промочить горло (земноводная тварь).

- Да иди ты. Я ж не пью! - с полупритворной сварливостью напомнил этот загадочный старик, - впрочем, на, сбегай.

Бобер просто рассудил, что пока гость его побежит за беленькой, можно разобраться с Дюймовочкой, спровадить ее из бунгало на худой конец или другой какой орган (ибо можно было с уверенностью предположить, что докончить сеанс она сейчас не в силах). Притом еще предстоял заковыристый разговор, нужно ж как-то хитрым образом обработать эту жабу насчет уж известно какого органа, бычий кайф - это самое оптимальное средство быстрого втирания... имеется в виду, конечно, быстрое втирание в доверие, а не какое-нибудь растирание отмороженных частей тела, тем более что все ведь происходит знойным летом. Посему он счел возможным дать Виксену кое-какие деньги, даже в соображение того, чтоб потом изменить своим принципам касательно выпивки. И не успел еще окрыленный открывшимися покупательными горизонтами флайтист скрыться из виду, как из укромного сапога выскочила деловая такая Дюймовочка и устремилась, как спрыснутый таракан, куда-то прямо под задние лапы бобра(он едва успел отдернуть занесенную уже ступню, дабы не сотворить то ли мокрое место, то ли мокрое дело).

- Дедушка Хосе, мне оттуда плохо слышно, о чем вы говорите. Нельзя ли, чтобы вы меня взяли себе в карман?

- Да зачем это тебе, глупышка? - С неимоверным теплом в голосе отозвался Хосе, явно по-отечески любуясь взыскательной этой малюткой, делом рук, вернее, делом своих ведуньих чар.

- Надо.

Уклончиво ответила крошка и требовательно затопала изысканной ножкой. Лишь от него зависело, какой станет эта ножка через минуту, будет она изысканной, либо вместо нее возникнут толстые медузьи стрекала, клешни рака, щупальца осьминога или вообще медвежья лапа какая-нибудь. Старик медленно покачал головой и разразился вдруг очередным приступом неистового хохота, он смеялся просто крайне заразительно, смахивая то и дело возникающие слезы, изгибаясь, как будто в приступе эпилепсии, приседая да еще так при этом зычно хлопая себя ладонями по худым своим мускулистым голеням, что Дюймовочку чуть не сдувало. Но все ж она старалась держаться стойко, не давая повода думать, будто ее все эти дела колышут в самом наипрямейшем физическом смысле слова, как настоящее землетрясение.

- Ну, ты меня удивила, девочка. Нужна, что ли, тебе эта маленькая жаба? - При этих словах старый бобер очень точно скопировал выражение физиономии и общую повадку Виксена, но пусть это могло быть действительно невероятно смешно для какого-либо существа с особо крупным чувством юмора, крошка вовсе не рассмеялась, наоборот, ее как-то всю внутренне скособочило, и она вполне еще деликатно в сравнении с подобным ярым выражением отпето стервьей мимики своей отпарировала:

- Вовсе нет, но мне интересно с точки зрения изучения жизни земноводных.

Услышав сие, бобер повалился на землю и с ним просто совсем худо стало, точнее, будь он обычным стариком, его бы несомненно разбил радикулит и хватанул обширный инфаркт от такой неумеренной веселости. Дюймовочка с холодным самообладанием прохаживалась вдоль его простертой на полу громоздкой фигуры и ждала, пока с ним можно станет по-нормальному разговаривать. Наконец, показалось ей, что долгожданный момент наступил, и она весьма важно сообщила, что пишет роман про жизнь и любовь земноводных, коего супероригинальное название - "Роман с жабой". После чего Хосе просто аккуратно взял ее двумя пальцами за талию, поспешно вынес из бунгало и зашвырнул ее так далеко, чтобы она точно уж никак потом бы не могла по крайней мере, в течение ближайшего часа, дотелепать к нему обратно. Очень удачно, что Дюймовочка хоть додумалась припрятать кусочек гриба себе в ридикюльчик, не то бы, наверно, пришлось ей по-новому устраиваться в жизни и идти замуж за какого-то хруща, ведь для крота она теперь была непоразмерно маленькой. Бобер просто даже не подумал об этом, забыл напрочь. Его мысли уже полностью занимал жабий хрен и его незадачливый обладатель, а не проблема оптимальных размеров и видовой принадлежности Дюймовочки.




16  ГЛАВА

Когда Виксен явился, он увидел Хосе перед бунгало, сидящим на гигантском деревянном ящике из-под картошки. Тоже сел, разлил водку по раскладным стаканчикам, заботливо загодя припасенным им и хотел уж опрокинуть беззаботно аква-виту в себя, как в вечность, но поглядел на бобра и заметил, что как-то он медлит, не спешит выпить, вероятно, что его просто настораживает отсутствие закуски. А что же едят бобры? Виксен озабоченно оглядел пространство около бунгало, ища ответ на неожиданный вопрос, но ничто не открылось смущенному взору его. Действительно, что ж они едят? И чем закусывают? Тщетно пытался флайтист мобилизовать свои скудные познания, почерпнутые из школы, почти целиком им пропасованой, ведь при всем желании, Виксен не мог появляться часто в школе - его там тиранили злые мудаки из старших классов, но если все же, подчас, удавалось преодолеть всю эту муку и робость свою, и горемыка появлялся все-таки на уроке, сказывалось, должно быть, юношеское брожение гормонов, все эти полночные бдения над украденной у брата рваной порнографической картой (ее величество звалась Дамой Пик), выпивание тайком наливок и спиртовых настоек, также дедушкиного корвалола и бабушкиных стабилизирующих лекарств - все вело неизменно к тому, что Виксен как бы грезил наяву и совсем не усваивал никаких знаний. Грустная была пора - школьные годы, звучал в ней некий осенний надрыв, и жизни, казалось, оставалось впереди так же мало, как и доселе прожитого времени, и весенние суициды рвались песней из груди, уже даже не головастики, а маленькие такие хвостатые жабушечки возбужденно обменивались всевозможными рецептами, как свести счеты с существованьем, и были такие, что совали шею свою в петлю помногу раз, и были такие, что сидели в жаркий полдень на раскаленном камне, постепенно утрачивая влагу и превращаясь в сухую мумию, и были такие, что по всей длине передней лапы своей вырезали лезвием имена девочек, матерные слова и сентенции типа: "Если бога нет, то и жить незачем"; обливаясь кровью, они приобщались тем самым к мудрости облаков, на рассвете тающих. Так что же едят бобры? Виксен совсем не помнил. И тогда он просто посмотрел Хосе прямо в яростные соколиные глаза, смотрел он по своему всегдашнему обыкновению жалобно, и что-то сдвинулось в загадочной душе старого ведуна, что-то там такое шевельнулось у него, и выпил Хосе до дна все, что Виксен налил ему. И еще налил ему Виксен - и это безропотно выпил размякший бобер, закусив табуреткой. И еще налил Виксен - и снова поднес он свой стакан ко рту, и вновь вернулся опорожненным тот стакан. Остатки табуретки валялись, как обглоданные кости, сюрреалистически отражаясь в зеркальном полу сквозь раскрытую дверь бунгало. Вся округа как-то так ласково приняла в объятья сидящих на огромном ящике из-под картошки бобра и жабу, что очень хотелось плакать навзрыд от этого эйфорического переживания. Вместе с тем, оба собеседника все-таки смутно помнили, что им друг от друга что-то надо конкретное, что-то важное надо. Флайтист даже вспомнил, что именно - что-то важное про Дюймовочку, и чувствуя себя полностью еще сознательным, сконцентрированным и даже деловым, испытующе глядеть стал он на нового приятеля, дабы подступить поудобнее к этой от интересов бобра очень далекой, по всей вероятности, теме, но кто бы мог вообразить, что суровый старик в этот момент вдруг как весь брызнет слезами:

- Что ты сделал, Кварлос, ты же мне всю душу, всю душу порвал своим взглядом! Я хочу сейчас умереть, понимаешь?

- Понимаю, - на всякий случай согласился корректный лягушонок, - но...

- Кварлос, скажи честно, я на вид очень старый?

"Эк его проняло, и было бы с чего - с трех наперстков", - подумал Виксен: " вот так ведун! Вот это молодец". В это время солнце стало таки изрядно припекать, и флайтист наш понял, что ему пора либо лезть в воду, либо самому превратиться в деликатесную закуску к белым винам, да к тому ж еще покрытую такой аппетитной поджаристой корочкой, что и сам бы ел, да не можется. Однако, в этот момент Хосе удивил своего юного друга в очередной раз.

- Я очень люблю плавать, - сказал он с открытой, интимной даже интонацией, которая сразу очень расположила Виксена в пользу старого бобра. Казалось, Хосе был просто подстроен к его сознанию, и это показалось флайтисту невероятно приятным переживанием.

- Да, подчас как-то тянет поплавать, - с энтузиазмом согласился пересохший уже весь лягушонок.

- Ну дык и поплыли. Чего рассиживаться.

Потом сразу они прыгнули в воду и поплыли, причем, хотя Виксен и смахлевал, под шумок уцепившись передней лапкой за бахрому на штанине старого ведуна, но даже невзирая на это, а также и на свою молодость, он ну никак не мог добиться такой скорости, чтобы плыть вровень со своим чересчур эксцентричным спутником и отчего-то фатально все время как-то тормозил ход. "Ну что ж это он так запузыривает, спешит, что ль, куда" - неблагожелательно причитал про себя распарившийся Виксен. Зато в пути он не упускал возможности хорошенько потаращиться по сторонам, а вдруг где-нибудь можно будет пронаблюдать нечто любопытное. Но в глаза назойливо лезли только рекламные щиты: " В этом волшебном странствии вам не понадобится никакая виза" и внизу, под лучезарной картинкой, изображающей заманчивые развесистые глюки, а на фоне их - стройную обнявшуюся парочку с таким блаженным выражением глаз, будто оба они находятся поистине просто на самой верхотушечке неземноводного оргазма, вполне отчетливо прочитывалась следующего содержания надпись: "Минюст предупреждает: курение ганжа опасно для вашей щучьей задницы". Виксен попытался притормозить, для чего вытянул вперед локотки свои, поджал скукоженные задние лапки и зачем-то выдал себя, громко произнеся: "Тпррру!", хотя ведь бобер не имел и понятия (полагал доверчивый флайтист), что его используют как тягловую силу. Но Хосе лишь только презрительно скосил глаз на Виксена, выразительно наморщил свой вороной нос и сказал: "Это надо принять, приняв - понять, а поняв - бороться". "Брррру!" - только что и смог отфыркаться Виксен от подобной заковыристой сентенции. Он так и не сдюжил уразуметь, с чем тут, собственно, по компетентному мнению старого бобра, надлежит бороться - с рекламой или с Минюстом. Спросить было неудобно. Странно, но теперь ведун уж вовсе не был похож на расклеившегося и рассупонившегося старого слабака, а похож он был на какого-то вполне еще молодого и жизнеспособного клоуна, глядел озорно так.

- Чего ты хочешь, Кварлос? - Спросил он уж окончательно трезво и весело, хоть и совсем не ясно, по какому именно из миллиона возможных разнообразных поводов.

- Я? - Адекватно отреагировал Виксен.

- Да, я спросил, чего ты хочешь. От жизни. Такие вот дела.

- Я? А что? - Сызнова адекватно отреагировал Виксен, продолжая усиленно плыть на максимально возможной для себя скорости, чтобы ни в коем случае окончательно уж не отстать от спутника, точнее, спутник его-то как раз никаким спутником не был, никому не сопутствовал, а плыл сам - это хилый флайтист был спутником, раз уж на то пошло.

Бобер Хосе понял, что пора передвинуть как-то тему, ибо сей разговор явно зашел в глухой, непродираемый вантузом тупик. Или он этого даже вовсе не понял, а просто уж такой у него был переменчивый характер, в любом случае, он следующую поднятую тему выстроил уже в жанре популярной проповеди.

- В битве мира самое главное, - так подступил он, - быть того же масштаба, что остальной весь мир. Понимаешь?

- Угу, - среагировал старательно гребущий флайтист.

- Когда я был молод, я был очень маленьким. Очень. На меня все наступали. Но потом мне надоело, и я это отбросил.

- Что? - Не понял Виксен. - Что ты отбросил, Хосе? Неужто ласты?

- Нет, вовсе не ласты. - Ответил Хосе и ухмыльнулся так похабно, что лапка флайтиста помимо самой воли его потянулась к зипперу, проверить, не разъехался ль он и в самом деле, а ежели все-таки ширинка застегнута на все (хоть и шатающиеся на длинных стеблинах) пуговицы, то в чем же тогда кроется причина подобной ухмылки. - Не ласты.

- А что?

- Однажды я просто понял, что мне следует отбросить свои собственные размеры. - Он понизил голос до драматического шопота. - Так же надлежит поступить и тебе, если ты действительно хочешь.

- "Хочешь"? - отказался достраивать контекст этого слова скрытный Виксен. - А я как раз, ничего вроде и не хочу. Совсем ничего. Вот плыву - и ничего вообще не хочу. В целом свете, правда.

Лукаво и в тот же момент мягко поглядел на него хитрый ведун, ничего не скажешь, подловил он эту упрямую жабу:

- А если правда не "хочешь", то стало быть, у тебя тем более нет никаких причин оставаться таким, каким ты себя знаешь.

- Действительно, нет. - Неожиданно легко вдруг согласился замороченный порядком лягух. - Правда, нет.

- Вот, значится, такой гриб. - Хосе достал из своих лохмотьев очередной кусок знакомого уже нам волшебного гриба. - Откусишь с одной стороны... гм... с тобой-то ничего, наверно, не станет, но весь остальной мир вокруг тебя, возможно, сильно вырастет. Откусишь с другой... м-да...прямо не знаю, ты как был, так и станешь продолжать. Наверное. А может, и нет. Но остальной мир вокруг тебя по идее должен уменьшиться, если ему захочется. Правда, наверняка я ничего обещать не могу, потому как это просто было бы неадекватно. Вот такая, брат, фигня с этим выходит.

Виксен дотянулся свободной лапкой до предложенного гриба, с превеликим интересом обследовал его, понюхал и хотел было уж возвратить его ведуну обратно, но только вот бобер совершенно однозначным жестом отводит дрожащую лапку и говорит строго, и смотрит прозрачно глазами хищными:

- Чего смотришь. Ешь давай!

"Да леший с ним", - подумал Виксен: "Попробую, авось не помру, а помру - и то ладушки". Он отхватил своими зубками-пупырышками самый маленький кусочек, с краешку, даже не отхватил, а так, только примерился, дабы убрать едва заметный выступ, неровность на шляпке, подровнять плавную линию шляпки, потому как экономный и прижимистый бобер будет угощать этим грибом других своих гостей и знакомых, не только жаб, и что ж, все они увидят, какой у бобра неровный и неряшливый гриб с безобразным выступом на шляпке? Виксен стал ждать изменений в мировосприятии, однако, никогда еще поедание им какой-либо из материальных субстанций не приводило к такому вопиющему отсутствию результата. Он прямо таки испугался - раз ничего не ощущаю, может, просто я умер? Может быть, не надо все-таки было так неосмотрительно, как маленькая девочка, прямо совать в рот все, что плохо лежит? Вот только что по доброй воле он, не подумав, съел огромный шмат неизвестного, наверняка ужасно ядовитого, гриба со странным цветом и отвратительным запахом. Кто его заставлял набивать полный рот? Смерть - это ведь такое дело, что никуда она ни от кого не денется, так чего же ради самому тогда за ней бегать, ежели и без того обязательно само все с ней сладится. Однако сардонический хохот бобра прервал эти мудрые размышления.

- Хо-хопс! - Веселился бобер, - я готов просто поклясться, что ты вообразил себя мертвым. Ну, ты и дурень! Хо-хопс! Хо-хопс! Хо-хопс!

Удивленно Виксен воззрился на старого ведуна - неужели и вправду он мысли читает?

- Ну, как же я могу читать твои мысли, если ты их не записываешь в миниатюрный блокнот у себя в кармане? Где я могу прочесть твои мысли? - бобер с неубедительной детской наивностью развел черные поношенные ладони, - Что ты! Что ты! Я никак не могу этого.

- А как же? - не понял его хода рассуждений флайтист.

- Да это же элементарно, Виксен! В следующий раз, когда ты захочешь скрыть, что думаешь, будто уже умер, ты, децл, не ложись на спину, закрыв глаза и скрестив лапки свои на груди. Иначе не только я, но и вся река узнает, что ты думаешь, будто ты кончился. Вот и все.

В такой интерпретации все показалось флайтисту вполне даже закономерным, но одна мысль глодала его неотступно - почему не подействовал гриб?

- Да потому, дорогуша мой Кварлос, что ты ужасный приспособленец, каких просто даже не бывает. Ты не можешь оставаться стабильным, а стоит только всему вокруг тебя вырасти, ты тоже - рраз! - и вырос. А если мир, скажем, взял и уменьшился, ты тоже - рраз! - уменьшился. Воображаю, что возможно, если бы какой-нибудь незадачливый охотник случайно поцелил тебя вместо утки, ты бы взял да превратился потом в эту дохлую утку, ну чисто чтобы не расстраивать его собаку. Понимаешь? - И бобер так похоже изобразил бедолашного Виксена, как лежит он со свернутой шеей, закатившимися глазами, распавшимися мокрыми крыльями, отчужденно покачиваясь на речных зыбях, что показалось флайтисту, с его бурной фантазией, будто вдруг выплывет из-за спины сейчас какой-нибудь рябой спаниель да как хватанет его своими теплыми вонючими зубами.

- Да...но...

- Послушай, Кварлос, с этим надо завязывать. Почему ты должен идти на поводу у всего вокруг себя, когда оно, по сути, есть ни что иное, как просто продукт медитации. - Сказав это, Хосе постучал себя по лбу.

- Как это? - в который раз уж отказался понимать Виксен.

Бобер Хосе резко остановился, так что флайтист в него врезался головой, оглушился и всплыл на поверхность, как какой-нибудь оторванный кусок ряски. Голос ведуна вдруг напомнил лягуху грозный клекот неумолимой серой цапли, когда она стоит на длинных своих ногах посреди болота, закидывает голову на спину, трется макушкой о крылья и щелкает клювом. И почувствовал Виксен, что не властен он никак противостоять тому магическому обаянию, что исходит от ведуна. И не знал он, что специально повернулся к нему бобер спиной, чтобы не видеть его, Виксена, горестных глаз, поскольку глаза эти рвут всю душу его, и не помнит он, что хотел получить от Виксена, и не может прогнать его, и не может не выпить он горькой водки, и забывает даже закусить табуреткой, когда эта жаба так глядит на него. Но хорошо подготовившись и активизировав тщательно все свои силы, все же отважился ведун остановиться и повернуться лицом к намеченной жертве.

- Итак, мой маленький друг, сейчас достань-ка свой хер.

- Зачем? - неимоверно напрягся Виксен, заслышав такое.

- Достань.

Что поделаешь, достал перепуганный флайтист свою гордость и славу. Эта гордость и слава болталась безвольно, мотылялась в воде, как дешевый бычок, походя брошенный с лодки хмельными рыбаками.

- Что, маленький? - с ложным сочувствием спросил обескураженного этим поистине жалостным зрелищем флайтиста ехидный Хосе. Бобер - зверь крупный, нос у него крупный, лапы крупные, глаза, уши - все огромное и толстое, какая заслуга в том, что таким родился?

- Нет, поразмерный. По моим габаритам. - Ведь знал же Виксен, что отросток у него нормальный, честно, но все же бедолаге стало так обидно и горько, что кабы не гордость мужская, он бы ей-же богу, расплакался, так не нравилась сейчас ему эта вялая пипетка. Разве виновен Виксен, что родился он жабой, причем, очень щуплой, - разве виновен(а хочется ж ему, поверьте, ничуть не меньше и он готов в любой момент это доказать).

- Да ты не расстраивайся, - мягко сказал добрый Хосе, - ведь этому горю не так трудно помочь. Не горюй. Потри его.

- Что?

- Говорю, потри его. И он сразу вырастет. Понимаешь?




17  ГЛАВА

"Да пошел ты, старый пидарас" - не слишком почтительно думал Виксен, улепетывая на максимально возможной скорости от сумасшедшего и в сумасшедшии этом какого-то на редкость неприятного бобра, и торопливо застегивая при этом свою неизъяснимо шокированную всей непривычной последовательностью манипуляций ширинку. "Прямо такое сложилось ощущение, что он уж и когти распустил на мою бедную пипку. А я еще пил с ним на брудершафт, вот ведь что плохо! Теперь это что ж - не выпить уже с земноводным, не рвануться навстречу ему всей честной душой своей, пока он заверенную нотариусом справку не предъявит. Веселенькое времечко вообще грядет, если на то пошло!". Так думал Виксен, во все лопатки драпая от ненормального ведуна.

Как-то на удивление бездарно минул день. А день ведь этот был непростой, праздничный день - на Ивана Купала. Вся земноводная общественность праздновала его. Русалки шныряли по камышам, шуршали там мокрыми своими русыми волосами и непромокаемыми нижними юбками, развешивали разные лозунги, утки брызгались, выдры вычерчивали вензеля на воде, жабы квакали с утра и выпученные одухотворенные очи их отражали точное количество праздничных градусов, водомерки не хотели ничего мерить, тем более - воду, стрижи отпускали половину пойманных ими в воздухе комашек и чирикали им на птичьем своем языке: "Жми педали, пока не дали. С праздничком!", после чего предупредительно исчезали из виду. Красная Шапочка шла к своей бабушке, как водится, с полной корзиной румяных поджаристых, медленно на жаре остывающих аппетитных пирожков, шла она через лес и посему с ней было семь душ подружек, подружки были все дебелые, самостоятельные, кровь с молоком, косая сажень в заду, руки-ноги отличные, крепкие, рабоче-крестьянские, в общем, девки одна другой краше. Волк бы слюной истек, да только он отсыпался как раз перед глобальным разгулом нечисти в полночь - нанялся, бедняга, папоротники лесные стеречь. Праздник есть праздник - было у девок смаги три литра, да наливок три литра, да пива без счету, уселись они на полянке, ветер с реки подвевает под юбки им. Славно, прохладно, сидят, пьют, под гитару визжат, пирожки подъедают - зависают. А Виксен присел просто отдохнуть возле той полянки, не век же ему все плыть да плыть. Пристроился под кустиком, на самой кромке воды, вся нижняя часть у него в воде, а голова торчит на поверхности, воздухом дышит, мух стрекает, кругозор озирает. Девки уже совсем хорошие были. Подползает та, которая в шапочке, к воде, хочет просто попить нормальной мокрой воды и видит притихшего лягуха. Хвать! Оказался он у нее в широкой темной ладони, дрожит, сердечко бедное бьется, сейчас просто расшибется о позвоночник, а девка глядит на него, тупо соображает, что за зверя она поймала. Вдруг - узнала, обрадовалась.

- Жаба! Фу, дерьмо какое! Ммм-цц-ум! - Обругала, а потом как поцелует его взасос. Видно, дальняя какая-нибудь родственница Брежнева, душа, в общем, славянская, хотя физиономия черная, мулатская, прикольная, с разноцветными дредами по бокам, неоново-розовыми губами со всеми лижется.

Виксен сперва просто очумел от таких перепадов, а потом ощущает что-то необычное, напыживается, растет, явно, растет! Солнце печет, ветер свистит, в ушах этот смачный чмок завис малиновым звоном. Да, точно, растет Виксен и превращается он, наконец, в олдового индюка, матерого человечища, бритоголового, в косухе, с тремя серьгами в левом ухе. Набежали девки, радуются ему, смаги наливают, пирожками кормят, зажиматься лезут, хотя на первый взгляд - злобные феминистки, по кустам нычкуются, мужиками не слишком-то интересуются, но здесь не мужик заурядный - парень красивый, ладный, настоящий принц из лягуха стал, плечистый, мускулистый, гагаринская улыбка во всю ширь, зубы белые, и сам на голову выше любой подруги. А Виксен даже не понимает, что они ему промеж пирожками и закидонами такое втирают - говорить умеет только по-земноводному, потому как ведь он в бытность свою жабой исключительно просто ленивой свинюкой являлся, как только на флайте играть насобачился, да ноты смог вызубрить - даже неясно. Упился он с перепугу, ушел в какашку тихую, очнулся лишь утром, в кустах, одежда вся растерзана, а шея вся искусана, спина вся процарапана, щеки и плечи в помаде трех цветов, источник неясен. "Мама родная, что же со мной такое приключилось?! Как это меня угораздило?" -тужится осознать наш горемыка, но где ему предположить, что теперь хочешь не хочешь, придется становиться человеком из жабы. Человек и есть ведь - большая жаба, но как бы узнать, чем заслужил бедный Виксен эту невразуменную карьеру, неужели просто дело в том, что бухал и думал много? Грустно чешет незнакомую свою репу озадаченный флайтист. Но вздумалось ему выглянуть из кустов, и забыл даже на время, что с ним приключилось. Три дебелые девки на затоптанной лесной поляне дрались, как будто в рапидной съемке, медленно, с расстановкой лупились по мордасам; за уши, за грудь, за волосы таскали друг друга, кричали гортанными голосами, визжали и явно бранились, но ни одного слова не мог понять притаившийся Виксен. У одной, самой злобной, прямо волосы на руках от гнева дыбом встали, ходит она на коротких своих по-борцовски расставленных ногах, как дикообраз в боевой кольчуге! А другая, другая-то, высокая, с вытянутым личиком, со впалыми щеками, зубы свои лошадиные выпятила, по-волчьи оскалила и глухо так ворчит, вот-вот, кажется, вцепится в глотку одной из ненавистных соперниц своих. Видит притихший флайтист, что клыки у нее по бокам, мама родная! А третья-то, третья ходит вразвалочку, как медведь, растопырила руки с пальцами - так и норовит кого-нибудь схватить в охапку и через плечо перебросить, глаза свои под низким лбом зажмурила, рот губастый раззявила и просто орет, как оглашенная. В это самое время ощущает Виксен, будто какая комашка его, на брюхе лежащего, внимательно глядящего, чуть выше локтя острыми зубчиками своими прикусила. Смотрит - Дюймовочка, маленькая такая, не больше мизинчика, стоит она, руки на поясе держит в позе активной готовности, ножкой топает иронически и говорит:

- Здравствуйте, Кварлос! Что это у Вас вид такой недоуменный? Не надо ль чего?

Окончательно и бесповоротно удивился Виксен, что Дюймовочка заговорила с ним, да еще назвала по имени - откуда бы ей знать его имя? Однако еще более дивным показалось, что заговорила она с ним по земноводному. "Мамочки, - только и смог подумать про себя Виксен, - она знает, что такое вгукакавакс! Все, пропал я!". А вслух он произнес неповоротливым коротким языком своим и непривычными - немеющими, раскусанными в болящие кислые вавки, губами:

- Д-д-дюймовочка?

- Ах, Кварлус... - Крошка закатила глаза и трагически причмокнула свежим наливным ротиком своим. - Ах, милый мой Кварлус. Я искала Вас по всему берегу, упала, коленку ободрала, а Вы... а Вы... весь в помаде Вы!

"Боже мой, она ободрала свою коленочку из-за меня. Так я же просто повинен смерти лютой! Я бы поцеловал эту коленочку, тысячу раз, пока не прошло бы все до мельчайшей ссадинки, но как же я теперь смогу это сделать, ведь она такая стала малепусенькая, что уже никогда просто быть у нас ничего не может. Прощай, несбыточная любовь моя" - это приблизительно то, что думал Виксен, и его огромные человеческие глаза выразили такую неимоверную не жабью муку, что Дюймовочка, неосмотрительно заглянув в них, лишилась равновесия и громко шмякнулась белой попкой своей на грязную влажную землю. Но нельзя сказать, что при этом ей стало хоть чуточку жаль Виксена, это было заметно, и он зачем-то стал оправдываться, что, мол, был пьяный, не помню, не знаю, что и произошло-то, однако любил всегда и люблю только одну лишь тебя, хочу быть с тобой, но обстоятельства таковы, что сейчас даже и поцеловать тебя не могу, не то, что все вожделенное прочее, не знаю, что делать, могу только отнести тебя домой к твоему кроту и всю жизнь лелеять самые нежные воспоминания про эту незабываемую встречу, доколе жизнь еще бьется в этом(флайтист энергично постучал себя по гулкой своей грудине) исстрадавшемся сердце. Дюймовочка с благосклонностью и в то же время с весьма загадочным выражением личика выслушала всю эту прочувствованную речь, затем выждала подобающую драматическую паузу и вывалила наиглавнейший козырь.

- Кварлус, милый, я просто не понимаю твоей проблемы, - произнесла она, доставая из сумочки какой-то сверток. - Здесь волшебный гриб. Я могу вырасти приблизительно до твоих нынешних размеров.

- Не, до моих не надо. Это слишком. - Сориентировался сильно поживевший от перспективы возможной близости с Дюймовочкой, и несколько ошалевший даже, и не подготовленный к такому счастью, похмельный Виксен. - Я сейчас просто гигантский, тебе не пойдет быть моего роста, нет. Но ежели бы ты увеличилась настолько, чтобы быть... ну хотя бы, такой(Виксен привстал, вытянул руку и показал от земли полтора метра), то это было бы просто здорово! Идеально! Да вот только подействует ли? Я вообще-то пробовал эту фигню и что-то не отследил никакого особого эффекта. По-моему, все это только лишь досужие выдумки. Хосе - очень странный бобер, очень странный.

Дюймовочка не стала возражать и как-то оспаривать, а просто развернула гриб и откусила совсем маленький кусочек, после чего аккуратно, без лишних содроганий, увеличилась до размеров куклы Барби. И все платье ее, разумеется, выросло вместе с нею, в противном случае ведь она давно бы уже бегала голенькой, что является неприличным поступком, которого воспитанная в ханжеской морали Дюймовочка просто и позволить бы себе не могла. Однако в этот и без того очень напряженный момент, кусты раздвинулись, и на берегу показалась торжествующая победительница той самой драки, которая произошла при дележе непонятно откуда взявшегося мужчины, то есть бывшего маленького лягуха, которого зачем-то поцеловала Красная Шапочка. Все тогда были столь пьяны, что этого эпизода просто никто уже не помнил, кроме самой Красной Шапочки, посему многострадальный наш Виксен был сочтен попросту ничейным, и поскольку помада на нем, еще спящем, была разнообразного происхождения и каждая из девочек готова была просто побожиться, что прекрасный незнакомец отделал ее как следует, каждая претендовала на монополию, в общем, все сие имело последствия в виде вышеописанной драки. Победительницей стала та претендентка, у которой волосы на руках дыбились от гнева. Но сейчас они уже не дыбились, а лежали аккуратными темными прядями поперек длины рук ее, и глаза блестели победно, и запах ее был запахом крепкой здоровой самки, а внушительная грудь вздымалась даже с каким-то притягательным трепетом. И помимо своей воли подумал Виксен, что если ее помада тоже есть на нем, то он нимало не раскаивается в своей тогдашней горячности, и мог бы еще добавить, хотя та негритяночка, которую одну только и помнил флайтист, пусть не помнил, чтобы она попадалась ему среди ночи, может, из-за темного цвета кожи, нравилась ему еще больше, просто даже можно сказать, что он влюбился в нее. Стоп! Дюймовочка! Нет, Виксен все-таки любит Дюймовочку, раз уж она здесь оказалась, и эта Дюймовочка сейчас вырастет, и тогда уже ее придется спасать от разъяренных разлакомившихся его мужским естеством мощных амазонок, речи которых совсем не понимал Виксен, но четко совершенно сознавал, к чему дело клонится.




18  ГЛАВА

Дюймовочка поспешно залезла в капюшон его лиловой кофты и оттуда тихонько стала надиктовывать Виксену, что отвечать на расспросы его завоевательницы. Дюймовочка пользовалась ультразвуком, а флайтист наш аккуратно все транспонировал, но при этом даже и сам не понимал, какую чушь вообще порет по ее милости, как не понимал и того, что же у него, собственно, такое спрашивают. Просто даже не было времени вдаваться в подробные подобности, ведь надо было хоть как-то реагировать, а вовсе не углубляться в анализ происходящего. Для стороннего уха диалог между преображенным нашим лягухом и пленившей его амазонкой звучал приблизительно так (с учетом того факта, что Виксен все говорил безучастным тоном и с ненавязчивым металлическим скрежетом в голосе):

- Ты вроде не местный. Иностранец, что ли?

- Я пришелец с планеты Венера. Прибыл с гуманитарной миссией, в помощь одиноким женщинам планеты Земля. Кличут меня Купидоном.

- Да? Уссаться можно! А ну поговори на своем языке.

- Вгукакавакс!

- Вот это такой язык? А ну еще давай!

- Вввгу-у-укккка-а-кк-ааа-в-аааакс!!!

- Ты прямо как большая жаба квакаешь! А еще чего-нибудь другое квакни.

- Квакс! Брэ-кэкэкэк-кэкс! Уккквва! Ква! Пппп-кш...ппп-кш. Брээээ-кс!

- Какой прикольный язык.... Не врешь? Я не люблю, когда мне врут.

- Это самый подлинный, рафинированный язык жителей Венеры, литературная версия, мадмуазель.

Дюймовочка оказалась весьма опасной женщиной со своим жестковатым чувством юмора. Виксен понимал, что полностью доверять ей не следует, потому как она заставила его сказать этой женщине слово: "Вгукакавакс", да еще повторить его нараспев два раза, а это могло означать только одно - она вовсе не заинтересована в нем как в мужчине и не боится потерять его, поскольку шутит такими вещами, к которым все любящие женщины относятся очень серьезно, даже самые прогрессивные. Жаль, что в данный момент у Виксена просто выбора не было, и он вынужден был продолжать эту сомнительную игру, ему навязанную обстоятельствами. Но зато глубоко внутри он затаил решимость проучить самонадеянную крошку за ее насмешничество над ним и все-таки доказать, что с мужчиной, даже самым терпимым и благодушным изо всего своего племени, так обращаться чревато определенными последствиями. Что поделаешь, любовь - это игра, причем знал флайтист, что игра эта бескомпромиссная, очень жестокая и без каких-либо устойчивых правил, но на нее все же приходится идти, поскольку так запланировано в природе, чтобы мы на нее шли, а мы ж вовсе не поголовно все законченные тупицы, просто некоторые из нас действительно олухи, а для остальных специально придумана водка и не случайно ведь воду глупости называют водой жизни - уравнение, где глупость равна жизни, а излишний ум равен смерти. Насладившись всеми ненужными этими и ведущими лишь к началу своему подсчетами, мы, как правило, все-таки продолжаем вести себя все так же безумно, ибо именно в этом содержится высочайшая мудрость существования нашего, и ничего другого просто нам не отпущено мирозданием.

- Как ты говоришь, тебя зовут?

- Купидоном кличут.

- Купидона можно сразу отбросить, это совсем не годится. Будешь Кирюша. Кирилл.

- Я запомню. Кирилл. Кирилл. Кирилл. Кирилл. Кирилл. Кирял. Курил.

- Теперь ты, Кирюха, будешь со мной кирять, понял?

- Без вариантов.

- Пошли!

- Пошли.

Торжествующая женщина постаралась увести своего военнопленного от подружек какими-то окольными тропами, огородами какими-то протащить его, чтобы никто больше не стал оспаривать ее законных прав на сей поистине замечательный образчик отборного племенного самца вырождающегося вида homo sapiens, который шел за ней с видом самой отреченной покорности причудливой судьбе своей, отдавшей его во владение какой-то воинственной фемины. Она шла перед ним своей увесистой селянской походкой подлинной хозяйки жизни. Ее тяжелая развесистая задница похожа была по эмоциональному впечатлению на какой-то круглый дорожный знак типа "Осторожно, идут ремонтные работы" или интенсивно трущиеся жернова: посыпешь зерно сверху - снизу мука будет. Даже не суйся во время ходьбы! В целом, было это нечто незыблемое и столь знатно оттопыренное, что легкий реющий сарафан нашей амазонки сзади был существенно короче, нежели спереди. Кроме того, она являлась счастливой обладательницей пышной сдобной груди, которая непристойно совершенно колыхалась по самому пустячному поводу, не только во время бега трусцой или стремительной ходьбы, но даже и просто от легчайшего дуновения ветра, заблудившегося в ее жаркой потной пазухе. Виксен спокойно шел, но все же порой раздувал ноздри и принюхивался к разноречивым резким запахам, как будто бы пытаясь в сочетании их угадать, что же теперь будет с ним, ведь он не понял, а только лишь мог догадываться о том, куда и с какой целью она ведет его. Ароматы, впрочем, обнадеживали, так как сами по себе они были достаточно красноречивы, и если даже не знал он официального языка человеческого общения, то язык человеческих запахов был ему более чем внятен, ибо неузнаваемо преображенный гренуй наш все еще во многом оставался свободным представителем дикой природы и жил по ее непреложным, для всех единым законам. В то же время Виксен пытался установить контакт с затаившейся в модном худосочном капюшоне его мелкой злюкой Дюймовочкой, для чего пытался говорить с ней по земноводному, но чтобы никто ничего криминального не заподозрил, он напевал по земноводному, дабы казалось всем, будто он просто поет себе что-то под нос, а не с кем-то разговаривает. Но коварная интриганка молчала, и ничего с ней просто и сделать-то нельзя было без риска привлечь к себе ненужное внимание, тем более, что и без этого интерес древних бабок, упорно копающихся в пыльных зарослях своих обширных владений, сухопарых мужиков, загорелых строго по контуру въевшихся в кожу маек(все они казались гиганту Виксену просто карикатурами, смехотворно маленькими человечками), любопытство белобрысой досужей пацанвы - все эти разновидности типично сельского внимания были направлены на неизвестного человека, которого вела за собой неприкаянная пастушка с благоуханным именем Анджела. И была она той самой утренней сексуальной пастушкой, на которую так активно и безнадежно зарились болотные духи. Завоевательница привела Виксена в дом, в какую-то запустевшую комнату, в которой витал все еще запах когда-то обитавшего там другого мужчины. Виксен сел на кровать. Анджела открыла скрипучий шкаф, достала оттуда комплект пахнущего сыростью и изрядно уже слежавшегося белья. В шкафу этом было много вещей из мужского гардероба, но все они были слишком маленького размера и не подходили ему. Виксен что-то спросил, и туалет был ему немедленно показан, но при всем желании, новоявленный принц не мог им воспользоваться, пока в капюшоне у него сидит и может слышать, как это все происходит, Дюймовочка. Анджела привела своего пленного на кухню, достала из холодильника покрытую изморозью пляшину, достала самое ценное, что было у нее из закуски - красную икру, оставшуюся, может, еще со дня рождения дочери и попыталась намазать ее дорогому гостю на хлеб. Но к сожалению, Виксен узнал эту икру. Не в силах выносить душераздирающего зрелища, попытался было незаметно отвернуться к замшелой стене, но запах невинно убиенных младенцев следовал за ним неотступно, он хотел просто встать и уйти, потому как вряд ли мог Виксен прижиться в этом доме, где водку закусывают детьми, однако в этот самый момент силы оставили его, и как часто случается с высокими людьми, кровь куда-то отхлынула от головы его, и он упал в обморок, растянувшись посреди кухни.




19  ГЛАВА

Анджела

Анджела жила в большой хате практически одна, поскольку старая ее бабка лежала безвылазно на печи и практически не могла никак влиять ни на какие события, а пятилетняя дочь была ребенком не совсем заурядным, ее можно было смело назвать "девочкой дождя". И вправду, значительную часть медленного детского времени она тратила на достаточно тупые по нормальным меркам занятия - слушала старые пластинки на проигрывателе без иглы, сидела на расслоившемся от чередующихся в доме сухого печного жара и какой-то кладбищенской сырости грязном подоконнике и малевала что-то жирненьким пальчиком на пыльном стекле, причем, ввиду того, что стекло это было пыльным со внешней стороны, а не с тыльной, никто просто даже и видеть не мог, что такое она столь усидчиво тщится отобразить. И можно было смело утверждать, что эти произведения ее совершенно не имеют никакой художественной ценности, ведь им не уготована перспектива выставляться на вернисажах, висеть там, быть проданными. Впрочем, то же самое было бы, кабы она рисовала что угодно и где угодно, ибо во всей округе - от околицы до околицы - не обитало ни единого достаточно продвинутого индивидуума, который бы стал вдаваться в особенности ее мировосприятия и художественного стиля. Когда Виксен познакомился с этой девочкой, то его просто потрясло это совершенно здоровое отношение к искусству, однако, секрет ее рисунков дался ему отнюдь не сразу. В один из совершенно одинаковых и моментально стирающихся из памяти поздних вечеров августа, Кварлус сидел перед телевизором, босой, в шортах, с раскаленной и при этом совершенно неподвижной девочкой на руках, и не зная никакого другого развлечения, просто глядел в экран, пытаясь установить какое-то равновесие между звуками, которые доносились оттуда и сопровождающими их невразумительными картинками. В телевизоре постоянно была музыка, и это могло бы стать усладой для бывшего флайтиста, но к сожалению, музыка эта была по самому принципу своему очень примитивной, вернее, настолько лобово и однозначно структурированной, что сам ее смысл - передача наисложнейших оттенков и нюансов эмоций и ощущений земноводного, при таком подходе полностью был утерян. Язык людей Виксену все никак не давался, а он всегда был очень общительным... человеком? .... жабой? - существом, и от невозможности просто перекинуться с кем-то парой ничего не значащих фраз он ощущал, как хлипкая крыша его съезжает уже всерьез и надолго. Виксен быстро сходил с ума.

Дюймовочка выжила из домика обитавшую там доселе куклу Барби, захватила всю мебель ее, перемерила уже все ее аксессуары, но забраковала многие из них по причине невысокого их качества и неудобств при ежедневной носке. Виксен выпросил у девочки, у Алисы, небольшой кусочек какого-то натурального темного меха и пошил своей Дюймовочке из него длинную роскошную шубу, которую та надевала специально на голое тело, дабы подразнить своего незадачливого поклонника совершенно никак не доступными для него белоснежными прелестями. Крошка наотрез отказывалась расти - бедолага Виксен просто не смог бы пока еще обеспечивать ее жизненные нужды, будь она подобающего размера, ведь он не выучил язык и не смог найти себе сам жилище и какой-либо источник зарабатывания денег. Виксен с Алисой вдвоем содержали капризницу, фактически, были ее гиганским обслуживающим персоналом. Но не знал он, что эта их маленькая тайна могла и далее оставаться никому не известной лишь поскольку Алиса, которую он по неведению уважал как абсолютный и непререкаемый авторитет в духовных вопросах, на самом деле просто числилась в разряде больных аутизмом, отставала в развитии и все сугубо деловые, не слишком подробные упоминания ее про "живую куколку" списывались на это самое обстоятельство, и кроме Виксена, никто в целом свете вообще не принимал всерьез ее.

Итак, однажды вечером бывший флайтист сидел перед телевизором с раскаленной, абсолютно недвижимо сидящей девочкой Алисой на коленях, смотрел какой-то фильм, но вдруг неожиданно втянулся, и к нему со всей отчетливостью пришло понимание, что этот именно фильм как-то таинственно связан с собственной его историей жизни. Сначала этот человек плыл по морю, а потом его выбросило на остров, где его обнаружили какие-то очень уж агрессивные маленькие человечки, их было много, и они всячески тщились его убить, но никак не могли сделать этого и только докучали разнообразными пакостями, хорошо хоть не додумались, подобно Дюймовочке, подходить по подушке во время глубокого сна прямо к уху и зверски стучать каблуком по барабанной перепонке его. Вдруг неожиданно понял Виксен, насколько сильно Дюймовочка ненавидит его, какой это опасный враг, если задуматься, и ведь сложилось же так, что вся судьба его зависит от нее, все, что только он говорит о себе в те моменты, когда жена его, Анджела, к которой он в общем-то уже сильно привязался, указывает повелительно на какую-то смешную расшитую шапочку, и Виксен удаляется в детскую с ней, садит под эту шапочку совсем заспавшуюся теплую Дюймовочку, какое-то время чего-то ждет еще, поскольку Дюймовочка, разлегшись вдоль его отрастающей бритой щетины на шубу свою, говорит ему "Погоди, не пора еще!", а затем они идут в гостиную, и Анджела что-то говорит ему, а он что-то отвечает ей, а потом Дюймовочка дает ему подробные инструкции, как он должен вести себя и что делать, но Виксен далеко не всегда может выполнить их без погрешностей, потому как она хочет от него непомерно много. Возможно, что злая крошка суфлирует ему какую-то гиль несусветную, и Анджела уже принимает его за вполне состоявшегося идиота, в то время как он мудрец и глубокая личность, и ему есть что рассказать любимой женщине. Вот только одно пугает - его собственная картина реальности так разительно отличается от официальной версии, что даже если бы удалось ему когда-либо выучить язык, то все равно он непролазно бы заплутал во всей этой хитросплетенной вокруг него лжи, заблудился бы и пропал, насколько лишь способно вообще пропасть существо двухметрового роста. Скорбный Виксен нежно взял Алису и пересадил ее с коленей своих просто в кресло, а она как ни в чем не бывало продолжала глядеть на экран, будто какой-нибудь святой старец, коему абсолютно без разницы, где он сидит, зачем, и что вокруг него вообще происходит. Это зрелище было столь совершенно, что некоторое время Виксен просто глядел, сидя на полу, на такое диво, и в лихорадочно пылающую душу его стала уже приходить прохладная успокоенность, но все же, стряхнув с себя сладостное наваждение, он отправился во двор и стал там ожесточенно накачивать воду в железную большую кадку. Наполнив ее почти до самых краев, взвалил эту тяжесть себе на мощную спину и отправился в ванную комнату, где вывалил неимоверно увесистую воду всю до последней капли прямо в заткнутую навеки пробкой грязную рыжую ванну, давно и безнадежно отделенную ото всего, что могло бы хоть зваться водопроводом. Никто изо всех обитателей окрестных мест не смог бы повторить этот незатейливый его подвиг, и всякий раз, когда он пересекал заваленный разным посторонним мусором двор, напрягая красивые мускулы, расплескивая на все вокруг холодную, радужную под лучами солнца, воду, когда он так сосредоточенно шел, стройный, ясноглазый, с крупными бриллантами капель на волосатой груди, Анджела откуда-то выворачивась ему под руку и сразу тащила его куда-нибудь в сарай или в погреб, как будто бы женским чутьем своим угадывая, что таинственный механизм уже запущен этим первоначальным усилием, и что ни в коем случае не следует позволять ему погружаться раньше времени в холодную воду, и она отдавалась ему с таким первобытным энтузиазмом, что казалось счастливцу, будто когда он все же получал возможность окунуться в ванну, студеная вода вокруг разогретого тела его превращалась просто в теплый пар, обтекала его каштановый треугольный торс, освобожденно улетучиваясь. Но в этот раз Виксен точно знал, что Анджела ушла очень далеко на пастбища, и во всяком случае, если она вернется, то и коровы вернутся вместе с ней - их можно будет издалека попросту услышать. Он спокойно, ничуть не боясь быть прерванным или как-либо потревоженным в занятии своем, приволок удлиннитель и подключил его к ближайшей розетке, взял старый фен, который до того сильно искрил, что уж им просто все боялись пользоваться, подключил его к сети и опустил в воду.

Когда он был еще маленькой хвостатой жабкой, неподалеку от школы его произошло событие, потрясшее всю болотную общественность. Прошла тогда сильная гроза, и один из толстых проводов линии высоковольтных передач оборвался и одним концом упал прямо в воду, наэлектризовав ее вокруг себя до такой степени, что существо, попавшее в это поле, моментально получало смерть от сильнейшего удара током. Школьники были взбудоражены подобной внезапно открывшейся возможностью, и несколько самых отчаянных парней сразу же отправились туда и погибли. Виксен хотел поплыть с ними, ибо он был как раз одним из наиотъявленнейших апологетов смерти во всех ее видах и проявлениях, но именно в тот день ему предстояло свидание с одной девушкой, и он просто не мог туда не пойти, иначе бы он был просто самой глупой жабой на свете. Подумал, что сперва сходит на это свидание, а уж потом поплывет, куда наметил, ведь не может же от него убежать этот мертвый провод, однако, девушка оставила его у себя, он просто уснул, а проснувшись, опять принялся за свое, а потом у него уже не было сил никуда плыть, а потом он должен был помочь уничтожить все следы вакханалии, а потом внезапно вернулись ее родители, и это событие окончательно выбило пацана изо всего строя мыслей его, попросту говоря, покуда Виксен собрался с духом и отправился туда, мертвый провод действительно куда-то убежал от него.




20  ГЛАВА

Разогнавшись получше и подготовив себя морально ко всем последствиям необратимого сего шага, человек Виксен единым прыжком заскочил в ванну и с наслаждением погрузился в студеную воду. Само по себе было это наслаждение достаточно острое, бьющее по нервам, и спервоначалу ему представилось даже, будто удар током и вправду последовал, однако вдумавшись, он понял все-таки, что фен каким-то образом обесточился. Выбравшись из узкой маленькой ванны, что было просто на редкость неудобно и нелепо, наскоро закутавшись в полотенце, горемыка отправился проверять, в порядке ли второй конец удлинителя и обнаружил, что как раз совсем даже в порядке, поскольку штепсель его аккуратно вынут из розетки и флегматично лежит на дощатом багровой краской крашенном полу. Виксен не успел толком изумиться, как свалился, схлопотав какой-то нежданно увесистый удар сковородкой по спине, потом - по голове, а потом, разумеется, он уже просто лежал и не сознавал происходящего, а сотворившая все это девочка Алиса все так же апатично пошла на кухню и одержимая невероятной страстью к чистоте и порядку, стала отмывать сковородку дорогостоящим каким-то средством(совершенно логично, ибо ежели этой утварью пользовались, надо обязательно ее хорошенько помыть, а потом уже повесить на место). Как порадовался бы поверженный Виксен хозяйственности и домовитости приемной дочки, если б мог тогда оценить эту идиллическую картину! Но не долго ей довелось блаженствовать в роли единовластной правительницы кухни, ибо средство для мытья тарелок закончилось, а без него ведь весь процесс мытья не мог бы иметь абсолютно ни малейшего смысла, думается, что Алиса рассудила именно так, посему абсолютно понятно, что она горько и безутешно зарыдала. Подоспевшая родительница коршуном подлетела - кто посмел обидеть ее ребенка, ребенок показал матери все еще безбожно грязную сковородку, потом продемонстрировал через нераскрываемое окошко хмурого Виксена, с убитым видом сидящего посреди огорода на невозделанном каком-то пригорочке и неотрывно созерцающего медленную битву небесных драконов за какую-то незримую самку, затем Алиса отвела маму за руку в ванну и с невозмутимостью древнего летописца указала маленьким своим пальчиком на утопленный в воде старый фен, и что-то она такое еще при этом сообщила, что Анджела взревела грозно, словно бык Тихон - единственный генофонд во всем стаде ее, обняла крепко и расцеловала спасительно мудрую дочь свою и сжав в судорожном кулаке пресловутую расшитую шапочку, ринулась выяснять у мужа своего, как он посмел покуситься на драгоценную человеческую жизнь.

Виксен на этот раз отлично понял, для каких таких целей несут ему шапочку и догадался, что сейчас его начнут неистово чмырить, так что он бы с удовольствием драпанул прямо через высокий забор, кабы оный не был так демонстративно обтянут тремя рядами колючей проволоки. Подступы к калитке уже были явно отрезаны, и деваться, в общем, бескрылому существу просто было некуда. В безвыходном этом положении он просто вынужден оказался пойти на военную хитрость, а именно: радостно побежал навстречу любимой жене своей, но внезапно вдруг зашмыгнул за сарай, спрятался за углом, и когда обескураженная Анджела оказалась приблизительно в районе чуть приоткрытой двери, подскочил быстренько, втолкнул ее вовнутрь, закрыл дверь и надежно запер на здоровенный замок амбарный, после чего уже свободно мог отступить через калитку. Не сразу он скрылся, все-таки зашел в детскую и прихватил домик, в котором мирным сном спала, как он думал, Дюймовочка. Хоть на самом деле никакой Дюймовочки там давно уж не было. В который раз Алиса проявила свой интеллект - увидев на экране телевизора, какие коварные и злобные существа - лилипуты, она возмутилась в сердце своем и просто вытряхнула Дюймовочку из занимаемого помещения, причем так грубо, что та поспешила улизнуть в мышиную норку, а оттуда выбралась на волю, присобачилась к какой-то скрипучей телеге и благополучно доехала до самого речного берега без каких-либо особых приключений. Короче, Виксен взял домик под мышку и быстро пошел по дороге из села. Солнце медленно садилось прямо туда, куда лежал его неведомый, но единственный, путь. Ноги как-то сами привели бывшую жабу к реке, он сел на берег - такой маленький, жалкий, игрушечный берег реки, поставил рядом с собой кукольный домик, и стал звать Дюймовочку, но никакого ответа на эти призывы не последовало. Наконец, отчаявшись в эффективности всяких законных мер, Виксен решился на совершенно недозволенный, бестактный поступок - он откинул крышку домика и просто сверху заглянул вовнутрь. Это, разумеется, было беззаконным вторжением, но другого выбора уже просто у него не оставалось. Вот тогда-то он увидел, что Дюймовочки нет! Что тут поднялось внутри у бедолаги! Он уж просто не знал, что и предположить, то ли крошка как-то нечаянно выпала по дороге, то ли он попросту забыл ее в доме, когда она зачем-то вышла из своего обиталища(хоть она очень этого не любила, потому как все вещи вокруг нее были непомерно огромными, это ощутимо ее било по самолюбию). Виксен просто не знал, просто даже не мог никак придумать, что же ему теперь делать и как поступить в этой ситуации, ведь по всему выходило, будто он предал ее, и тут еще пришло ему на память, что ничуть не лучше повел он себя и с Анджелой, которая сидит сейчас под замком. Как она сможет выбраться из плена? Может быть, заперев ее, Виксен просто обрек ее на голодную смерть! А кто поменяет лежачей бабке все ее простыни, кто покормит и уложит спать мудрую девочку Алису, а кур, гусей, уток, поросенка кто погодует, если неповинная ни в чем Анджела сидит под замком в сарае из-за его элементарной жабьей трусости, из-за того только, что какая-то глупая неблагодарная жаба нашла не совсем подходящий момент поквитаться с жизнью? О ужас, о позор! Виксен не в силах был выносить все, что клокотало в нем по этому поводу, и он упал ничком прямо в воду, и лежал там на животе, подмяв какие-то листики и веточки, о существовании и назначении коих он в тот момент просто даже не помыслил. Но внезапно до него донесся достаточно зычный, несмотря на крохотные размеры обладателя, голос Самуила Кувшинкина. Виксен поднял голову - Кувшинкин сидел прямо в центре белоснежного лотоса, такой весь расфранченный, важный и безбожно бранился.

- Эй ты, придурок, - Кричал он Виксену, не узнавая его в новом обличье, - что думаешь, если вымахал, как бегемот, то можно ложиться пузом на концертную площадку? А ну, кыш отсюда, нахал! Ишь, выискался тут! Тоже мне!

Бывшему флайтисту стало совестно, и он покорно поднялся и опять сел на берег, с мокрым грязным брюхом штанов и тенниски, а потом набрался все-таки храбрости и спросил по земноводному:

- А что, Сема, кванцерт вроде как намечается, да?

- А то как же! Еще как намечается! - Гордо ответствовал Кувшинкин, практически незаметно обделавшись от неожиданности и тут же самодовольно подумав про себя: "Вот она, слава пришла, откуда не ждали! Уж теперь-то все будет!".

- Может, помочь надо, принести чего. - Ненавязчиво предложил Виксен.

- Ничего не надо. - Отрезал деловой импресарио. - Тут такие дела, что уже ничего не надо. Если бы еще бегемоты разные своими яйцами обезьяньими площадку б нам не заваливали в воду. Но я понимаю, что об этом остается только лишь мечтать!

- Сема, а ... - Виксен затаил дыхание от важности этого вопроса, - Сема, а... а... кто сейчас играет на флайте?

Этот вопрос, кажется, порядком разбесил Кувшинкина или так только выглядело, но ответ последовал весьма неутешительный:

- Флайт! - Отрезал импресарио, - Нашел, что спросить. Да кому он вообще нужен, этот твой говняный флайт! Разве это инструмент, так, пукалка простая, а не инструмент. Нет у нас сейчас флайта, и не планируем. Он вышел из моды давно, твой флайт! Из моды вышел!

- Ну почему же, Сема, - хоть Виксен и понимал, что Кувшинкин говорит так лишь из особых соображений, ему нужно просто как-то показать свой бэнд в лучшем виде, а флайта нет. - Зачем же ты, Сема, флайт, это же ...с флайтом лучше... есть такие вещи, которые просто без флайта не сделаешь...

Однако Кувшинкин почему-то еще больше озлился, и побагровел весь, и как заорет, брызгая во все стороны слюною своею:

- Не смей мне говорить про флайт! Никогда! Не смей!

Виксен начал догадываться, что почтенный импресарио просто слишком уж близко к сердцу принял исчезновение его из бэнда, ведь с ним все-таки было связано столько надежд, и футляр от вялончели носить теперь некому, и обхаживать Дюймовочку тоже, и влазить в истории всякие - кто еще это мог делать, кроме него?




21  ГЛАВА

Бульк! Кувшинкин нырнул, и поминай, как звали. Виксен рефлекторно потянул свою руку, чтобы схватить и удержать его, но всем известно, насколько вообще трудное дело - схватить ловкую жабу, ежели она целенаправленно устремилась по своим делам, а не зазевалась, как он сам в бытность свою лягухом нередко делал, за что и поплатился, когда его словила Красная Шапочка. Но в качестве своеродного шлейфа оставил Сема тягостную мысль о Дюймовочке. Где ж ее искать теперь? Ничего другого просто не приходило в голову, кроме как разве что пойти спросить у бобра Хосе. Бобер Хосе! Тот самый хитрожопый старикан, который когда-то пытался унизить Виксена, намекая на то, что его гордость и слава могли быть еще малость побольше. Ну что же, пойдем к нему, посмотрим. Может статься, что за прошедшее время все-таки что-нибудь существенно изменилось. Может быть, на этот раз он все-таки изберет какую-нибудь другую стратегию поведения. Виксен решил пойти к бобру. Но сперва он как следует выкупается, поскольку еще слишком жарко и душно, все спасение - забраться в реку. Но нет, он не стал плавать брассом, с этим уже было навеки покончено, а плавал он баттерфляем, он порхал в воде, словно огромная мохнатая бабочка с ледяными крыльями, казалось, что его протыкали радуги, так он вдохновенно делал это. Его мощные руки интенсивно загребали теплую, чуть мутноватую и потому похожую на зелено-желтый хризолит воду, а ногами он практически вообще не шевелил - зачем? Небо все было в розовых, оранжевых и темно-синих полосах, а солнце удалилось за пушистые деревья, и не успевал замечать Виксен, какой ужас наводил на всевозможных жаб, затаившихся под маленькими тентиками листиков или попрыгавших в воду - они сидели под водой, обнимая лапками толстые стебли и честили его, почем свет стоит - зачем он порушил им всю их улицу, разве нельзя было как-то разворачиваться поаккуратней? Расстояния все сократились до неимоверности. Даже сам и заметить не успел, как нырнув однажды, вынырнул прямо перед входом в бунгало, причем, все шмотки-то его на берегу остались, потому как Виксен зачем-то купался голый. Вылез он из воды - а бобровая хатка такая, оказывается, маленькая, что даже и не знаешь, как подступиться к ней толком. Виксен уж как-то изогнулся, глядит - дверь по обыкновению своему закрыта, и стал он думать, чем же ему следует все-таки постучать туда, но нрав-то у него такой нерешительный, что отбросив игривые помыслы, постучал просто согнутым пальцем: открывай, дескать, бобер, отпирай, старая перечница, тут твоя лягушонка в коробчонке приехала! Высовывается Хосе, не сразу, конечно, через какое-то время, но все же высовывается и даже понять не может, что это у него перед глазами такое предстало за величественное зрелище, даже трет беньки свои, однако зрелище от этого ничуть не уменьшается в исполинских размерах своих. Тогда бобер подымает взор и видит перед собой человеческое лицо с глумливо высунутым остреньким языком и поднятыми бровями. Бе-е! Бе-е-е тебе, бобер! Не ждал? Но тут только и замечает Виксен, что вовсе это никакой не Хосе, а молодой его какой-то родич, поскольку похож на него очень, но гораздо менее потрачен молью, и бахромистости степень уж явно не та.

- Позови-ка дедушку своего, - Просит Виксен.

- Ба! Виксен! - тут же по голосу узнает его ведун. - Так это ж я так помолодел. А ты и не узнал? Я помолодел, Виксен!

- Как это тебе удалось? - По непривычке сильно обалдел бывший флайтист.

- Ты понимаешь... я вот тут подумал и решил отбросить свой возраст. Просто отбросил его, и все. М-м-м...да. Отбросил и все! Лягушонок, послушай, я тебе на самом деле так обязан, так обязан. Ты себе даже и вообразить не можешь. Честно! Мне хочется выполнить какое-либо одно твое желание, только вот жабой стать обратно не проси, не могу я этого.

- Да что ты, Хосе! И в голове не держал такого. Ты бы вот лучше помог мне язык наш людской выучить, ну, не дается он мне, что тут поделаешь. - И тут на него нашло какое-то непонятной природы озарение и неожиданно для себя самого он быстро добавил: - Да, и документишки бы справить... вот жениться собрался.

- А, ну поздравляю. - Обрадовался ведун, что ему не нужно будет отдавать лягушачью шкурку, которую он подобрал и уже попортил так, что она впору теперь пришлась бы разве что девочке какой-нибудь жабьей.

- А зачем пришел-то? Хером своим похвастать? - Не удержался все же от саркастического замечания напоследок бобер, хотя как всегда он обладал способностью читать чужие мысли и знал, зачем наведался к нему этот гость.

Виксен вспомнил, что пришел-то он на самом деле спросить у бобра, не знает ли он, где теперь Дюймовочка. Да как ему было не знать, ежели на самом деле она именно в текущий момент сидела у бобра в доме и боялась, что опять кто-нибудь зайдет туда не вовремя и застанет ее на горячем. Но теперь она могла чувствовать себя в полнейшей безопасности - Виксен не мог никуда зайти, потому как просто-напросто не влез бы туда со своими габаритами.

- Хосе... а где Дюймовочка?

- Дюймовочка! - Позвал Хосе, - Тут твой Виксен пришел!

"Ну и подлец же, - Подумала Дюймовочка: - Зачем он меня засветил, что, разве не понимает, как он меня подставил?". Но делать нечего, выходит, стоит в дверях, ножкой своей притопывает, глядит на здоровенного Виксена сверху-вниз, с ощущением полного превосходства, а он расчувствовался, умилился так, взял ее пальцами, поставил на ладонь свою, но все же при этом немножко ее придерживал за талию, поскольку Дюймовочка была достаточно тяжеленькой и к тому же она не слишком-то хорошо сохраняла равновесие на ладони, взял он ее, поглядел только ей в глаза, и все поплыло перед ним, как будто нырнул он в колодец головою вниз. И летит он, летит, а по сторонам полки, полки, картинки висят и что-то написано... прочтем: "Атлантические океаны"... Атлантические океаны - два крохотных голубых глазика, две капельки влаги, но такие переливчатые, столько в них средоточится жизни, что в этом диковинном сочетании воды и огня как будто бы айсберги сталкиваются ежесекундно и апельсиновый звон стоит по округе всей. Апельсиновый звон... или малиновый звон? Виксен порадовался, что никто его не слышит, потому как он прямо на лету удержал язык свой за зубами. А вы пробовали когда-нибудь на лету удержать язык за зубами? Это ж, наверное, жутко трудно, прямо таки невозможно на лету удержать язык свой за зубами. Интересно, сколько я уже таким образом пролетел? Может быть, скоро нежданно приземлюсь с обратной стороны земли, имя которой - женщина, пролечу всю ее насквозь, там все будет по-другому, даже и она называться будет совершенно иначе... Антипатия, кажется... Порадовался Виксен, что никто и этого тоже не слышит, и стало стыдно ему, и поцеловал он ей ручку, а вы целовали когда-нибудь ручку женщине, стоящей у вас на ладони? По-вашему, вы не унизили бы ее этим жестом? Но падение продолжалось, и помолчав внутри себя продолжительное какое-то время, Виксен вынужден был опять что-то начать думать:

- Как будет по-человечески "вгукакавакс"? Что говорят люди, когда они любят?

- Верно ли будет сказать "вгукакавакс" не жабе, а кому-то другому?

- Если я уже не жаба, то должен ли я говорить "вгукакавакс"?

- Вгукакавакс, любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем...Брыкэкс, кэкэкс, Вас больше не тревожит, я не хочу печалить Вас ничем... Лиля люлю, безмолвно, безнадежно, то робостью, то ревностью томим, я Вас любил, так искренне, так нежно, как дай Вам бог... сикако данс гопак!

Осознание того факта, что отныне он безраздельно владеет всеми ресурсами человечьей речи так мягко просочилось в голову его, как однажды было, когда разгневанная Анджела в сердцах, подскочив, полила сверху "Каберне", и оно начало постепенно впитываться в его корни волос и наполнять атмосферу концентрированным винным запахом, и как-то нежданно совершенно выяснилось, что при наружном применении спиртное тоже оказывает свое опьянительное действие, тем более, впитавшись в кровь, оно влилось там в родственный источник всего того, что было выпито ранее. И так как никто, очевидно, в подсознании не сделал поправку на эту контрабандную партию алкоголя, последствия оказались более чем пошлыми.

- А-а-а! Интриганка! - Пророкотал на чистейшем русском языке Виксен, погрозив Дюймовочке своим исполинским пальцем и громоподобно заржал, полагая, что сардонически улыбнулся. - Кончилась твоя власть надо мной! Теперь ты обязательно проиграешь, да что там, - уже проиграла. Ты уже давным-давно проиграла, Дюймовка! Понятно тебе это или нет? Непонятно! Объясняю. Ты все потеряла, абсолютно все, и ничего не получила, потому как теперь ты теряешь и меня тоже!

- Поставь меня немедленно! Быдло! - По привычке самоуверенно приказала властная крошка, уже сама не веря в то, что ее кто-то послушает. Эта реплика действительно спровоцировала лишь новый взрыв веселья.

- Поставить? Да? А может, лучше съесть? Я могу: ам! ам! - Виксен не поленился разинуть как можно пошире свой рот и едва не вывихнул челюсть, размахивая ею перед изумленной Дюймовочкой.

- Прекрати, от тебя воняет! - Немедленно отреагировала дерзкая девчонка, уродливо наморщив аккуратненький розовый носик и вовсю отворачивая личико в сторону заходящего солнца. Это явное давление на психику совершенно не смутило Виксена, только позабавило его и чуть-чуть разозлило.

- Ничего, пусть воняет! Мужчина должен быть волосат, колюч, вонюч и дерзновенен, а женщина - настоящая - должна быть послушной и любить секс, понятно тебе, Дюймовка? Секс любить! Ты же знаешь, что существуют различные виды музыки - для ума, для души, блин, для тела. Ты, Дюймовка - музыка для тела. А претендуешь на мою душу. Так вот, никакую душу ты не получишь, кочумай, девочка. Ты проиграла, дурочка, понятно тебе? Лапки вверх, сдавайся!

И в этот момент ощутил Виксен, как самый кончик языка его, буквально несколько последних его пупырочек приземлились на полураскрытые мягкие смородиновые губки Дюймовочки.

- Кварлус, ты что, - зашептала она, неожиданно стыдливо зардевшись, - Хосе ведь увидит.

- Он знает, - громко ответил ей Виксен в каком-то совершенно безудержном экстатическом упоении, - этот старый бобер, он хитрожопый такой, он давно, он все уже, он все-е-е знает...

И маленький язычок Дюймовочки нерешительно пощекотал его огромный, даже не язык, а лиловый щупалец какого-то неимоверного великанского спрута, и спрут задрожал от волнения, и этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы произошло наиполнейшее слияние их сущностей, и так стало им, как если бы два существа, сидящие в двух соседних комнатушечках одновременно встали с насиженных мест своих и отправились в гости друг к другу, но не застав там никого, оба единомоментно решили ждать, уселись и стали ждать там, когда кто-нибудь вернется домой. И увидел вдруг Виксен, что на руке у него сидит обыкновенная серая жаба, светлое горлышко ее ходит ходуном, потому как жаба эта тяжело дышит, и смотрит она неосмысленными глазами своими, медленно, совсем медленно смотрит куда-то мимо лица его, а потом вдруг пружинисто отталкивается от ладони его сильными своими лапками, вытягивается в дугу и стремительно прыгает в реку. Виксен некоторое время видит еще, как она плывет под водой, но потом она окончательно исчезает, оставив на память по себе лишь только немножко слизи, и все.

- Не, жабу я не хочу. Зачем мне жаба? Что же я, зоофил какой-то?


Просто тетка


© Алексей Попович, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность