Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



МЕЖДУ СТРОК


 


      имена

      ...От бесконечной работы худа, бледна,
      смерть приходила записывать имена,
      сослепу тощей рукой по листам водила
      и посыпала бумаги сырой землёй,
      чёрным проклятием вместе с травой гнилой,
      жидкими были карминовые чернила...

      В страхе запишешь подобное, а потом
      смотришь за тем, как играет Господь с холстом,
      где опускается солнце за лес мохнатый,
      сосны становятся тонкими на просвет,
      и понимаешь, убогий, что смерти нет,
      и улыбаешься медленному закату.

      _^_




      между строк

        Олень – животное. Воробей – птица.
        Россия – наше Отечество. Смерть неизбежна.
        П. Смирновский. "Учебник русской грамматики"

      в покорности судьбе пора остановиться,
      когда число скорбей превысит свой лимит.
      ну что сказать тебе? что курица – не птица,
      а птица – воробей, ворюга и бандит;

      что будет новый стих и кончится спиртное,
      поэты как волхвы – открытая тетрадь,
      а между строк у них отечество родное
      лежит себе, увы, и лень ему вставать;

      что каждый божий день ни друга, ни врага мы
      не можем различить в сиамских близнецах,
      и мой лесной олень царапать амальгаму
      умчится, волчья сыть, на полных парусах,

      чтоб в глубине зеркал душа моя зависла,
      когда позволит твердь причалить кораблю;
      что я тебе писал свои слова и числа;
      что неизбежна смерть. и я тебя люблю.

      _^_




      вот улицы сиреневый размах

      вот улицы сиреневый размах
      и зелень в фонарях у поворота,
      дома, дворы, не разглядишь впотьмах,
      а дальше – что там?

      а дальше, если разобрать слои,
      закованные цепью хронотопа
      Адам и Ева, сад Эдема и
      вода потопа.

      а дальше – ничего и никогда
      не существует за пределом взгляда,
      и только плуг, и протоборозда,
      земля разъята.

      а дальше – тишь. до корня, до морфем,
      до Слова, на ещё пустом мольберте –
      пока не отделённая никем
      вода от тверди,

      пустая бездна, шип не вложен в паз,
      где света тьма пока ещё не знала,
      витает Дух недалеко от нас –
      за три квартала,

      а те, кому ещё названий нет,
      живут в своей, в твоей не существуя,
      вселенной, с ними лучезарный свет
      и аллилуйя.

      но что случается, когда во тьму
      поднимешь руки, дерзок, но наивен,
      и вдруг с небес по жесту твоему
      нисходит ливень?

      _^_




      читай

      а когда попрощаемся, станет понятно мне,
      что увидимся только в чудном неглубоком сне,
      прорастёшь заключительным словом – ржаным зерном –
      в недочитанной книге, оставленной на потом.
      мы с тобою не пара, мы пара прощальных фраз
      в эпилоге романа, написанного до нас.

      уезжай, не держи на меня ни обид, ни зла,
      прошепчи в проходящую осень, что даль светла,
      тяжело на гудящем вокзале, в купе легко.
      разолью по страницам декабрьское молоко
      и кириллицей вехи расставлю – Валдай, Алтай,
      ни о чём не тревожься, а просто читай,
      читай...

      _^_




      питерское

      и не знаешь, с какого края
      подступиться к стихам, когда
      опускается ночь сырая
      и тягучая, как вода
      между Троицким и Дворцовым,
      в темноте разведённых плеч,
      где бликует блестящим словом
      волновая родная речь.

      и не ведаешь, что творится –
      словно в чарах разрыв-травы
      переписанная столица
      в переплёте ночной Невы
      для юродивых и поэтов
      предлагает своё питьё,
      и ликуешь, и пьёшь из света,
      и надеешься на неё...

      _^_




      выдыхаешь

      выдыхаешь, пищеварителен, кровеносен,
      наблюдаешь в окна, как будто тебе нет дела,
      что опять в изменчивый город заглянет осень,
      в наготе своей откровенная до предела,

      что пойдут таскаться по бабе её стилисты,
      то оденут в жёлтое, то приукрасят алым.
      выдыхаешь снова, но, глупый, как ни стелись ты,
      никогда солдату уже не стать генералом,

      потому что осень, её не отменишь, ибо
      навсегда, и ты не возьмёшь на любых развалах
      подходящей книги, в которой сумел найти бы
      то, что ты прочтёшь в откровениях пятипалых

      обветшалых листьев, и сам не напишешь толком
      (если нет усердия, если совсем лениво)
      про осенний свет, что метается по осколкам
      улетевших дней, и как сладостно в переливах

      наблюдать, как боль отступает от новой боли,
      размывает память знакомые лица или
      насовсем стирает про то, что бедны глаголы
      (из какого сора, в каком подобрал утиле).

      не гони лошадку и дай ей, убогой, роздых,
      и о чём ты мыслишь, тростник, трын-трава степная?
      набираешь в лёгкие влажный осенний воздух
      и потом опять расслабляешься, выдыхая...

      _^_




      лабух

      что земные царства и что мне суть
      и полвека вялотекущей жизни
      в тот момент, когда я хочу уснуть,
      утомлённый, грузный и неподвижный?

      умножает скорби гранит наук,
      где следы зубов – молодых и слабых,
      что мне знать ещё? оглянусь вокруг –
      там, во сне, играет небесный лабух.

      исполняет "смоки" и "шокин блу",
      у него затасканный стратокастер,
      а его потрёпанному крылу
      не хватает перьев – они, к несчастью,

      выпадают – времени мерный ход, –
      засыпают землю. звенит гитара.
      и не видно глупому мне с высот
      ни младенца в яслях, ни бальтазара.

      _^_




      из письма

      ...у нас вода по-прежнему мокра,
      всё так же петухи кричат с утра,
      трещат по швам сороки и морозы.
      один раз в год цветут сады у нас,
      один раз в год горбатый пидарас
      из устюга великого привозит

      кому кайло, кому апгрейд весла,
      но извиняясь, будто не со зла,
      а сам, как чёрт, косит лиловым глазом,
      когда заказан полный пансион,
      а он приносит штопаный гондон,
      поскольку мир смешон и одноразов.

      душа моя, не верь карандашу –
      опять пиэрквадратное ношу,
      по-прежнему квадратное катая...
      ...мне снятся море, сосны и холмы.
      и небо. и на этом фоне мы –
      счастливые в прицеле вертухая.

      _^_




      колыбель

      на застрехе синица настырная, фью да фью,
      говорит, пропою про слепую судьбу твою.
      отвечаю, не надо судьбы никакой такой,
      мне достаточно сада и домика над рекой,
      чтобы горе своё горевать, зимовать и ждать,
      что однажды вернётся мать.

      на полене смола и в немытом углу метла
      говорят, что ушла, только косы не расплела,
      собралась за водой, улыбнулась в последний миг –
      по течению камни, стволы, наносной плавник.
      а под вечер порывистый ветер и лес опять,
      сговорившись, давай стенать.

      не шепчите, не плачьте, не пойте подлей и злей,
      появляется месяц над иглами тополей,
      на искрящийся снег, на мороз, на звериный след
      выступает из тьмы подарившая этот свет.
      поднимаются руки, бледна и измождена,
      говорит, ворожит она:

      не тебя ли кормила и пела про ай-лю-лю,
      до рассвета качала сквозь ночь колыбель твою,
      не тебя ли растила – крепись и терпи, мужик,
      отчего ты молчишь, беспричастен и безъязык?
      отчего не влекла, не тянула до дна, до сна
      не сводила с ума луна?

      продолжается старая песня на новый лад,
      и летучие мыши во тьме чердака визжат,
      на высоких горах, на семи ледяных ветрах
      возвращается в лоно по кругу извечный прах,
      и качается маятник – новая колыбель,
      и метёт, и метёт метель.

      _^_




      морской бой

      где же ты, слово гулкое, стонешь в какой клети,
      тёмными переулками трудно тебя найти.
      шастаю здесь привычно я, гонит туда-сюда
      кровь мою горемычную огненная вода.

      где корабли схоронены, прячутся где, скажи,
      тропы мои, синонимы, острые, как ножи, –
      скажешь едва – и ранен, а тут же "е три" – убит,
      шивой танцует в пламени тающий алфавит.

      где же ты мой трёхпалубный, что ж не идёшь в тетрадь?
      муторно, словно жалобу мне предстоит писать.
      тянется несуразное в поиске слов и тем,
      а на задворках разума спрятан вопрос – зачем.

      _^_




      нет-нет да и посмотришь за окно...

        "Среди садов деревья гнутся долу..."
              А.К.Толстой

      нет-нет да и посмотришь за окно,
      в саду деревья молча гнутся долу,
      металлофон дождя выводит соло,
      бездомный пёс насквозь промок давно.
      и под зонтом, рассеянно блуждающ,
      идёт за молоком млекопитающ.

      потом, приняв чего-нибудь на грудь,
      ленив и, словно ртуть, перетекаем,
      ты наградишь себя довольным лаем,
      позвав собаку съесть чего-нибудь,
      и, потрепав по холке кабысдоха,
      расскажешь псу, что всё не так и плохо.

      к столу вернёшься, выдумаешь вмиг,
      как тридцать лет назад, ещё ничейна,
      в такой же день с бутылкою портвейна,
      подняв на куртке дерзкий воротник,
      к тебе, тогда глупцу и тунеядцу,
      она пришла навеки попрощаться.

      напишешь, что молчали вы вдвоём,
      давно употребив портвейн креплёный,
      упомянёшь о том, что удивлённо
      следил за вами звёздный водоём...

      ...и трижды руки вымоешь от скуки,
      и сядешь ждать, когда вернутся внуки.

      _^_




      надо жить

            Мы однажды превратимся в тлен,
            все кредиты времени истратив...
                  Сергей Кодес

      куда зовём и что пророчим, да нам ли, скоморохам, знать,
      но разливает авва отче с небес густую благодать,
      подставим чаши. но шутам ли плести неведомую нить,
      когда господь по-мандельштамьи нас обучает говорить.

      куда спешим, не понимая того, что некуда, ой-вей,
      бежит дорога кольцевая, кружится мёбиус-сабвей,
      и потому вперёд иди ты, тряхни главой, строфой, поэт,
      раз время не даёт кредитов, то значит тлена тоже нет.

      куда теперь? о смерти всуе не говори, мой друг-пиит,
      зима, крестьянин торжествует, а мачта гнётся и скрипит,
      но надо жить, не надо песен ворью, жулью и воронью,
      смотри же, мир по-бродски тесен. и интересен, зуб даю.

      _^_




      костры

      эти рыже-ирландские осени
      и зима биполярная ночь
      поматросили душу и бросили
      даже некому в яму сволочь
      не гляди на меня озадаченно
      и не пей из подножных копыт
      видишь времени молью потраченный
      замусоленный опыт лежит

      доставай выноси и проветривай
      и себя и других веселя
      этой шляпой заношенной фетровой
      у которой большие поля
      огороды сады палисадники
      где в сиреневой дымке смотри
      пролетают угрюмые всадники
      и копыта стучат раз два три

      нет четыре как неуловимые
      и багровый закат неспроста
      засыпай поскорее любимая
      только ты у меня и оста
      и чем ближе к закату понятнее
      и виднее так очи остры
      там за линией степь необъятная
      и костры

      _^_




      клинопись

      пусть эпоха твоя не сменилась,
      но разменного времени – нуль.
      погребная октябрьская сырость
      оттеснила кудрявый июль,
      перелётные все улетели,
      недолётные будут с тобой.
      что печалишься ты, не тебе ли,
      буквоед, предназначен любой
      из затейливых юсов и ятей,
      что готовят осенние дни?
      на ночном манускрипте печати
      всё ясней и алмазней, взгляни,
      улетающий клин исчезает,
      но хранится в изломах крыла
      двуязычная клинопись стаи,
      что когда-то понятна была...

      _^_




      что любовь не во всём права...

      что любовь не во всём права, но, быть может, верно,
      что молва – это лишь слова, а луна ущербна,
      оттого она не родит ни тепла, ни света –
      древнегреческий эрудит говорил про это.
      и ещё говорил о том, что любовь даёт нам –
      человек был рождён скотом и умрёт животным,
      человеку, твердил, вовек не сойтись с другими,
      многомудрым был древний грек, жаль, не помню имя.

      это, может, придумал я, воробьи напели,
      и не жил в те века, друзья, пресловутый эллин,
      о любви не шутил никак, ни хитро, ни плоско,
      и пером не водил, чудак, по табличке с воском,
      или выброшен прахом в склеп и лежит недвижно,
      а его повседневный хлеб – у меня на книжном.
      книга судеб земных стара, но весьма занятна,
      это блик на воде. игра.
      световые пятна...

      _^_




      морок

      проходят годы, я стою у моря,
      на острове в плену прекрасной нимфы,
      и думаю опять о Телемаке
      и о супруге, верной Пенелопе.
      и если есть под небом Ойкумены
      понятие о подлинной свободе,
      то, видимо, его забыли боги,
      а может быть, и никогда не знали.

      моя зеленохолмная Итака,
      далёкий край, любимый и желанный.
      ещё горит огонь в твоих жилищах
      и славен труд мужей, на бранном поле
      погибших; никогда ты не увидишь
      их лиц и не услышишь их рассказы,
      как падали проклятия и копья
      на головы троянцев жесткосердных.

      печалюсь я. но странные виденья
      ко мне всё чаще по ночам приходят:
      как будто не встречался с Полифемом,
      не слышал голоса Сирен, а Троя
      на этом свете не существовала.
      не отправлялись на войну ахейцы,
      и не было любимой Пенелопы,
      отца Лаэрта, сына Телемака.

      и эти сны о благостной Итаке –
      всего лишь сны, и нет зеленохолмной,
      и не было, а остров и Калипсо –
      постылый морок, эфемерный призрак.
      да я и сам порою не уверен
      в своём существовании. и грежу,
      что жив лишь в песнях древнего поэта,
      слепого сладкопевца и безумца.

      _^_




      чёрный снег

      имяреку каялся имярек,
      что он видел во поле чёрный снег,
      молчаливый вой на семи ветрах
      и сухой слезы леденящий жах.

      а потом, волками окружена,
      приходила с мёртвым зерном она,
      прорастали всходы, давали плод –
      то за ротой рота, за взводом взвод.

      говорила: "дети, признайте мать,
      я пойду на поле и стану жать.
      вот в деснице серп, на плече коса".
      по стерне ходила потом, боса,

      и кричала долго, до хрипоты,
      и зияла тьма из очей пустых,
      и плясала курва до стёртых ног...
      не узнали смерть, говорили – бог.

      имярек покаялся и умолк,
      и часы по-волчьи всё щёлк да щёлк.
      а потом сказал: "я устал, ослаб,
      мы плели венки из еловых лап".

      _^_




      меланхолия

      да и важно ли, что не останется
      кирпичей, говорила Муму,
      раз шатается жизнь, словно пьяница,
      от чужого стола к своему,
      раз достаточно хлеба и соли ей
      на пути от взаймы до внаймы,
      раз седая моя меланхолия
      накрывает пустые холмы.

      да и важно ли, что распогодится
      посреди октября втихаря
      бабьелетняя дочь-второгодница
      прошлогоднего календаря,
      лишь бы к нам с перелётными птицами
      прилетел голубой вертолёт,
      лишь бы ночь полыхала зарницами
      от далёкой грозы, а не от

      тех событий, что в мире, ужаленном
      сумасшедшей осою под хвост,
      происходят, и мы опечаленно
      и тревожно глядим на зюйд-ост.
      ничего не храним, да и важно ли,
      посмотри, на крыле наконец
      эфемерное счастье бумажное –
      недокормыш, журавлик, птенец...

      _^_




      смотришь вперёд

        Почему ты все дуешь в трубу, молодой человек?
        Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек.
                  О. Мандельштам

      смотришь вперёд – непонятное прячется в плотном дыму,
      тают размытыми пятнами книги, тетради, кому
      эта бумага останется, отблеск живого ума?
      выпьешь чего-нибудь, пьяница, что там гадать – полутьма
      вяжет набитой оскоминой музыку джазовых сфер.
      что же ты маешься, сломанный, гипсовый ты пионер,
      с горном и главной дорогою, что, как извёстка, светла.
      мысли бегут босоногие, несть горемычным числа.
      глохнет беспечно прохлопанный доброго времени гул,
      верно ты считывал стопы, но в дудку дешёвую дул.
      ладно, чего там. налей ещё, что ни случилось – твоё,
      всё вам, поэтам стареющим, горькое это нытьё,
      что твоих мыслей верчение, давний бессмысленный труд
      против того откровения, детского злого прозрения,
      что человеки умрут...

      _^_




      пике

      в мангровых джунглях волшебных строк,
      где, горизонт вспоров,
      мы признавали один цветок –
      розу морских ветров,

      где посреди океана слов –
      реки, леса, холмы,
      в этой державе сорвиголов
      жили другие мы.

      мальчики, дети, и как один
      все – капитаны шхун,
      что нам, дрейфующим в грудах льдин,
      вечноседой Нептун,

      что нам, другим, не смотрящим на
      будущих лет пике,
      мальчик, седеющий у окна,
      с вечным пером в руке...

      _^_




      от зимы до весны

      от моей зимы до твоей весны
      все слова осенней тоской больны,
      потому с моим лексиконом мы
      пять страниц печально молчим вдвоём,
      неспроста купирован хвост зимы –
      дорожи обрезанным февралём.

      от твоей весны до моей зимы
      даже снег и тот не возьмёшь взаймы,
      хоть сезон под окнами карауль,
      хоть зуди плечо и маши рука –
      пустота, ничто, абсолютный нуль,
      магомет – строка и гора – строка.

      от зимы моей до весны твоей
      догорает кипа бумажных дней.
      к эпилогу вдруг становясь пустым,
      исчезает в пламени магомет,
      а потом красиво уходит в дым,
      но никто не смотрит ему вослед.

      _^_




      не это

      не это, слышите, не это в душе доверчивой болит,
      покуда сталактит сюжета никчёмной жизни в сталагмит
      плюёт с неведомого края, и капли уходящих дней,
      в закате бледном догорая, всё благородней и нежней,

      не это, слышите, волнует, когда в ландшафте городском
      не спит поэт, тоску смакуя вселенским русским языком,
      где с миром миф написан слитно, но даль тяжёлая тускла,
      где кронос, адски ненасытный, сметает крошки со стола,

      где звук, на многое согласный, реки извилистый разрез
      и перевозчик безучастно стоит с веслом наперевес.
      не торопи, харон, поэта в ночной всевышний волочёк,
      покуда он хранит от ветра живое слово, дурачок...

      _^_



© Александр Оберемок, 2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть II [Эта книга не-прощания с тобой, мой Баку, мой сказочный Зурбаган, мой город Ветров, город осеннего Бога с голубыми глазами небес.] Яков Каунатор. В своём отечестве пророк печальный... [О жизни, времени и поэзии Никoлая Рубцова. Эссе из цикла "Пророков нет в отечестве своём..." / "Всю жизнь поэт искал свою Пристань, Обрёл он...] Рассказы участников VI Международной литературной премии "ДИАС" [Рассказы участниц казанской литературной премии "ДИАС" 2024 Любови Бакановой, Александры Дворецкой и Лилии Крамер.] Полина Орынянская. Холодная Лета, горячие берега [Следи за птицей и закрой глаза. / Ты чувствуешь, как несговорчив ветер, / как в лёгких закипает бирюза / небесных вод и канувших столетий?..] Александр Оберемок. Между строк [куда теперь? о смерти всуе не говори, мой друг-пиит, / зима, крестьянин торжествует, а мачта гнётся и скрипит, / но надо жить, не надо песен ворью...] Полина Михайлова. Света – Ора [Этот новый мир ничего не весил, и в нём не было усталости, кроме душевной...] Марина Марьяшина. Обживая временные петли (О книге Бориса Кутенкова "память so true") [В попытке высказать себя, дойти до сути ощущений, выговорить невыговариваемое, зная, что изреченное – ложь – заключается главное противоречие всей книги...] Александр Хан. Когда я слушал чтение (о стихах Юлии Закаблуковской) [Когда я слушал чтение Юлии Закаблуковской, я слушал нежное нашептывание, усугубляемое шрифтом, маленькими буквами, пунктуацией, скобками, тире...] Юлия Сафронова. Локализация взаимодействий [Встреча с поэтом и филологом Ириной Кадочниковой в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри". Тенденции развития современной поэзии Удмуртии.] Татьяна Мамаева. Игра без правил [Где нет царя, там смута и раздор, – / стрельцы зело серьёзны, даже слишком, – / Наш царь пропал, его похитил вор / немецкий мушкетер Лефорт Франтишка...]
Читайте также: Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I | Галина Бурденко. Неудобный Воннегут | Владимир Буев. Две рецензии | Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") | Александр Карпенко. Крестословица | Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II | Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" | Виктория Смагина. На паутинке вечер замер | Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех | Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью | Владимир Алейников. Моление в начале ноября | Ренат Гильфанов. Повод (для иронии) | Татьяна Горохова. Живое впечатление от Живого искусства (Духовное в живописи Александра Копейко) | Наталья Захарцева. Сны сторожа Алексеева | Надежда Жандр. "Чусовая" и другие рассказы
Словесность