Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




КАТЕРИНА,
или  ВОЗНАГРАЖДЕННАЯ  ДОБРОДЕТЕЛЬ


Все герои и события являются вымышленными.
За случайные совпадения и возникшие ассоциации
автор ответственности не несёт.


1.

Прежде всего, хотелось бы предупредить тебя, любезный читатель: если ты услышишь, что к 2044 году власть над Московской республикой должна захватить неотроцкистская партия, а в наркомы по литературе прочат то ли провокатора Бернштейна, вообразившего, что можно возродить ЛЕФ, то ли порнографа Розенталя, - не верь, всё это - светлые мечты... сиречь фальсификация истории, за которую наказывают крупным штрафом.

О каком возрождении ЛЕФа и народном искусстве в целом можно говорить, когда в 2020-х годах закрыли даже Институт литературы имени Фёдора Гладкова, старое советское учреждение, администрацию которого привлекли к ответственности за порчу исторического здания, взяточничество и плагиат? А потом всероссийская комиссия по морали в союзе с первым секретарём МП РПЦ добилась ограничения выхода в интернет для рядовых граждан, и большая часть литпорталов накрылась чёрной дырой. Больше мы не увидим на ...<часть названия не сохранилась. - ред.> бульваре патлатого юношу с бумажной папкой в одной руке и бутылкой портвейна - в другой, не посмеёмся над православной поэтессой, в полночь улепётывающей от готов по трамвайным рельсам, не свернём с усталой усмешкой окно четверосортного поэтического сайта, куда молодые эстеты ходят поиздеваться над менее, мягко говоря, опытными коллегами. Потому что хуй ты сейчас невозбранно выйдешь в сеть, любезный читатель. Цензура победила. Да и частичная замена кабеля влетит правительству в копеечку, если ты понимаешь, о чём я. Посочувствуй правительству: вчера вице-спикер признался, что уже два года не может достроить третью дачу для младшего сына.

Литература, тем более молодёжная, никому особо не нужна: все силы брошены на борьбу с революционной оппозицией. Только ежегодный писательский форум в дачном посёлке Синьки выступает в качестве последнего бастиона культуры нового поколения.




2.

17 октября 2037 года, город N Чернославской области.



Казалось бы, северный край, где в средние века правили князья с прозвищами Бородатый Дурак и Волкохищеной Собака (восхитительное неуважение к властям, не правда ли?), должен поставлять стихийных анархистов и революционных писателей по дюжине в год. Увы: писателей к тридцать седьмому году там осталось только двое - выживший из ума поэт-сталинист и неодеревенщица Катерина Шамарина, лауреат многих премий, на данном историческом отрезке на фиг никому не нужных...

В середине октября земля замёрзла, закапывать навоз стало невозможно. Багровое солнце опускалось всё ниже и наконец скрылось за расшатанной изгородью. Катерина в отчаянии отбросила измазанную дерьмом лопату.

Была она невысокого роста, пепельно-белокурая, худая, но довольно крепкая для своих пятидесяти семи лет. Впрочем, её внешность большого значения не имеет.

Катерина мысленно обругала землю и навоз матерными словами - это в своих книгах она не допускала площадной брани, даром что речь шла о доярках и механизаторах, - и угрюмо побрела в дом переобуваться - не идти же в библиотеку в грязных резиновых сапогах.

Да, в городе N ещё сохранилась бумажная библиотека. Туда никто не ходил, кроме пенсионеров, которые за смехотворную цену брали на дом подшивки газет "Мегаполис-экспресс", "Жизнь" и "СПИД-инфо" и ностальгически вздыхали, вспоминая девяностые.

Катерина уже полгода не навещала культурное заведение - недосуг. За это время там успел воцариться полный бардак. Всё было ободрано, облуплено, обосрано мышами и крысами, а на потолке появилось бледно-серое пятно в виде пентаграммы. Гардеробщица, плешивая бородавчатая старуха в синтепоновой куртке, разгоняла крыс архивной подшивкой журнала "Дом-2", плюнув на то, что в любой момент мог придти соискатель, пишущий работу по молодёжной поп-культуре нулевых годов, и сии свидетельства эпохи затребовать - а они уже все крысами погрызены и залиты чаем! Что ж за люди, раздражённо подумала Катерина. Хотя откуда им знать, что это раритет, ибо в сети никакого материала о попсовых телешоу давно уже не найдёшь - комиссия по морали всё подчистила. У них-то, старух-гардеробщиц с пэтэушным образованием, никакого интернета и не было никогда.

Смело вошла Катерина в зал абонемента и обнаружила, что сектора "Современная литература" больше нет. Стеллаж с поповскими агитками, к которому было криво прилеплен кусок ватмана с трафаретной надписью "Православие. Семья. Долг", разумеется, не тронули; рядом находился раздел любовных романов. Катерина с отвращением рассматривала корешки. "Роковое влечение", "Хедер, дочь песков", "Эстер, дочь еврея". Гадость какая.

- А почему убрали современную литературу? - повернулась она к библиотекарше, коровоподобной тётке средних лет.

- Дак приезжала областная комиссия по морали, взяла книги на экспертизу да и забраковала всё, - хлопая накрашенными ресницами, ответила библиотекарша. - И ваши книги тоже, - добавила она и снова уткнулась в потёртый томик, на обложке которого значилось: "Твоя навеки, Эмбер".

- Почему же мне никто не сказал? - растерянно поинтересовалась Катерина. - Разве мои повести аморальнее... вот этого всего? - она бросила гневный взгляд в сторону стеллажей с дамской эротикой.

- Да я уж не помню, - призналась библиотекарша. - Отец Иоанн - он либеральный такой, сказал, что эти романы - типа сказок, пусть пенсионеры тешатся, а потом, если что, покаяться можно. А у вас ересь нашли и что-то против "Единой России". Они вам должны были позвонить.

- У меня телефон за неуплату отключен, а разрешения на интернет я не получила.

- Ну дак что ж я могу поделать, - меланхолично ответила корова за формулярами. (Да, формуляры там старого образца, бумажные, дорогой читатель. Можешь ты представить себе такое?)

Катерина ощутила себя обманутой в лучших надеждах и чаяниях.

- Вам всё равно? - дрогнувшим голосом спросила она. Корова отложила макулатуру и уставилась на Шамарину с видом "а что, должно быть не всё равно?"

- Я русский писатель, - сказала Катерина. Если бы корова обладала экстрасенсорными способностями, непременно увидела бы над головой Катерины сияющий, словно купола Христа Спасителя, нимб. - Я всю жизнь пишу для народа, я мечтала, что простые механизаторы и выпускники библиотечных техникумов будут читать мои книги, которые помогут им в жизни.

- Дак да, - отозвалась библиотекарша, поправляя очки на толстом вздёрнутом носу. - Я читала, а что поделаешь тут? - И снова уткнулась в переводную псевдоисторическую писанину.

Работы у Катерины не было, а пенсию присвоил сын, подобравший пароль к мамашиной пластиковой карте. Писательница не могла дать взятку комиссии по морали и местному минкульту, чтобы ей разрешили подключение к сети, а потом купить новый модем и оплатить услуги провайдера. Естественно, разрешение на пользование мобильным телефоном тоже было просрочено. Поэтому она так и не узнала, что министерство печати по наводке либерально-демократического фонда учредило литературную премию имени Катерины Шамариной.

По дороге домой Катерина купила в круглосуточном ларьке чекушку. Пришлось вдвое переплатить, потому что продажа спиртного после восьми вечера было запрещена. Катерина шла, не глядя под ноги, цепляясь юбкой за колючую проволоку, защищавшую чужие приусадебные участки от набегов хачей. Из пролетевшего над городом N аэробуса на неё просыпалась шелуха от семечек и обёртки от диетических соевых батончиков. Медленно проехала машина с клеймом "Районного управления по контролю над бездомными животными", обдав неодеревенщицу брызгами грязной воды.

В молодости Катерина презирала контркультурщиков с их апологетикой самоубийства, но сейчас искренне восхищалась их смелостью. Сама она всегда панически боялась смерти, которая ассоциировалась у неё с православным адом, полным чертей. Только не сегодня.




3.

18 октября 2037 года, Ингерманландия, ФРГ.



Бульдозер за окном медленно расправлялся с грязной хрущёвкой. Денег на звукоизолирующее стекло у матери опять не хватило. Конечно, лучше потратить деньги на новую форму для гитлерюгенда, куда завербовали сестру. Шутка. Это была обычная гимназия, разве что мусульман туда не принимали.

Сестра сидела на кровати с ноутом на коленях и изредка бормотала себе под нос, делая вид, что заучивает слова. Костя прислушался:

- Их бин алле фатер. Их хабе кайне мутер. Их вилль шпацирен геен юденфрай.

Он заглянул сестре через плечо. Как обычно - эстонский детский ужастик категории В, ограничение для лиц до двенадцати лет, а этой овце нет и одиннадцати. Совсем офигела.

- А что, я обновлённую версию учебника всё равно скачать не могу, - заныла сестра, - там нужен личный веб-кошелёк, у немецких ребят он есть, а у русских - нет.

- А сами родители не могут оплатить учебник? - мрачно спросил Костя.

- Нет, фрау Кох говорит, что дети должны учиться самостоятельности, а если это будут делать родители, получится нарушение прав ребёнка.

Да уж... Костя оглядел комнату - может, что-нибудь ещё с собой взять? Кожаный джемпер? Всё равно симпатичных раскованных девок на форуме не будет, одни козы в чёрных платках. Правда, можно перед парнями повыделываться. Там же собирается куча лохов, которым лень прооперировать глаза - хотя это стоит всего-то ползарплаты дворника, - купить абонемент в спортзал и постричься у нормального парикмахера вместо того, чтобы тупо бриться под машинку.

- Долго ещё будешь тут маячить? - послышался резкий голос матери. - Забирай свою траву и уёбывай.

Верх наглости. Особенно если учесть, что траву притащил отчим Фриц.

- Ты понимаешь, куда я еду? - начал терпеливо объяснять Костя. - Это Москва. Там комиссия по морали. Там все православные. Туда нельзя с травой.

Мать была потрясающе красива. Купленная в магазине "Vintage" футболка с надписью "Bad Religion" и перечёркнутым крестом, славянско-языческая татуировка на запястье и волосы, мелированные по моде двадцатилетней давности.

- Ну и что? - возразила она. - В самолёте полиции не будет. Хотя лучше бы ты поехал на поезде. Только деньги тратишь.

- Лучше бы Кёниг присоединили к Литве. Тогда, конечно, я бы поехал на поезде, и пришлось бы психовать из-за того, что виза истекла. Кстати, в вагоне у меня бы точно нашли траву.

- Ну, конечно! Помню, мы с твоим отцом везли коноплю с Украины, так ни одна ментовская такса не унюхала. Я, правда, тогда была пьяная и не могу точно сказать, почему. Короче, забирай. В двадцать один год человек уже должен знать, куда ему прятать траву.

- Оставь себе. Я обойдусь.

- Ты не понимаешь. Завтра припрётся школьный инспектор с собакой, нароет хуйню, и Луизу переведут из приличной гимназии неизвестно куда. "Уровень проживания в семье не соответствует требованиям администрации"... Я тут, кстати, почитала твою поебень в антологии молодых писателей Балтии - это пиздец какой-то.

- Ты можешь не материться при ребёнке? - хмуро спросил Костя, надевая куртку. Мать пожала плечами:

- Я же не по-немецки матерюсь. Так что если она повторит всё это в гимназии, ей ничего не будет.

- Зашибись. Плати дальше буржуям за то, что они кладут на воспитание ребёнка. Лучше бы ты её в русскоязычную школу к таджикам отправила.

Мать достала из стенного шкафа пакет с коноплёй и укоризненно произнесла:

- Я подозревала, что ты не только социалист, но и расист. Вырастили смену, блядь. Молиться, поститься, не материться и всем колхозом слушать радио "Радонеж". С тобой даже пива не выпьешь по-человечески, всё время какой-то пиздец!

- Я тебя умоляю, - сказал Костя. - На фоне графоманов, которые печатаются в толстых журналах, я просто Берроуз.

- Размечтался. Ни одной сцены БДСМ, ни одного гея, сдохнуть можно с тоски. Позорище. На ключ - ты, кажется, свой позавчера спьяну продолбал?

Костя вышел в прихожую и попробовал отпереть дверь, но ключ размагнитился. Наверняка мать накануне положила его в один ящик стола с наручниками и прочей садомазохистской белибердой. Между тем, до отлёта оставалось всего полчаса.




4.

Поселение Синьки, Московская республика.



В Москве Костя не был года три, да и зачем она была ему нужна? Он учился на веб-дизайнера в Варшаве. Одноклассники ему завидовали: по местным меркам это было пиздец охуенно круто. В Варшаве было красиво, тихо и малолюдно, а в Москве - толпы злобных москвичей, бомжей и мусульман.

Но по окончании холодной войны в бывшей столице стало гораздо просторнее. Куча народа свалила на заработки в Сибирь, а другую кучу народа выселил новый мэр, потому что всем надоела нелегальная иммиграция. А ещё в Москве недавно прошла эпидемия СПИДа, и многие померли. Теперь, когда внимание не отвлекала ползущая по своим делам биомасса, а дурацкие скульптуры Церетели по требованию всё той же комиссии убрали, стало видно, какой это прекрасный величественный город.

Косте не понравилось, что сначала пришлось тащиться в либерально-демократический фонд на регистрацию. Можно подумать, в самом пансионате или по интернету нельзя провести эту процедуру.

В здание фонда не пускали без идентификационных карточек. Эту дрянь нужно было оформлять всем родившимся на территории бывшей РФ до 2017 года. Хотя зачем она нужна, когда есть пластиковый биометрический паспорт? Костя поискал карточку в рюкзаке и нашарил пакет с травой: мать всё же умудрилась подсунуть ему эту гадость, пока он искал второй ключ. Ни хрена себе подстава!

В кабинете замдиректора за монитором сидела улыбчивая попадья, жена православного поэта Андрея Рыжова. Она ласково доёбывалась до темноволосого чувака в чёрном, возраст которого было невозможно определить - то ли двадцать три, то ли тридцать два. Кто он по национальности, о чём пишет - чёрта с два догадаешься. Если бы Костя увидел его на улицу, ему бы и в голову не пришло, что этот человек - литератор: писатели все либо слишком жирные, либо тощие и заморённые, в очках.

- Почему вы отказываетесь дать интервью "Нашему соплеменнику"? - щебетала попадья, набирая текст новой поповской визитки. - Десятки людей хотели бы оказаться на вашем месте. А вы...

- Я вам уже объяснял, - с отсутствующим видом отвечал отказник. - Интервью и публикации в подобных журналах противоречат моим идеологическим убеждениям.

- Игорь, вы же серьёзный человек. Откуда такой максимализм?

- У серьёзного человека не должно быть идеологических убеждений?

- Я этого не говорила. Я, например, христианская демократка, и мне вовсе не стыдно печататься в "Нашем соплеменнике". За эти годы он очень изменился, теперь там печатают даже узбеков.

- У меня синдром саванта, - видимо, это было последнее средство; Костя сразу понял, что никаких синдромов у этого чувака нет. - Мне чисто психологически тяжело общаться с людьми, не разделяющими мои взгляды. Это не лечится.

- Это бесы! - вскинулась попадья. - Вам надо на отчитку в Троице-Сергиеву лавру. Там очереди, но я попрошу мужа, чтобы выписал вам разрешение.

Между тем в кабинет набились проворные азиаты. Как писали в журнале "Новый свет", "мы наблюдаем небывалое возрождение русской литературы и философской мысли на территории Дальнего Востока и Южной Азии". Монголоидные юноши и девушки с рюкзаками что-то бойко обсуждали на нерусском языке.

- Можно зарегистрироваться? - вежливо спросил Костя у попадьи.

- Ах да... естественно! Извините, что отняла у вас время. Но, во-первых, автобус всё равно раньше трёх не придёт, а во-вторых, мы, русские писатели, живём в вечности. Здесь - территория альтернативного времени.



- Территория альтернативно одарённых, - пробормотал Игорь, проходя вслед за Костей в коридор. - Ты, значит, Седов? Читал - ничего так. Я, как дурак, подумал, что ты одеваешься наподобие красти или дзен-гностика. Всё же молодой ещё... Есть закурить?

Только сейчас Костя узнал его. Это был Латаев, редактор русской версии авангардистского журнала "Digital Hammer", издаваемой в Праге. Интересно, что он тут делает?

- Меня, кажется, пытаются прикормить, чтобы я правду о некоторых литчиновниках не говорил. Им нужно какое-то количество ручных радикалов. Думают, я не понимаю. Так есть закурить или нет?

- Есть, - сказал Костя, - пошли вниз, тут же вроде видеокамеры.

- Именно тут их нет, я четвёртый год езжу и в курсе: в этом крыле все жучки сдохли ещё в прошлом сентябре. А новые денег стоят. А у любовницы замдиректора фонда ещё дача не отстроена.

- Хорошо. У меня есть трава. Мать подсунула, теперь не знаю, что делать.

Игорь, повеселев, сказал, что в ближайшем буддистском магазине продают специальные пакеты для конопли с покрытием, отпугивающим собак. Магазин нелегальный, пускают только своих. Скоро накроется пиздой, потому что комиссия по морали. Так что лучше сходить туда и запастись нужными вещами впрок. Например, купить ещё травы. Только он должен попросить младшего товарища кое о чём, например, поселиться с ним вместе. Но это не ахтунг, ни в коем случае. Это попытка спастись от муслимов и любимых моральной комиссией юных националистов. Если кого-нибудь из них поселят в номер к Латаеву, исход будет смертельным - возможно, для обеих сторон. Если младший товарищ не согласен, Игорь все равно подарит ему упаковку для травы, потому что иначе ему пиздец.




5.

В номере Костя открыл карманный ноутбук: надо было хотя и с опозданием, но ознакомиться с творчеством коллег по семинару. Он давно собирался, но что-то мешало. То мать приводила из ночного клуба девушку, а отчим Фриц закатывал по этому поводу скандал. То на закрытом сайте выкладывали тексты Антонена Арто, и нужно было срочно договариваться с владельцем о скачивании. То свою макулатуру надо было дописать. А потом немцы стали сносить ближайшие дома и повредили кабель.

Он зашёл на сайт либерально-демократического фонда, чтобы просмотреть архив, ввёл пароль, и на экран вылезло белое облачко с сидящим на нём Иисусом:

"ЧТОБЫ ПРОЧЕСТЬ АРХИВ, ЗАЙДИТЕ НА ПОРТАЛ НОВЫЙ РАДОНЕЖ.РУ. ВСЁ ДЛЯ СПАСЕНИЯ ВАШЕЙ ДУШИ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС".

Ох ты ж ёб твою мать.

Только не хватало, чтобы мракобесы сохранили его данные, поставили шпионское оборудование и стукнули куда следует. А что делать? Можно было посмотреть с компьютера Игоря, но Игорь куда-то ушёл, а его ноут без пароля не открывался.

Ладно, козлы, зарегистрируюсь. Из-за вас потом новому провайдеру платить, уебаны.

Сайт православных либералов был удивительно хорош. Светло-зелёный, с Мариями в каждом углу. Сразу же появилась реклама:

"Презервативы для орального секса со вкусом постных продуктов. На ваш выбор! Обращайтесь в лавки союза "Христианская демократия Москвы и Подмосковья"".

Костя попытался найти раздел с архивами фонда. Чёрта с два. На экране внезапно возникла имитирующая новгородскую берестяную грамоту поебень со следующим текстом:

КЛАССИКА РУССКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ

Неизвестный автор

Почему евреем мы богаты?
Почему, куда ни бросишь взгляд,
Пролетает всюду он, крылатый,
Только пейсы по ветру свистят?

Гражданин и патриот России,
Знаю я ответ на свой вопрос:
Потому что с нами Божья сила,
Потому что здесь живёт Христос!

Мчат враги, забывши осторожность,
На святые русские места.
Здесь, в России, снова есть возможность
Продавать товарища Христа!

Из коридора донёсся визгливый бабий голос:

- Ой, тут даже краны в стену вмонтированы! А на фестивале народной поэзии мы жили вообще фиг знает где, без воды. И пансионат был устроен в здании бывшего борделя. Ужас! Я, верующий человек, вынуждена была находиться там, где купцы приводили своих... этих...

Вопли бабы заглушали однообразное азиатское бормотание. Костя отложил ноутбук и выглянул в коридор. Баба поспешила скрыться за соседней дверью, но он успел заметить, что она похожа на плохо ощипанную курицу, которую посыпали золой и пеплом, а после окунули головой в унитаз. Таджики, узбеки и русскопишущие китайцы деловито сновали туда-сюда. Косте показалось, что в массе они производят гораздо более приятное впечатление, чем русские.

И всё же это перебор. Многие азиаты не то что с трудом писали - они еле говорили по-русски. Почему их отбирали? Вернувшийся Игорь сообщил, что причина более чем проста.

После образования Сибирской республики местная творческая молодёжь совсем спятила. В смысле, та, что там осталась, потому что конформисты поспешили эмигрировать в Москву.

В позапрошлом году на форум пригласили пятерых поэтов и прозаиков из Сибири. Один обозвал руководителя семинара старым алкашом. Другой привёз с собой пульверизатор и, пока охранники пили, испохабил фасад картинками в ретро-стилистике гламурного фашизма. Третья вообще ни с кем не разговаривала, кроме знакомых сатанистов по видеофону. Четвёртый разговаривал не только с ними, но строго на сибирском языке. Пятый подложил либеральному фонду свинью - исписал обои в номере старыми проверенными лозунгами:

"Chaos Infinitus!"

"Нерусь, убей себя - спаси Россию!"

"РПЦ - Ряса, Пузо, Цепи".

А также:

"Истребим мы всех подонков, наркоманов, быдло, пьяниц.

С уваженьем, ваш коллега, белый либертарианец".

На тайной сходке редакторов было принято решение граждан Сибирской республики на форум больше не приглашать. Так образовалась лакуна, которую предпочли заполнить азиатами. Обои в пансионате отныне покрывались специальной дорогостоящей плёнкой, писать на которой было невозможно.

- Ладно, по хуй, - сказал Костя, - ты лучше объясни, в чём тут проблема. У меня уже третий антисионистский стишок на экране, а форум как бы либеральный.

- Во-первых, это вирус, - ответил Игорь, - а во-вторых, форум и правда "как бы". Сообщи разработчику.

К трём часа ночи, когда они уже успели выкурить немного травы и обстебать православный союз молодёжи, вместо берестяных грамот возникла ссылка на архив. Костя открыл роман Ивана Сухонина "Земля труда", номинированный на премии "Русский размер" и "Бакалавр литературы", но читать это было невозможно. Игорь, защитивший года два назад диссертацию по советской прозе, пояснил, что это скучнее Залыгина, Гладкова и Галины Николаевой вместе взятых. Потому, наверно, и номинировано.

Следующим в списке шёл роман Василия Супинина "Офис". Это было высокоморальное произведение о целомудренной любви менеджера по продаже фастфуда к уборщице храма св. Фрола и Лавра. Костя благополучно пропустил середину и прочитал эпилог: в духовном поединке между буржуйством и нищебродством победил Христос: менеджер всё бросил и поступил в семинарию, чтобы впоследствии жениться на уборщице. Судя по всему, произведение автобиографическое: на прилагаемой к файлу фотографии был толстенный молодой поп с длинной блёкло-рыжей бородой, и Костя вспомнил, что уже видел его в коридоре с бутылкой водки.

- Это, конечно, херово, когда у тебя такая жопа, что ты нужен только чокнутым уборщицам, - прокомментировал Игорь, сворачивая косяк из газеты "Антимасонский литератор", которую они нашли под подушкой: видимо, какая-то горничная записалась в Опричное братство и теперь агитировала. - Но вдвойне херово, что вместо тренажёрного зала ты идёшь молиться господу и писать роман. Я бы порекомендовал ему в качестве образца Джеймса Хэвока 1 , но, боюсь, комиссия по морали запретила всё, что им написано.

Из коридора снова донеслись вопли - теперь уже на нерусском языке. Кто-то совершал утренний намаз. Костя понял, что пора ложиться спать: читать архивы дальше было невозможно.




6.

Завтрак они проспали, а когда пришли в актовый зал, выступление директора фонда и его многочисленной родни уже закончилось. На сцену выполз пожилой пьяный дядька, напоминающий одновременно Ленина и проспиртованный гриб. Это был редактор отдела прозы одного, в прошлом - революционного, а нынче - уныло-либерального журнала.

- Несмотря на то, что духовное самосознание молодёжи год от года повышается, некоторые авторы продолжают затрагивать в своих произведениях гомосексуальную тематику и обсценную лексику, - забубнил он. - Вы обязаны помнить, что выступаете в роли совести эпохи, а не завсегдатаев дешёвого кабака. Насколько я помню, ещё в 2009 году дистрибьюторы отказались распространять книги рекомендованных фондом авторов из-за площадной брани. Комиссия по морали может обойти кого-то из вас стороной - она вообще очень странно работает, - но неужели вас не останавливает тот факт, что это могут прочитать дети?

- Вы могли бы повежливее выражаться о комиссии по морали? - осведомилась немолодая тётка в вульгарных бусах и шляпе с жуткими грибками и цветочками. - Вы и в приватной зоне озвучиваете всё это? Ну, и какие, по-вашему, после этого ассоциации будут у детей ваших знакомых со словом "мораль"?

Сама тётка говорила так, что у детей, и не только у них, возникала банальнейшая ассоциация с кашей во рту. Приходилось долго и упорно вслушиваться. Наверно, её родители слишком много времени уделяли морали и слишком мало - ортодонту и логопеду. Это была мать номинанта Ивана Сухонина, заведующая отделом прозы в детском журнале Ирина Сухонина-Киселёва. Ещё в юности она прославилась благодаря умению выдавать по три романа в год - и взрослых, и детских, и особенно - псевдоисторических, с шутками на уровне фельетона из советской районной газеты. До развала рашки Сухонина безуспешно пыталась сочетать откровенный конформизм и неумелое заигрывание с модной революционной тематикой, чтобы не выглядеть в собственных глазах полным отстоем и привлечь побольше читателей - ведь, согласитесь, стыдно, когда тебя читают только придурки и слезливое бабьё. Леваки посмеивались над ней, если вообще читали, контркультурщики - в упор не видели, и в отместку Ирина стала изображать их исключительно пьяницами, наркоманами, трансвеститами, неряхами, бездарями и дебилами. Это спасло её от комиссии по морали. Сначала христианские демократы нашли в Ирининой тягомотине явный неотроцкизм, но чуть позже глава комиссии, осиливший две трети её двенадцатого романа, понял, что такие злобные памфлеты о "матерящихся псевдобунтарях", "тупых немытых анархистах" и "психованных мужеподобных феминистках" может писать только латентный христианин, домостроевец, консерватор.



Косте очень хотелось спать. Бухой дядька наконец свалил, напоследок вякнув что-то о патриотизме и вреде пьянства. Сидящие во втором ряду мальчики из православного союза молодёжи сделали рожи кирпичом и зааплодировали. К микрофону подлетела попадья Рыжова в чёрной юбке до пят и сером платке.

- Уважаемые дамы и господа, братья и сёстры во Христе! - видимо, на азиатов ей было откровенно плевать. - Сегодня Германом Ринатовичем была затронута крайне важная тема: банк "Русский буржуй" отказывается выплачивать нам дивиденды! Мы будем молиться, чтобы господь смягчил сердца наших замечательных спонсоров и даровал им долгие годы в мире счастья, добра и любви.

- Я щас сдохну, - тихо сообщил Игорь.

- Вы не могли бы промолчать? - прошипела очередная православная поэтесса, похожая на вяленую рыбу, посыпанную мукой. Платье цвета обёрточной бумаги ей очень шло.

- Мог бы, конечно, - лениво признался Игорь, - но рядом сидите вы, внушающая мне искреннее сочувствие. Я понадеялся: вдруг мои правдивые слова помогут вам понять всю фальшь и ебанутость подобной затеи? Используйте шампунь от перхоти "Эльсев" пять в одном.

- Вам лишь бы оскорблять женщин, вы циник, подонок, подлец, - яростно прошипела поэтесса, которая регулярно пропивала зарплату, и деньги у неё оставались только на мыло "Секрет диаконисы".

- Да нет. Вчера я сказал то же самое Ивану Сухонину. Он пожаловался на меня мамочке. Теперь, если я настолько деградирую, что начну писать для учеников коррекционной школы, в журнале сухонинской мамки меня не напечатают никогда.

- Вы знаете, кто?..

- Никто в кубе. Идите скорее стучать на меня директору.



- ...и неквалифицированность, если так можно выразиться, профанация. Заявление польского архиепископа о неправомерности действий московской комиссии по морали дискредитирует не только его, но и католическую церковь как таковую. Как в этой связи не вспомнить чудесные строки нашей старшей современницы, лауреата премии "Пророк", поэтессы, недавно причисленной к лику святых, матушки Марии Никаноровой? - Попадья достала из кармана юбки миниатюрный пульт управления и нажала на пуск.

На плазменном экране над головой Рыжовой появилось перекошенное изображение худой и седой женщины в чёрном платье. Словно из бездны шеола донёсся душераздирающий, с подвываниями, крик:

Варшава гневная! С тобой мы не в ладах!..

Не выдержали даже некоторые христиане. Костя тоже поспешил из этого проклятого места и чуть не споткнулся: пол устилали древние, давно подлежащие списанию провода. Похоже, беспроводная аппаратура была только у попадьи Рыжовой.

На крыльце народные поэты и писатели-деревенщики обсуждали вчерашний поход за выпивкой.

-Даня, что ты мне навязываешь свои субъективные взгляды? Я же тебе не навязываю свои объективные.

-Говори потише, блин. Ну, и что дальше? - спросил Василий Супинин.

-Ну, раз тут тоже после восьми водку не продают, Ваня Сухонин, уже хороший, на край деревни пошёл. А там вход на дачу со стороны леса, через бывший скотный двор. Такой, типа пристройки. Раздолбаи какие-то живут, или не живут, хрен их знает. На веранду дверь заперта, а там - ни хрена. Ну, он вернулся с двумя бутылками перцовки, говорит, деньги воровать нечестно, а спиртное - хрен с ним. Тем более, что небогоугодные люди там ошивались, на стенке сотона висит, голые бабы...

-Ни хрена себе.

-Ха-ха-ха!!

-Вот отведут тебя в ментовку прямо с награждения, тогда я послушаю, как ты будешь ржать.

-Бля, ребят, меня так этот мудила, который матом пишет, бесит. Этот, кандидат наук, жид, наверно. Ещё и выёбывается. Журнал у него какой-то. Сам в Чехию съебался и в ус не дует. Ему, бля, лучше знать, как Россию, ебать, обустроить!

-Так иди скажи ему, чтоб ебошил отсюда.

-Один, что ли?

-Ага.

-Ты всегда меня подставлял.

-Если бы я тебя не подставлял, мы оба давно уже были бы на зоне.

-А мне по хуй, - вмешался поэт по имени Данила. Он приехал из Урюпинска, нигде не печатался и был уже прилично пьян. - Давайте лучше петь.

-В тебе музыкального слуха столько же, сколько в этом заборе, - сказал Супинин.

-А ни хуя! Представь: вдруг в этом заборе просто до хуя музыкального слуха!

-Давайте я лучше стихи почитаю. Классика. В "Нашем соплеменнике" печатали в девяностые, когда для нашего брата националиста свобода была, и можно было жидов только так ебошить!

Выхожу один я на дорогу.
Ночь темна. В руках моих топор.
Говорят, жидов в России много,
А по мне так - явный перебор.

-Уймись, Даня, - сказал Василий. - Если бы не жиды, у нас бы Христа не было, хотя я их, конечно, тоже не люблю. Все люди - братья.

-Это твои они братья, а мои они - пидарасы и угнетатели.

-Ты глянь вправо - сосед жида курить вышёл. Настучит.

-Хорошо, - мрачно произнес Данила. - Я буду молчать.

-Слава тебе, господи.

-Я провожу эту сволочь только взглядом, а не пинком. И даже взглядом, может быть, не провожу. Он продался западу и пишет богохульные вещи, он меня ненавидит. Я всегда буду презирать таких, как он. Контркультурщиков, бунтарей сраных, матерщинников... ну, которые типа матом пишут, а не только говорят. И оперных певцов, которые в грёбаном фраке орут заученные слова, написанные каким-нибудь итальяшкой двести лет назад, не понимая их смысла, не вникая в содержание, лишь бы повыёживаться, лишь бы старые дуры в декольте кидали на сцену розы в целлофане. Настоящий творческий человек, он - страдает, а не в Чехии журнал издаёт! А он меня вчера назвал... малоталантливым! Не имеет морального права. Вот что говорит об этом анонимный автор двадцатого века:

Пускай поэт лежит в канаве,
Ты осуждать его не вправе.
Вся жизнь поэта - боль и мука,
А ты - мудак, говно и сука!

Я не скажу ему это, но как-нибудь он посмотрит на меня и поймёт. А может, и скажу. Я всё могу, если меня вывести.

- Депрессивно-параноидный синдром с элементами мании преследования, - диагностировал Костя, подходя ближе. - Ребята, кому вы нужны, спите спокойно. Вы такие дураки, что вас даже пиздить неохота.

Он ушёл, провожаемый мрачными взглядами внезапно протрезвевших коллег.



На сцену медленно, как улитка, заползал седенький старичок в дореволюционном пиджаке. Наконец он подобрался к микрофону, откашлялся.

- Дорогие друзья. Наш журнал издаётся с 1937 года, у него нынче юбилей. - Жидкие хлопки. - Меня попросили сказать пару слов о редакционной политике. М-мм... я даже не знаю.

Рядом с Костей села светловолосая голубоглазая девушка, на вид лет двадцати (потом он узнал, что ей уже двадцать восемь), похожая на арийку с гламурно-фашистских плакатов свободной эпохи. На ней были чёрные джинсы и футболка с надписями на иврите. Костя иврита не знал. Ему подумалось, что девушка - наци и таким образом издевается над сионистами.

- Кхм... Я бы хотел прояснить следующее. Некий юноша предположил, что редактор Алкснис выносил рукописи на помойку, предварительно не прочитав. Это неправда. То, что ему некогда было читать, я знаю, но где именно эти рукописи и зачем оскорблять наш коллектив домыслами насчёт мусорной ямы, я не знаю.

- Интересно, это он на полном серьёзе? - тихо спросил Костя у соседки.

- К сожалению, да. - Девушка вздохнула. - Мне его так жалко. Он похож на моего дядю Якова.

- Я ещё раз напоминаю: наша редакция рукописей в электронном виде не принимает, не печатает и не рецензирует. Высылайте обычной почтой. Полученные рукописи не рецензируются и не возвращаются...

- ... и спустя пять лет относятся на помойку, - буркнул поэт из Алма-Аты.

- Живи долго, дедушка, - нежно произнесла блондинка, - обязательно доживи до следующего выноса мусора из редакции. Он такой милый... Я не понимаю, как можно на него сердиться. Не присылайте ему ничего - и всё!

- Гевэрет Дана-Маайян Розенталь, вы думаете, я глухой? - крикнул редактор, уже собиравшийся уходить. В зале начали смеяться, и стало уже не так противно, как было. Но к микрофону в десятитысячный раз подбежала попадья, и стало всё, как раньше.

- В завершение хотелось бы сообщить, что фонд принял решение о присуждении премии имени Катерины Шамариной, бывшей стипендиатки форума, а теперь - известного писателя, лауреата премии МП РПЦ. К прискорбию, стало известно, что чернославская комиссия по морали изъяла произведения Шамариной из местных библиотек. Они показались благочинному отцу Иоанну Пескоструйскому... еретическими!

Старики в первом ряду заворчали. Кто-то зааплодировал.

- Как супруга духовного лица я смею заявить, что о скандале с отцом Пескоструйским московская патриархия осведомлена и примет меры. Я имею в виду инцидент с послушником монастыря. Человек, который хочет отвлечь паству от собственных сомнительных деяний...

Директор фонда выразительно указал журналом "Наш соплеменник" на часы, висевшие чуть выше плазменной панели.

- Хорошо, хорошо, закругляюсь. Но я всё же хотела бы немного рассказать молодым писателям о творческой судьбе Катерины Витальевны.

На экране появилась умотанная жизнью тётка в дешёвом плаще. У неё было круглое лицо с носом картошкой и бледно-голубыми испуганными глазами.

- Шамарина была примером для многих и многих наших семинаристов. Она всю жизнь прожила в маленьком городке Чернославской области, работала в местном Доме культуры. Её книги проникнуты болью за душу простого человека, стремлением к лучшему и древней библейской мудростью.

Игорь Латаев постоял некоторое время в дверях, слушая эту галиматью. Конечно, он читал Катерину Шамарину, прославившуюся в узких кругах благодаря повести о простых мужиках, братьях Быдлане и Козляне, искавших на пустыре зарытую отцом бутыль самогона и в итоге нашедших спасение. Игорь был искушённым человеком, но даже он не понимал, была Катерина расчётливым конформистом, спекулирующим на своём плебейском происхождении, или бесхитростной дурой, которой злые глумливые интеллигенты внушили, что она литератор.

- По оценкам рецензентов, в короткий список премии вошли: Иван Сухонин, Подмосковье, Василий Супинин, Подмосковье, Наталья Туберозова, Калужская область, Улугбек Надыров, Алма-Ата, Дана Розенталь, Палестина, Константин Седов, Германия. Теперь в чём состоит ваша задача. Во время своего последнего приезда в Синьки Катерина Шамарина, которой тогда было тридцать три года, подобно своим героям, закопала возле пруда фляжку с коньяком. Она надеялась вернуться на следующий год и откопать её. Это такое нестандартное развлечение... но на следующий год началось сами помните что, и местная администрация не согласилась не только оплатить проезд молодых писателей на форум, но и в полном составе уволилась. Нам трудно сказать, кого из списка мы больше выделяем и ценим. Пусть решает судьба, суд божий. Тот, кто после ужина первым обнаружит фляжку Катерины Шамариной, получает диплом и тысячу рублей. Лопаты можете взять у завхоза.

(Стоит ли напоминать, читатель, что это происходило ещё до инфляции?)

- Это что за ссаный цирк? - пробормотал Костя, медленно продвигаясь к выходу - монголоиды создали страшную давку. Его не оставляло ощущение, что он находится одновременно в метро и сумасшедшем доме.

- Я уже не первый год езжу, - сказала Дана, - и мне говорили, что Рыжова до свадьбы маялась ролевухой, ну, это такие ряженые были, вроде хиппи. В эльфов переодевались, гномов, чертей. И мать будущей попадьи всё детство её таскала в лес с картонными мечами бегать и клады искать. Теперь все эти инфантилы, до тридцати пяти лет бегавшие с мечами и называвшие себя галадриэлями, стали нашим начальством. Полюбуйся на результат.

- А откуда ты знаешь, ты ведь израильтянка? - спросил Костя.

- Я до восемнадцати лет жила в России. С меня хватило.

- А мне кажется, это не в конкретной субкультуре дело, просто такой менталитет. Как у Блока. Русский бред, русский абсурд...

Костя обернулся. За ними брела Наталья Туберозова, похожая на курицу, обсыпанную мукой. На шее у неё висел крестик. Ей бы больше подошла табличка "Подайте на пропитание, сами мы не местные".

- Дана, я так удивилась, что я вместе с вами в этом списке, - недовольным тоном произнесла она.

- Вас это смущает? - ласково спросила Дана.

- Да вот странно, вы же двоюродная сестра режиссёра-порнографа, которого директор нашего фонда хотел засудить.

- О, господин директор всем нам доказал свою объективность и национальную терпимость. За его репутацию мы спокойны. У вас есть к нему претензии? Или ко мне?

- Интересно, когда вы успели столько написать? Вы же в армии служили, и у вас ребёнок.

- У ребёнка есть отец, - невозмутимо ответила Дана.

- Я не читала, что вы пишете, потому что мне Сухонин сказал, что там мат. Но вы же женщина! Как вы можете так равнодушно говорить о ребёнке? Тем более, еврейская семья...

- Ребёнок после развода живёт с отцом. Я помогаю его содержать. И причём тут еврейская семья? Мы не ортодоксы.

- Нет, не понимаю!

- Может быть, я забыла русский? Это мне кажется, что я всё ещё говорю без акцента, но со стороны... Я могу повторить вам это на английском, иврите, идише и польском. Тогда поймёте?

- Наташа, вас только что послали подальше, - перевёл Седов.

Наталья посмотрела на него, как исламский террорист - на синагогу, и отправилась сочинять кляузу комиссии по морали. До ужина ещё можно было успеть.




7.

"молитву придумали писатели, у которых не было возможности занести слова на бумагу, тогда ещё не изобрели бумагу, а всё время носить с собой дощечки было неудобно, поэтому самые лучшие древние молитвы - это стихи. молитву придумал тот, кто не мог ничего делать: чтобы его не забили камнями в поселении за бездействие, он сочинил, что от слов, следующих друг за другом в определённом порядке, бывает польза. тогда его не убили и даже дали ему поесть, чтобы он помолился за остальных. он так хотел жить, что правдоподобнее всех остальных разыграл божественное помешательство. с тех пор ему верили.

никакой другой пользы от молитвы быть не может.

в деревнях все живут, как ублюдки. молитвы действуют только на территории мусульманского поселения, потому что мусульмане глупее всех.

господи, покажи мне, как не молиться - не делать ненужное. пока стреляют, я могу пригнуться и записать в блокноте, что происходит. за то время, пока я обращаюсь к тебе, которого нет, со с старыми затверженными словами, я успел бы найти новые. от них, как и от обычной молитвы, нет никакой пользы ни для кого, кроме произносящего их впервые".


Дана-Маайян Розенталь.


- Знаешь, из-за чего я на самом деле сюда приехал? - спросил Игорь. На улице уже стемнело. Соискатели премии, успевшие прилично поддать, с лопатами брели к пруду. Охранник, смотревший им вслед, покрутил бы пальцем у виска, если бы не знал, что в будке установлено видеонаблюдение. - Меня, конечно, интересует, появится ли здесь хотя бы один вменяемый человек, с которым я буду сотрудничать, но главное, я прочитал, что приедешь ты... Сходила бы ради интереса: такой зоопарк; это же здорово - наблюдать за идиотами.

- У меня кредит в банке "Хесед Авраам", но я не пойду. Премии раздают своим. Меня внесли в список из соображений политкорректности, но условия составлены так, что становится ясно: человек вроде меня сразу откажется. Не надо было ездить? Тебе хорошо, а у нас литература сдохла. На всех языках.

- Не только из-за политкорректности, - сказал Игорь. - Можно подумать, ты сама не понимаешь. А литература и здесь давно уже сдохла. Ты посмотри на эти рожи. На эти рясы! Чтобы о них писать, нужно быть Лесковым и де Садом одновременно.

- Какой Лесков? Зачем писать? Литература сдохла, - лукаво ответила Дана.

На несколько секунд воцарилась тишина. (Вот видишь, любезный читатель, как вредно читать производственные романы, всю эту унылую гладкопись? Дня два или три после этого тебя атакует вирус штампа. Не читай такое никогда. Вот что читай: "Ритуалы из яслей увековечены в дисциплине могил, где источником белых калений служит жестокая память забытых любовников, иллюзорная, рваная рана, бесконечно бомбящая огненными драгоценностями. Живущие под сим балдахином - сумасшедшие дети болезни, расцветающей чарующими картинами, что фатально марает внутренний аутсайдер, ганглий горьких нектаров, скорбный скипетр поражения в изнасилованных диадемах. Падающие звезды, изгнанные из вывернутых спиральных туманностей, рушащиеся шпили призрачного сияния пробивают пустынные днища лагун, борта и палубы галеонов. Одиночество репродуцируется, фаллопиев магнетизм исторгнул полтергейст прокаженных; это романс распятых маньяков. Оттраханные священники, сломавшись на колесе, блюют склепной правдой. Пусть бастионы святой чумы перевернутся под сим очищающим натиском, великолепным, как бритвенный шторм, разрывая вуаль целомудрия, омрачившую души как простынь покойницкой, саван преступности". <Плагиат? - прим. ред.>)

- А что это за парень с тобой? - спросила Дана, допивая вино. - Похож на еврея.

- Ничего удивительного: почти все небездарные русские писатели напоминают евреев. Жыды в России больше, чем жыды.

- Он ещё и небездарный?

- Да, только не знает, что ему дальше делать. Он бывший активист анархо-фашизма, то есть, так в Германии теперь называют красти, выступающих против ислама и пацифистов. Никакого фашизма там нет, в общем-то. Написал об этом повесть и до сих пор не может понять, зря потратил время или нет, а здесь ему об этом не скажут. Я хотел его напечатать, а сейчас думаю: может, и не стоит? Некоторым людям лучше не писать. Пусть живут.

- Может быть, он хороший человек, - сказала Дана, - и всё же я надеюсь, что он ещё не скоро вернётся.

<Далее вырезано комиссией по морали. - ред. >




8.

Следить за выполнением задания был послан старый писатель Антон Гущин, запойный алкоголик, которого когда-то называли рупором нового реализма. Впрочем, говорят, новый реализм - это хрустальная фантазия одной прелестной юной брюнетки, которой взрослые дяди зачем-то разрешили публиковать критические статьи.

Фляжка с коньяком Катерины Гущину была не нужна: у него была своя. По дороге он её выпил и начал хрипло орать:

- Бездари! Всё проебали, идиоты, ебало бы вам всем набить. Суки, вы меня читали хоть раз в жизни? Вы понимаете, что меня в учебниках печатают?

Это тоже была фантазия. Никто его давно уже не печатал. А он давно уже ничего не писал, кроме листовок для марша несогласных. С чем он не согласен, никто толком не понимал. Наверно, с тем, что после пьянки болит голова. Перманентное похмелье было естественным состоянием прозаика Гущина.

- Антон Юрьевич, идите в пансионат, - не выдержал Сухонин.

- Пошёл ты сам... в пансионат! Графоман, и мать твоя дура. Овца тупая! - Гущин замахнулся на молодого коллегу, но потерял равновесие и упал под куст. Писатели на минуту застыли над его телом, как почётный караул возле гроба Ленина.

- Спит, сука, - тихо констатировал Василий. Помолчав, добавил: - Если на суку не откликается, значит, точно спит.

- Вы как отзываетесь о русском писателе? - взвизгнула Наталья. - О рупоре наших надежд, флагмане свободы? Вы, священник!

Василий понял, что эта змея обязательно настучит комиссии, если он не отволочёт ветерана обратно в пансионат. Не бросать же его здесь.

- Хорошо, - мрачно сказал он, - это я оговорился, больше не буду. Это междометие. Будить бесполезно, он так на всех банкетах засыпает.

- Тут вас не банкет!

- Ага, - кивнул Василий. - Ну, с богом. Значит, не судьба мне было награду стяжать. - Он взвалил флагмана реализма на плечо и потащился обратно. Василий весил сто двадцать килограммов, а ветеран просвещения - всего шестьдесят пять, и вскоре Гущин был доставлен в номер. За спасение ветерана поп был награждён двумястами рублями и памятной грамотой.



Фонарь не светил. На тёмном небе изредка мелькали огни спутников. Американцы вовсю осваивали открытый русскими космос.

Парни старались копать молча, не отвлекаясь на межрасовые и межконфессиональные склоки. Наталья совсем выбилась из сил. И никто из этих козлов не согласился ей помочь, никто не спросил, как она себя чувствует, никто даже не смотрит в её сторону. Сначала она обрадовалась, что еврейка не пойдёт: Дана была гораздо сильнее, а проиграть другой женщине обидно. Но радость давно иссякла. С каждой минутой Наталье становилось всё хуже. Муж её бросил, когда узнал, что она вступила в местную комиссию по морали и собирается воздерживаться по пятницам. Редакторы хвалили каких-то нехристей. Кожа шелушилась, волосы вылезали целыми прядями, а на дорогие кремы не было денег. Утреннее похмелье плавно перешло в страшную мигрень. Хотелось покончить жизнь самоубийством.

Наталья вспомнила, что ей говорила попадья Рыжова: фляжка великой писательницы якобы обладает какими-то магическими качествами; но стоит ли доверять бывшей толкинистке - она ещё не то наговорит, а потом благополучно покается, и ничего ей за это не будет. Лопата наткнулась на что-то твёрдое, Наталья хотела вслух произнести благодарение господу, но это оказалась консервная банка.

В конце концов, слава, деньги и даже магические артефакты - не главное в жизни православного писателя, устало подумала она. Это знак. Она не должна отвлекаться на посторонние вещи, ей нужно думать только о нравственности. Если такие, как она, забудут про мораль, народ погибнет. Тот самый народ, о котором писала Катерина.

Бросив лопату, Наталья поплелась по неосвещённой дороге назад. Голова болела всё сильнее и сильнее. Но она обязана была преодолеть свою слабость, без единой жалобы вынести это испытание: ведь ей предстояло отредактировать две последние жалобы в комиссию.



- Чего ты, узкоглазый, на мой участок землю кидаешь? Хочешь засыпать то, что я откопал? Хитрый какой...

Иван Сухонин и Улугбек напились совсем недавно, за ужином, и ещё не успели протрезветь. Косте давно уже всё это надоело. Он старался воспринимать происходящее как неплохую тренировку, чтобы победить искушение раздолбать Сухонину голову лопатой.

- Чего ты доебался? - деловито спрашивал Улугбек. - А? Завидно, что тебя из-за мамы печатают, да?

- А тебя - из-за того, что ты узкоглазый! - заорал Иван.

- Блядь, заткнитесь уже, - не выдержал Костя.

- Ты-то, блядь, вообще жыд, - сообщил Иван. - Щас лопатой уебу всех! Завистливые уроды!

Костя поставил Ивану подножку, тот упал рожей прямо в глину. Подбежал Улугбек и стал радостно пинать его. Костя пару минут смотрел на это, потом, опираясь на лопату, отошёл к изгороди. Эти люди так надоели ему, что их не хотелось даже бить, хотя он был гораздо ловчее обоих и давно бы их отпиздил при желании. Что я вообще тут делаю, подумал он. Неужели всё это имеет какое-то, пусть даже косвенное отношение к литературе? Ему захотелось домой - нет, не к мамаше с её мазохистами, а в варшавскую анархо-коммуну, где есть, кроме него, только один русский и нет ни одного писателя.

Небо стремительно темнело, и спутники сверкали всё ярче.

Наконец он встряхнул головой, чтобы придти в себя, и оглянулся. Оба его конкурента спали, почему-то обнявшись, вымазанные глиной и мокрой землёй. В ногах у них валялись лопаты. Костя уже не помнил, где проходила граница отведённой ему территории: весь участок был перекопан, везде виднелись следы сапог и вмятины от лопат. Наверно, никакой фляжки на самом деле не было, эту историю придумало руководство, чтобы поиздеваться над молодёжью, как деды в московитской армии.

Он вернулся в пансионат к пяти утра. В комнате никого не было. На прикроватной тумбочке лежало расписание мероприятий; в полдень планировалось выступление попадьи Рыжовой и день памяти святой преподобной Марии Никаноровой.

Итак, надо успеть хотя бы немного выспаться, чтобы взломать пароли.




9.

- Дорогие братья и сёстры, я предлагаю вашему вниманию видеозапись со стихами Марии Никаноровой "Апология Бога", после чего мы подведём итоги конкурса, - объявила попадья и включила свою богоугодную программу. Ей казалось, что это пиздец охуенно круто.

Много лет назад будущие члены комиссии по морали пустили слух, будто одна контркультурная писательница во время выступления Марии вживую включила на телефоне запись попсовой песни. Костя читал эту писательницу и прекрасно понимал, что такая хуйня ей просто в голову не могла придти. Он спросил бы её, как всё было на самом деле, и зачем она поехала в этот гадюшник - неужели только праздных наблюдений ради, - но её давно уже не было в живых.

На экране появилась измученная постами, но при этом накрашенная попадья Никанорова с белой книжкой в руке, но стихи о духовности не прозвучали: вместо них раздалось оперное контральто:

The devil has designed my death
And is waiting to be sure
Plenty of his black sheep died
Before he finds a cure

Oh Lord Jesus
Do you think I served my time?
The eight legs of the devil now
Are crawling up my spine 2 

Ни одна христианская поэтесса не посмела обратиться к богу с такой убийственно серьёзной, почти неощутимой иронией, с таким насмешливым стоицизмом. Костя вспомнил, что и Диаманда Галас, и эта старая кликуша М. родились в 1955 году. Кажется, там даже число рождения совпадало.



Костя поспешил долой из этого проклятого места. В дверях он столкнулся с Игорем.

- О ёб твою мать, - восхищённо проговорил Латаев, - значит, тебе всё же это удалось. Давай скажу, что это я. Мне всё равно ничего не будет, тем более что я гражданин другой страны, а в Ингерманландии, с этим вашим двойным гражданством, всё очень сложно.

- Не надо, - спокойно сказал Костя.

- Извини, если тебе показалось, что я хочу прославиться, взяв на себя ответственность за хулиганство. Мне всё это давно уже не нужно. Тридцать лет - это тридцать лет.

Косте не хотелось говорить, что ему уже ничего не нужно. Утром ему приснилось, что он нашёл старую поцарапанную флягу под ворохом опавших листьев. Когда он отвинтил крышку, ему примерещился жуткий сон во сне, о публикациях в московских журналах, премии "Бакалавр", рецензиях правильных тёток и эзоповом языке, которым он теперь владел виртуозно, а потом он проснулся и увидел в зеркале редактора патриотического журнала "Наш соплеменник". Потом он проснулся окончательно, и легче от этого не стало.

Я не буду ничего писать, подумал Костя.

Всё равно лучше, чем у Даны Розенталь, вряд ли получится. Зато взорвать здание банка на улице Эмилии Платер - это ему по силам.




Эпилог

25 октября 2037 года, город N.



Утром в доме Катерины неожиданно заработали телефон и интернет.

- Мы пытаемся повлиять на комиссию, - сказал директор фонда. - Откройте имейл, вам должно придти письмо с руководством к действию.

Когда Катерина открыла почту, взору её предстал следующий текст:

Ждут давно масоны машиаха...

Это был всё тот же антисионистский вирус. (А ты как думал, любезный читатель? Он неистребим.)

Катерина матерно выругалась, натянула сапоги, фуфайку и пошла работать. Земля замёрзла, навоз было закапывать всё труднее. Уставшая Катерина хотела отбросить лопату, но услышала звон металла. Святый боже! Именно на этом месте она после попойки с девчатами из "Единой России" закопала флягу с коньяком и забыла. Она краем уха слышала, что некоторые думают, будто она зарыла клад во время форума молодых писателей в подмосковном посёлке. Языки людям неплохо бы подкоротить. Накажи их, боже вседержитель.



2009



    ПРИМЕЧАНИЯ

     1  Джеймс Хэвок (James Havoc) -британский экстремальный писатель эзотерического хоррора и эротики. Был главой издательства Creation Books, лидером группы The Church of Raism с готической дивой Rose McDowall. Автор новелл: "Рэизм" (1989), и "Белый Череп" (1996), а также сборника коротких рассказов "Сатанокожа" (1992). На русском опубликована "Мясная лавка в Раю".

     2  "Дьявол запланировал мою гибель / и выжидает, чтобы обрести уверенность, / в том, что большинство чёрных овец умрёт, / раньше, нежели он спасётся. / Боже, ты думаешь, я в своё время был тебе достойным слугой? / Восемь ног дьявола теперь крадутся по моему хребту". (Let My People Go в версии Диаманды Галас)




© Елена Георгиевская, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I [Однажды мне приснился сон... На железнодорожной станции города Баку стоит огромный пассажирский поезд, на каждом вагоне которого имеется табличка с удивительной...] Галина Бурденко. Неудобный Воннегут [Воннегут для меня тот редкий прозаик, который чем удивил, тому и научил. Чаще всего писатели удивляют тем, чему учиться совершенно не хочется. А хочется...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II [у тебя сегодня смс / у меня сегодня листопад / хочется бежать в осенний лес / целоваться в листьях невпопад] Виктория Смагина. На паутинке вечер замер [я отпускаю громкие слова. / пускай летят растрёпанною стаей / в края, где зеленеет трын-трава / и трын-травист инструкцию листает...] Александр Карпенко. Крестословица [Собираю Бога из богатств, / Кладезей души, безумств дороги; / Не боясь невольных святотатств, / Прямо в сердце – собираю Бога...] Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" [Главный редактор журнала "Гостиная" Вера Зубарева отвечает на вопросы о новой международной литературной премии "Лукоморье".] Владимир Буев. Две рецензии. повести Дениса Осокина "Уключина" и книге Елены Долгопят "Хроники забытых сновидений...] Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") [Сборник рассказов Алексея Небыкова обращается к одному из чувств человека, принятых не выставлять напоказ, – к чувству страха – искреннего детского испуга...] Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью [20 июня 2024 года в библиотеке "над оврагом" в Малаховке прошла встреча с Владимиром Борисовичем Микушевичем: поэтом, прозаиком, переводчиком – одним...] Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех [Выдержи боль, как вино в подвале веков. / Видишь – в эпоху света открылась дверь, – / Это твоя возможность добыть улов / детского света в птице...]
Словесность