ПРИЙТИ, ЧТОБЫ ОСТАТЬСЯ
Беспощадные холода вслед за буйными метелями придавили к земле маленький островок жизни, затерявшийся среди вековых деревьев. В холодном лесном неуюте спрятались в сугробах три покосившиеся избёнки. Одна из них - контора лесхоза, другая - жильё директора, третья - обитель конюха Панкрата и бухгалтера Фёдора Осиповича, которые, видимо, поселились вместе, чтобы собрать воедино грехи и заодно избавиться от одиночества.
Время послевоенное, лихое и голодное, для всех одинаково трудное. Изба директора Ивана Ивановича Санькова ничем не лучше других. Такие же углы в белом инее, скрипучий некрашеный пол, заледеневшие окна, иногда плачущие мутными слезами, оживая от дополнительного тепла печки "буржуйки". Вода и хлеб привозные, дрова вольные, на столе - еда нехитрая. Чаще всего это суп, сваренный в больших консервных банках из-под американской тушёнки.
Всё, как у всех. Столы, топчаны, табуретки, комод для белья, шкаф для посуды. Разве что помимо прочего - патефон с единственной грампластинкой "Сказки Пушкина" да телефон на стене. Покрутишь ручку, трубку к уху поднесёшь:
- Алло, дежурная! Мне Знаменку!
- Соединяю. Говорите...
Вдоль стены - длинная лавка. На ней обычно дежурила, отвечая на звонки, маленькая Люсенька.
- Папа, тебя! - с криком она бежала в дальнюю комнату, и её тоненькие косички смешно подпрыгивали на маленькой аккуратной головке.
- Ах, ты, мой цветок-лепесток! Солнышко с косичками! - обнимал он девочку, и его глаза из-под карниза густых бесформенных бровей, раньше времени припорошённых пеплом, излучали тепло необыкновенное.
- Хочешь, Люсёк, я тебя к Фёдору Осиповичу отведу? - спрашивал Иван после минутного разговора по телефону. - Понимаешь, дочь, мне на дальнюю делянку ехать надо. Озоруют там мужики - лес рубят. А места заповедные.
Люсенька к Фёдору Осиповичу идти не хотела, но всё понимала. Рука об руку с отцом, перешагнув высокие сугробы, через несколько минут девочка гладила дядю Федю-ёжика по щёточке седых жёстких волос. Потом, нацепив его очки с толстыми круглыми стёклами, хозяйничала на письменном столе, сердясь на беспорядок. Чистую бумагу - в стопочку, карандаши и ручки - в стакан, счёты - на правую сторону. А теперь самое время пощёлкать их костяшками, потом, подражая Фёдору Осиповичу, обмакнуть в чернильницу перо толстой деревянной ручки и написать на листе бумаги пару знакомых букв - "Л" и "С", что означало - Люся Санькова.
Вскоре работа заканчивалась, и начинались часы томительного ожидания у окна. До боли в глазах Люся всматривалась в каждую отдалённую точку на дороге в надежде, что она, по мере приближения, превратится в человека, а ещё лучше, в её отца.
- Что весну ждёшь, а она не торопится? - шутил Фёдор Осипович. - Тогда ты её, красавицу, представь: сарафан зелёный, цветами украшенный, кофта белая, с рукавами широкими, русскими узорами вышитая... А сама, как ты, румяная, в косах ленты алые, волосы - колоски пшеничные ...
Неожиданно старик замолчал, охнул, сунул под язык таблетку. Пришлось Люсеньке эту картину самой дорисовать:
- Махнула красавица рукавом - потекли ручейки разговорчивые, махнула другим - на деревьях распустились листочки клейкие... - Дедушка, а скоро папа приедет?
- Скоро, деточка... Ты, главное, жди... Это самое большое счастье, когда есть кого ждать.
Но белая пустынная дорога не оправдывала ожидания. Разве что разнообразил пейзаж конюх Панкрат на лошади, запряжённой в сани, да, боязливо оглядываясь, подбегал к нему за подачкой вечно голодный Пират.
К вечеру, уронив седую голову на счёты, уснёт Фёдор Осипович... Утомившись, положит голову на подоконник и уснёт Люсенька... Потом её, сонную, прикрыв полами распахнутой шубы, отец на руках домой доставит.
Как-то ночью, когда мело, а Хозяин Вселенной забыл воткнуть в чёрный лист неба кнопки-звёзды, когда совсем рядом выли голодные волки, а встревоженный Пират визжал от страха, кто-то настойчиво постучал в дверь. Иван, чиркая спичками и неосмотрительно разбрасывая их вокруг, вышел в сени.
- Кто?
- Откройте, люди добрые, не дайте замёрзнуть...
Сердце сначала взлетело, потом ухнуло вниз. С ног до головы обдало жаром. Она! Иван решительно распахнул дверь - на крыльце стояла незнакомая молодая женщина.
- Вы Иван Иванович? Я - к Вам...
- Заходите, если ко мне... - буркнул хозяин.
Вошла. Поставила на пол котомку, берёзовым веником смела с валенок снег, развязала за спиной узел огромного клетчатого платка, распахнула старенькую фуфайку, поправила сбившееся между ног ситцевое платье в мелкий горошек, тяжело вздохнула, выпрямилась... Вот, мол, я... Вся тут... Какая есть...
- Люся! Чаю! Гости у нас!
Села за стол, осмотрелась... Чадила, мигала керосиновая лампа на столе. Взгляд ночной гостьи сумел выхватить из полутьмы только чучело огромного глухаря в дальнем углу да чьи-то ветвистые рога.
- Лосиные?
- Нет, мои. Проветриваю... - пошутил Иван.
Улыбнулась. И только теперь Иван позволил себе рассмотреть гостью. "Обычная. Таких много, - решил он. - Ах, нет, глаза необыкновенные, васильковые..."
Люся поставила на стол чайные чашки с блюдцами, пузатый закопчённый чайник, когда-то зелёного цвета, и другой, маленький, с розочкой на боку, исходящий ароматом лесных трав. Вслед за чайниками появилась на столе тарелочка с тремя кусочками казённого хлеба.
- Я со своим, не подумайте... - гостья торопливо развязала котомку, достала хлеб, отломила кусочек, положила рядом со своей чашкой, оставшийся - на общую тарелку. - Хорошо, когда есть с кем делить хлеб...
Оттаявшими в тепле губами, она едва прикоснулась к хлебу, сделала глоток из блюдечка, в которое предусмотрительно налила чай, и столкнулась взглядом с глазами Люси.
- Вы моя няня? Арина Родионовна? Да?
- Нет, я Матрёна Галактионовна... - смутилась, покраснела. - Извините, такое смешное имя...
- Ничего смешного не вижу. Обычное имя. Люся, тебе пора спать... - Рассказывайте, Мотя.
- Не знаю, с чего начать... - она комкала в руках носовой платок.
- С начала...
- Вы были на войне?
- Не был. И это самое тёмное пятно в моей бесцветной биографии. Не призывался. В детстве, делая мячик из старых чулок, ткнул ножом в глаз. С тех пор глаз - бутафория. Вроде на месте, а не видит. На фронте не был, но и в оккупации хватил горького до слёз. Партизанил. Дважды немцы на расстрел водили. Спасала случайность... - надеясь прочитать в её глазах сочувствие или хотя бы интерес, он внимательно смотрел на женщину.
Но она была где-то далеко, блуждая по сложным лабиринтам своей жизни, известным только ей, искала выход, не надеясь найти.
- А мой Петя был на войне... Вернулся весь израненный... Стали жить... Избу построили. Верочка родилась... Умер он, когда было ей всего два года. Голодали. Вот и попутал бес - сорвала на колхозном поле горсть колосьев. Мы их шелушили, мололи на домашней мельнице зерно да хлеб пекли. На этот раз испечь не удалось: встретился объездчик, по щекам отхлестал, колосья отобрал, в кутузку отправил. Спасибо золовке - Верочку к себе забрала. Осудили. За дело, не спорю... Дали три года тюрьмы с конфискацией имущества.
На дворе отчаянно взвыл Пират - волчий вой раздался уже под окном. Иван встал из-за стола, зарядил ружьё и вышел на крыльцо. После выстрела вой прекратился. Минутная тишина взорвалась торжествующим радостным визгом собаки, только что находившейся на грани жизни и смерти.
- Убил ... Матёрый волчище. Совсем обнаглели волки к весне. Голод - не тётка, - сказал Иван, возвратившись в избу.
- Может, у него волчица была, теперь вдовой осталась ... - тихо, как будто для себя, печально проговорила Мотя и, помолчав, продолжила рассказ. - Как в тюрьме жилось, разговор отдельный. Отсидела положенный срок. Вернулась... Доченька, колосок мой любимый, единственный, меня не узнала, - Матрёна поднесла платок к глазам. - Чувствую, золовке не нужна - рот лишний. А сегодня утром она мне свой сон разгадала. Иди-ка ты, говорит, Мотя, в лесхоз к Санькову. Он мужик добрый, что-нибудь придумает. Говорят, сны иногда сбываются...
- Вот что... Ложитесь спать. Завтра решим, - неожиданно резко закончил разговор хозяин.
В эту ночь Саньков не спал.
- Надо же... Какая-то мистика... Матрёна пришла ко мне в тот же месяц, день и час, что и Василина.
Тогда под Вязьмой шли жестокие бои, и по стране бродили толпы неприкаянного, бездомного народа. Вот и постучала в его дверь беженка с Украины Василинка с маленьким ребёнком на руках. Семья погибла во время бомбёжки, а её, как единственный жёлтый листок, оставшийся на обнажённом дереве, заметил ветер, схватил сильными руками и долго мчал по городам и весям, спасая от войны. Так поселилось в двух шагах от одинокого Ивана ещё одно одиночество, а потом оказалось в его объятиях. Они были рядом, но не вместе... Параллельные миры. А он ночами мечтал хотя бы об одном нежном слове. Долго ждал. И дождался в конце войны.
- Спасибо, Иван, за то, что не дал умереть... Ты хороший, умный, добрый, но ты другой... Прости, я не люблю тебя. Ухожу. Люсеньку оставляю здесь. За ней вернусь, когда устроюсь на новом месте... - и прикоснулась к его небритой щеке холодными губами.
Ушла, пропала, сгинула... Иван ждал. Некому было гасить пожар в его душе, и постепенно он научился наслаждаться одиночеством. Спасали книги, учёба в институте, работа, Люсенька... Иван ждал...
- Матрёна... - продолжал он ночной диалог с самим собой. - Господи... имя-то какое, ужас! Матрёна и Василина... Ничего общего... Небо и земля... Но в то же время... - так маялся он всю ночь.
Ближе к утру Иван принял решение и на цыпочках подошёл к кровати Матрёны:
- Подвинься, Матрён...
Это была близость людей, измученных одиночеством, близость от тоски по чужому телу, от безысходности близость...
К Фёдору Осиповичу отец Люсеньку теперь не водил. С Матрёной она искала в лесу "следы невиданных зверей" и находила. Избушку на курьих ножках пока не нашли, но отец обещал обязательно её показать. Из кота Барсика пытались сделать "кота учёного", но он никак не хотел ходить по цепи, которую одолжили у Пирата. На столе появилась настоящая еда и даже пироги. Вот только, заплетая Люсеньке косички, Матрёна часто плакала.
- Соринка попала... - объясняла она девочке причину слёз.
Иногда, отпросившись у Ивана, она на пару дней исчезала. А вернувшись, плакала тайком.
Что за жизнь! Настоящая карусель! Незаметно промелькнуло лето. Осень закружила Саньковых в хороводе забот о запасах к предстоящей зиме. Не заметили, как выпал первый снег и ударили первые морозы.
- Не пойду сегодня на улицу, - капризничала Люсенька. - По радио говорили, что морозы ударят. А это, наверно, больно...
- Что ты, Люсенька, посмотри, какое на улице солнышко... Тёплый лучик заберётся тебе за воротник и согреет, - терпеливо объясняла Матрёна и вела девочку гулять.
А на улице Панкрат Матрёне проходу не давал:
- По фене ботаешь?
Засмущается, убежит в избу и опять плачет...
По ночам снова стал беспокоиться Пират, подвывая волкам.
- Наверно, волчица-вдова по своему волку тоскует... - предположила Матрёна.
Как-то за ужином, глядя на телефон, она рассказала историю:
- У нас в Сидоровке телефон был только в сельсовете. Мало кто его в глаза видел. Прибегает как-то в сельсовет Танька Козлова, и к телефону. За ручку покрутила и в трубку кричит:
- Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Знаменка, Знаменка! Бабку Гапку обокрали всю дочистушка!
Матрёна громко смеялась, а Иван всё отчётливее понимал, что наступил ещё раз на одни и те же грабли. Иногда он пытался присоединить свои грехи к грехам соседей - не понравилось. Подолгу не бывал дома, но к вечеру возвращался всегда. Поэтому отсутствие Ивана в поздний час не на шутку встревожило Матрёну.
Попросила соседей присмотреть за спящей девочкой, зажгла большой фонарь и, подняв его высоко над головой, по протоптанной лошадью тропинке бросилась в лес. Казалось, деревья расступились перед этим напором воли и страстного желания найти человека, помочь ему. Страха не было.
Огни волчьих глаз возникли перед ней неожиданно. Их было много. Матрёну поразила тишина, которая, как будто пришла вместе с ночью, чтобы шатром раскинуться и скрыть кровавое пиршество стаи. Волки рвали на куски безвольное тело коня.
- Иван! Иван! - закричала Матрёна, размахивая фонарём, и сделала шаг вперёд. - Ты где? Отзовись!
Испугавшись огня, волки, злобно рычали, понимая, что человек сильнее. Это страшный голод довёл их до безумного шага. Они исчезли, но осталась волчица, которая в два прыжка оказалась рядом с Матрёной ... Серая, когда-то густая шерсть, клоками свисала с впавших боков, в движениях не было былой силы и ловкости, а в глазах горели костры ненависти к человеку.
Кричать не было сил... Убежать? Волки бегают быстро. Догонят, бросятся на спину и загрызут. Наброситься на волчицу? Для этого нужно иметь огромную силу, скорость реакции, ловкость. Имея ружьё, можно бы продержаться...
Матрёна сделала шаг вперёд - взгляды женщины и волчицы встретились.
- Прошу тебя, уйди с моего пути, - шептала Матрёна, стремясь подчинить волчицу своей воле. - Мы с тобой - вдовы. Ты должна понимать меня. Этот человек нужен мне. Я люблю его и тебе не отдам...
Волчица не двигалась. Постепенно её глаза наполнились необычным зелёным светом, и она, по-собачьи тявкнув, прыгнула в кусты, уступив дорогу.
- Матрёна... - голос Ивана заглушался шумом деревьев.
Замёрзший, но живой, он медленно спускался с дерева.
© Людмила Табакова, 2020-2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2021-2025.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Андрей Бычков. Человек знака [Как обычно некто не знал, что ему делать, забывал, что сделать хотел, вроде бы решал и снова застывал в своей нерешительности. Вдруг обнаруживал себя...] Владимир Буев. Обнять не обнятое [Репортаж с первого из вечеров, посвящённых 11-летию арт-проекта "Бегемот Внутри".] Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка" [Все линии вдруг стянутся к одной, / соединятся в непредвзятой точке. / И жизнь, и смерть стоят на проходной – / я предъявляю пропуск на листочке...] Дмитрий Мальянц. На распахнутых ладонях [Февральским снегом падают века, / На антресоли в банках бродят вишни, / Останутся ржаветь в черновиках / Простые незатейливые вирши...] Лана Яснова. Из прошлого в настоящее [Владельцам небогатого улова, / нам так привычна рыбья немота / и вера, что сумеет правда слова / сравниться с правдой чистого листа...] Михаил Поторак. Шары, светящиеся в темноте [Наверное, это моменты, когда я бываю необъяснимо счастлив, разлетаются вот такими шарами, и в них заводятся отдельные какие-то маленькие миры...] Татьяна Горохова. "Я не жду, когда красота спасет мир, я активно ее сохраняю" [Обнаженка притягивает. Однако современные люди со своим культом одежды, с вечной погоней за модой закрывают свою суть – свои тела...] Дмитрий Аникин. Царь Эдип [Беда большая. Мор великий в Фивах. / Ходил слепец пророк узнать, за что / такое нам. И в храме объяснили: / есть, дескать, нераскрытое убийство...] Илья Будницкий. После оттепели [Всё это – свет, но ты живёшь в тени, / Проходит жизнь в неслышном промежутке, / Со всех сторон огни, огни, огни – / И многие пугающи и жутки...] Александр Заев. Акварели [Жизнь безоблачна и блаженна, / когда дождь омывает крышу, / тихо в окна стучит и в стены, / и я только вот это слышу...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
