Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ЛЕС


1.

Родители мои умерли, когда я был совсем мелким. Нет, не разбились в автокатастрофе - просто маму сожрал рак, а папу - тоска по маме.

Жизнь моя делится на две неравные части: счастливое солнечное детство до шести лет - и всё, что было потом, без родителей, счастья, солнца. То есть, солнце, конечно, было, но теперь ничего, кроме злости, не вызывало. Толку от него, когда я один на всём чёрном свете. Фактически не один, это понятно, среди людей, но все эти люди - глазастые куски мяса, которым до меня никакого дела нет. Чужие.

На их фоне выделялся разве что отец моей матери - дед Валера, который меня воспитывал. Частенько ремнём. Пару раз бывало, что и дровишками в меня швырялся. Спасибо ему за то, что ни разу не попал в голову, не сдал в детдом и вырастил неплохим, в принципе, человеком.

К деду мы сейчас и шли с Олькой - знакомиться.

Олька - моя девушка, с её родителями я знаком, и вот теперь моя очередь. А так как родителей у меня - один только дед Валера, то...

Живёт он на берегу озера, за парком. Его дом - последний на крохотной улочке и уже единственный. Все остальные дома снесли пару лет назад, объясняя необходимостью постройки на берегу новой лодочной станции. Дед Валера переезжать не спешил, а станции в итоге не случилось - кризис. Решили, видимо, обойтись и без неё.

Парк у нас богатый, городские власти давно облизывались на него - реконструировать и облагородить до упора, но всё обломилось. Чему мы с дедом были несказанно рады. Нельзя такую красоту портить. Ну и с такими заслуженными людьми, как мой дед, воевать тоже нельзя - бесполезно. Только зубы зря обламывать.

Ольке зима не нравилась. Её бесил холод, бесил снег, бесила надобность таскать на себе кучу одежды. Гулять по морозу через весь парк ей, мягко говоря, не хотелось.

Но это была её идея - знакомиться с моей немногочисленной роднёй, которой всего-то две души - дед Валера и собака Жук, а я наконец-то сдался - с самого лета Ольга Владимировна сверлила мне мозг, мол, надо по-людски. Если мы хотим семью. Если мы хотим детей. Если мы вообще чего-нибудь по-настоящему хотим. Если, если, если.

Я изворачивался и так и сяк, сочиняя отговорки, но зима такое время - зимой существуешь в экономичном режиме, не предполагающем лишнего напряжения. Даже на изобретение отмазок. Потому я махнул рукой и сказал - ладно. Фиг с тобой. Идём знакомиться. Кто ж, кроме меня, знал, где живёт моя родня?

К ней, оказывается, на троллейбусе не доехать. Да и на авто с такими снегами не особо получится. К ней надо топать через весь парк по не очень ярко выраженной тропинке - проще говоря, оскальзываться в узких колеях лыжни, а потом и вовсе месить ногами девственно чистый снег.

Олька шла за мной насупленная, с затычками наушников в ушах, руки в перчатках в карманах, шапка натянута на лоб, сверху капюшон, глаза пытаются поджечь снег под ногами. Не Олька, а злобный гном.

Нет, она хорошая. Только местами капризная. Так ведь я тоже не тортик с вишенкой.

Но я наслаждался.

И я не большой фанат зимы, однако сегодня погода была идеальной - правильный морозец, солнце, полнейшее отсутствие ветра, пронзительная красота вокруг. Я шёл, упиваясь вкусным хрустом под ботинками, и думал о том, что вот, скоро мы будем сидеть все вместе за круглым столом, пить чай с травами, смотреть телевизор, а дед будет смотреть на нас, щурясь по-ленински и отпуская изредка специфические шуточки на грани фола, как только он один умеет.

А после погрустнеет, как с ним всегда бывает, и выйдет на двор подышать, смотря в небо и поглаживая длинные седые усы. Слишком я на маму похож. Ему порой больно меня видеть.

Но уже не так, как раньше. Время нас обоих подштопало - дед почти не прикасался к спиртному, я же стал чаще радоваться жизни. Сейчас я был практически счастлив, меня даже надутая Олька не особенно расстраивала. Подуется и сдуется, мы это уже проходили.

И так хорош был зимний мир вокруг, что первая странность меня скорее развеселила, чем заставила насторожиться. А зря.

Я встал, как столб, наткнувшись на развилку. Которой здесь никогда не было. Олька продолжала идти, я слышал хруст под её ногами, и в конце концов влетела мне в спину, негромко ойкнув, а после и вовсе завалилась в снег, потеряв равновесие. Наушники выпали.

- Ну Артём!

- Да что я-то?..

- Ты нарочно, что ли? - Она неуклюже поднялась и стояла, отряхиваясь и глядя на меня скорее с детским укором, чем со злостью. Я так задумался, что забыл подать ей руку.

Мало того, что развилка, так ещё и непонятный спуск - правая тропинка вела вниз, в овраг. Никаких оврагов здесь не было отродясь. Как и холмов, а ведь левая струилась как раз на холм. Не должно быть ни правой, ни левой - должна быть одна и относительно прямая. Что за...

- Ну чего ты застыл? Холодно же...

- Того и застыл...

- Пошли?

Я помолчал. Посмотрел направо. Налево. Назад. Зачем-то даже вверх. Всё, вроде бы, как и обычно. Те же деревья. То же небо. Тот же чистый, пушистый снег. Только вот холм и овраг... не те.

Может, всё-таки начали строить станцию? Да нет, глупость. До озера ещё прилично. Да и не похоже это на последствия человеческой деятельности. Холм-то в деревьях весь. И не в молодых саженцах, а в приличных таких соснах.

И овраг не кажется недавно вырытым. По его дну, вроде как, ручеёк спешит в никуда. Не замерз, странно. Может, там труба, которую прорвало? И это кипяток фигачит... Да ну, бред! Пара никакого нет - и откуда здесь труба? Это же парк.

- Артём!

- Ну что? - я начинал злиться.

- Мы идём? Или как?

- Подожди.

- Что ты там увидел? - Олька подошла ближе и встала рядом со мной, взяв меня под руку. Что меня немного успокоило.

- Ты будешь смеяться, - сказал я, прекрасно понимая, что как раз она смеяться не будет. И что ждёт меня сейчас буря эмоций.

- В смысле? - Олька посмотрела на меня совершенно безобидно и по-детски. По ошибке можно было и расслабиться, глядя в эти невинные голубые глазёнки. Она ещё и ротик приоткрыла так трогательно.

Я набрал полные лёгкие колючего воздуха и, чуть подумав, шумно выдохнул.

- Кажется, я заблудился.

Олька нахмурилась. Потом заулыбалась.

- Да ну что ты прикалываешься! Пошли давай, не обманывай. Дурочку тоже мне нашёл.

- Я вообще-то серьёзно.

Если и идти дальше, то спускаться в овраг. Тропинка туда ведёт очень ничего такая, утоптанная и широкая. Но ведь никакого оврага быть не должно.

- Артём. - Олька больше не улыбалась. - Ты что, дурак?

- Я-то дурак, конечно. Не без этого.

- Ты перестанешь уже? Я устала, мне холодно. Чего мы стоим так долго?

- Да нет, ничего. Сейчас назад пойдём.

- Что?! - Она прямо взвизгнула. - Назад? Я назад не пойду, с ума сошёл? Столько переться, чтобы назад пойти?

- Ну что я могу сделать, Ольга Владимировна? Я не знаю, куда идти дальше. Это крайне странно, но я правда не знаю.

- Не называй меня Ольгой Владимировной! - выкрикнула Олька, обошла меня и потопала вниз, к оврагу.

Ну-у... ладно. Давай попробуем так.

Я пошёл за ней.

- Оль, ну это смешно!.. Куда ты идёшь?

- Вперёд, - буркнула Олька.

В принципе, логично, подумал я. Парк большой, конечно, но не до безобразия. Если и заблудишься, то в итоге всё равно выйдешь к озеру. А там уж как-нибудь и дом деда найдётся. Разве что придётся, наверное, вдоль берега по снегу топать, без всяких тропинок. Хотя вот эта тропинка мне нравилась, пусть и вела в неизвестные места.

Надо же! Я этот парк излазил в детстве от и до, и мне казалось, что я знаю в лицо каждое дерево. Но сейчас я стал в себе сомневаться. Либо прошло слишком много времени с последнего моего визита к деду, либо у меня с головой что-то не то.

Я спускался по тропинке, криво усмехаясь. Пока ещё вся эта ситуация меня не пугала. Пока ещё.

Мне следовало насторожиться и уговорить Ольку вернуться. Но если и есть на свете кто-то упрямее меня, так это Ольга Владимировна. Она так уверенно шуровала вперёд, словно ходила здесь каждый день.

Овраг, до поры до времени почти весь скрытый деревьями, оказался очень большим. Натуральный каньон. Стены высотой с девятиэтажный дом - или больше. И какие-то непривычно каменные стены. Чем дальше, тем они были выше и темнее, сосны, идущие поверху ровной гребёнкой, казались странно крохотными. И, похоже, потом этот каньон делал поворот.

Мы вышли как бы к самым первым ступенькам лестницы вниз - там и правда были уступы, по которым весело бежал ручей, превращаясь постепенно в неслабую горную речку. Это у нас-то. В наших самых что ни на есть равнинных краях.

Зрелище было таким необычным и величественным, что даже Олька споткнулась и замерла, открыв рот.

- А-ар-ртё-ом? - Она повернулась ко мне. На её лице был такое непривычное выражение, что мне сначала это лицо показалось совсем чужим. Будто бы Ольку кто-то мгновенным движением заменил на какую-то другую девчонку. - Ты это видишь? - И она ткнула пальчиком в сторону каньона. Несколько раз. - У меня что, глюки?

- Нет. Разве что у меня тоже... глюки.

Мы стояли и смотрели. И я не сразу услышал за спиной дыхание. Человек так дышать не мог. То, что так шумно и тяжело дышало, было явно очень и очень большим. С огромными лёгкими.

- Оль... - Я положил Ольке руку на плечо. Она стояла, как зачарованная, и смотрела. - Оль.

- А-а, - глупым детским голосом отозвалась Олька.

- Ты это слышишь?

- Слышу что? - И она повернулась ко мне.

Буквально секунду она смотрела мне в глаза, а после заметила то, что стояло за мной. Я не знал, что она умеет так орать и выпучивать глаза. А ещё я не знал, что она так быстро отключается. Только что вопила со всей дури - и вот уже повисла у меня на руках.

А то, что стояло позади меня, отреагировало на крик по-своему. Издав очень низкий, басовитый звук. От которого у меня предательски задрожали колени.


2.

Нет, мне не пришлось оборачиваться, чтобы посмотреть, кто стоит за моей спиной. То, что дышало как большое животное, оказалось на самом деле большим животным, которое грациозно обошло меня и Ольку - справа по большой дуге, словно это ему следовало нас опасаться, а не наоборот.

Длинные тонкие ноги, почти не оставляющие следов на снегу, что было крайне подозрительно, если учитывать размер животного - метров пятнадцать в холке, не меньше. Ослепительно чёрная, как самый угольный уголь, короткая шерсть - казалось, что оно обтянуто тонким дорогим бархатом, под которым катаются напряжённые шарики мышц - не хотелось даже представлять, что будет с тем, кто попадёт ненароком под удар вполне кошачьей на вид лапы.

Существо чем-то походило на кошку, но чем-то - и на лисицу, только вот голову этой кошки-лисы венчала сложная корона причудливых выступов, которые, может, и напоминали бы рога, если бы не были обтянуты тем же угольным бархатом. Нет, это не рога - скорее, короткие, закруглённые на концах лопасти.

А ещё у животного был хвост, начинающийся пушистым гребнем посередине спины и волной ниспадающий к земле, - странным было то, что он вообще никакого следа не оставлял на снегу, хотя откровенно по нему волочился.

Гигантская кошка-лиса прошла вперёд ещё на несколько шагов, после остановилась и села, повернув голову в нашу сторону. Я не мог различить нос или пасть на морде настолько чёрного цвета - только глаза, такие же чёрные, только не матовые, а влажно блестящие. И чуточку насмешливые.

Я стоял, поддерживая Ольку, и пялился, не понимая, как реагировать. С одной стороны - жутко страшно, поскольку совсем не понятно, чего от этой животины ожидать. С другой... Ох, я никогда ещё не видел такой красоты. Существо выглядело - да и наверняка было - совершенным. Настоящим произведением искусства, если такое определение уместно по отношению к живому существу.

Я не знаю, сколько длился наш поединок взглядами, пять минут или час, но тут заворочалась утопшая в своей дутой куртке Олька.

Кошка-лиса лениво поднялась на все четыре лапы, потянулась, выгнув спину, и, потеряв, по всей видимости, к нам всякий интерес, повернула в сторону каньона. Бежала она легко и бесшумно, едва касаясь лапами снега, перемахнула через ручей, а после в два стремительных прыжка взобралась на каменную стену. И исчезла.

- Артём?.. - Олька смотрела на меня из-под шапки слегка мутными глазёнками, ещё не до конца вернувшаяся в саму себя из небытия. - Оно свалило?

- Уже да. - Я снова посмотрел туда, где несколько секунд назад проскользнул между сосен чёрный, похожий на длинное облачко дыма хвост.

Кошка-лиса не вернулась, чтобы снова смотреть на нас. Она ушла по своим делам. Мы ей не интересны. Мы для неё - скучные козявки, не более.

Кажется, мне удалось себя успокоить. Самообман - великая сила. Иногда.

- Мы ей не интересны, - повторил я одну из своих мантр.

- Какое оно страшное... - Олька вздохнула и попыталась встать на ноги, несколько агрессивно выпутываясь из моих рук.

- И красивое, - ляпнул я, о чём тут же пожалел.

- Дебил? - задала Олька риторический вопрос самым противным голосом из возможных. - Ты его рожу видел?

- Издалека видел.

Олька фыркнула.

- Так вот и молчи про красоту. Отожрало бы тебе голову и не подавилось бы. Красивое, тоже мне...

Я пожал плечами. Ну пусть повозмущается. Ругаться, что ли, с ней.

- Ну что, назад? - попытался я сменить тему.

Олька стояла и смотрела на меня так, словно я был говорящим дерьмом на ножках. Смесь изумления, презрения, ненависти, раздражения - столько всего сразу на таком маленьком лице! - прямо не родная мне девушка, без пяти минут жена, а чужой человек с большими претензиями не просто ко мне, а даже к факту моего существования на этом свете.

- Ну что я сказал-то? - не выдержал я.

- Ты вообще хоть понимаешь, где мы? Ты что, не видишь эти скалы? Ты не видел эту зверюгу, которая больше слона раза в три? - Олька брызгала слюной, чего я раньше за ней не замечал. Во мне назревало что-то вроде гадливости к этой всё менее знакомой мне особе.

- А что не так-то, Оль?

- Ты не понимаешь, что никакого "назад" быть не может? - Олька стояла передо мной, пригнув голову и вытянув шею, совершенно определённо на меня наезжая, как будто бы гротескный гопник-гном с некогда миловидным личиком.

- Попробовать-то можно, - сказал я как-то совсем беспомощно и, не выдержав, отвёл взгляд. Мне больше не хотелось делить с этим человеком что бы то ни было.

Олька пошла на меня быстрыми шагами, и я подумал, что она меня сейчас ударит - или хотя бы замахнётся. Я инстинктивно поднял руку, но Олька посмотрела мне в глаза печально и зло и прошептала трагически:

- Ты понимаешь, что нам конец?

Я хотел сказать - ты, Оль, чересчур драматизируешь, мол, но промолчал и огляделся.

Первым делом я понял, что сосны вокруг только напоминают сосны - эти были другие деревья с куда более тёмной корой и жёсткими, толстыми иглами. Наверняка они кололись очень больно. Проверять я не хотел.

Всё вокруг было другим - даже снег хрустел под ногами иначе, а небо над "соснами" справа постепенно меняло цвет на зелёный.

Я посмотрел на часы. Половина третьего, но здесь ощутимо надвигался вечер. Я вынул из кармана штанов мобильник, но тот был мёртв, попросту отказавшись включаться, сколько я ни жал на кнопку. Моё странное спокойствие и, может быть, любование этим местом постепенно менялось местами с нарастающей паникой.

Я, не глядя на Ольку, пошагал, а после и вовсе побежал вверх по склону - прочь из каньона, назад к развилке. Которой, как выяснилось, больше не было. Только лес из бесконечного количества тяжёлых и жутко толстых стволов - и тропинка, петляющая между деревьев неведомо куда. Никакого парка не было, словно и не бывало никогда. Хуже того - где-то далеко за стволами угадывались могучие очертания гор.

И тут меня накрыло. Я аж завыл от напряжения. Хотелось бежать, но куда? А вдруг там, куда я ринусь, ждут в засаде существа намного хуже виденной нами кошки-лисы?

В ответ на мой страх кто-то невидимый и далёкий издал протяжный трубный сигнал - одновременно ласковый и грозный. Я вскрикнул, подпрыгнув, и бросился назад, к Ольке. Она, конечно же, тоже слышала и стояла теперь, не двигаясь и выпучив глаза.

- У меня живот болит, - жалобно прошептала Олька и, прижав к животу руки в перчатках, упала на колени. - У меня живот болит, - заныла Олька громче и расплакалась.

У меня с собой не было ничего, кроме телефона, банковской карты и часов. Дед презирал гостинцы, он был апологетом восточного гостеприимства, потому я не брал с собой никакого печенья или конфет, направляясь к нему. По этой причине мой рюкзачок остался дома, а в рюкзачке - складной, но очень хороший нож. От которого, правда, толку против таких-то тварей...

Трубный сигнал повторился, за ним последовал ещё один, уже из другого места, чуть подальше от нас, второму ответил третий, а после сигналов стало так много, что они слились в единый нестройный хор. Казалось, что это шальные демоны забавляются, издевательски дудя в краденные у ангелов трубы. Оглушительно громко и страшно неприятно, даже больно.

Олька корчилась на снегу, держась за живот, а я упал на одно колено и опирался правой рукой о землю, стараясь сдержать подступившую тошноту. Это не страх, нет. Вернее, не только страх. Это ещё и реакция организма на звук.

Ко всему прочему сгущались сумерки.

В какой-то момент все до единого трубные звуки исчезли - оборвались резко, как по команде. Я лежал на снегу, бессмысленно дрыгая ногами и думал почему-то только о том, что это, наверное, местные птички так поют. А сейчас им, видимо, спать пора, потому они и заткнулись. Суки.

Если тело так реагирует на местные звуки, то что будет дальше? Ведь захочется пить, а после есть. А ещё надо будет найти место, где можно будет безбоязненно спать, если это вообще возможно здесь.

Я всё ещё отказывался поверить, что мы влипли. Мне казалось, что ещё пять минуточек - и нас отпустит, всё это пройдёт и навсегда кончится. Мы окажемся в парке и вместе посмеёмся над такой занятной коллективной галлюцинацией. Если нас с Олькой до сих пор можно считать коллективом. Похоже, что каждый собирался быть сам по себе.

- Артём, что делать... Артём!.. - Олька заливалась слезами, подвывая и едва выговаривая моё имя и другие слова. - Я домой хочу, Артём, я домой хочу, пожалуйста, Артём, пожалуйста!.. Артём, прошу тебя!.. - и тут слова размазались и превратились в одно сплошное "а-а-а-а" ребёнка, который безутешно оплакивает сбитую машиной собаку.

Я с трудом поднялся, раздражённо отряхнулся, подошёл к Ольке и влепил ей пощёчину. Такую, что она аж завалилась набок. Но рыдать прекратила. Лежала и тихонько всхлипывала. Потом успокоилась и только шмыгала носом иногда. Я пожалел, что у меня нет с собой бумажных носовых платочков. В данный момент они были бы как нельзя кстати.

- Не лежи на снегу, холодно, - сказал я и протянул Ольке руку. Она некоторое время недоверчиво смотрела на меня, потом ухватилась за мои пальцы своими. Я помог ей подняться. - Сейчас ночь будет... кажется. Нам надо найти место, в котором можно пересидеть до утра.

- Какое место? - спросила Олька наивно и спокойно. Нет, она не стала моей прежней Олькой. Она будто бы на время затаилась. Меньше всего теперь мне хотелось быть рядом именно с ней, но совесть и воспитание не позволяли действовать только в собственных интересах.

- Такое, где нас никто не тронет, - сказал я. Вздохнул. - Если такое тут вообще есть.

- Может быть, какая-нибудь пещера? - Олька смотрела на меня, но как-то мимо глаз.

- Может.

Мне хотелось забиться в самую узкую норку из вероятных, так глубоко, чтобы никакая здешняя тварь не могла меня выковырять из неё своими когтями - или что у них тут вместо когтей...

Я прекрасно понимал, что никакое укрытие нас не спасёт просто потому, что ночью станет куда холоднее - и чёрт его знает, сколько здесь длится ночь. Я понимал, что без огня нам не выжить, но озвучивать это не спешил. Не хватало только новой истерики.

Мы пошли по тропинке к оврагу.

Я смотрел в темнеющее небо с постепенно проступающими созвездиями. Мне было не столько страшно, сколько ужасно тоскливо.

А ещё - и это мучило меня намного сильнее тоски - я начал вспоминать эти места.


3.

Мама ушла очень быстро - каких-то четыре месяца угасания, два из которых она провела в больнице. Я редко бывал там - то ли потому, что так хотел отец, то ли потому, что не хотел я сам. А может, по обеим причинам сразу.

Я начал бояться собственной матери. Я не до конца понимал, что она при смерти, что её скоро не будет, что всё настолько плохо. Меня больше пугало то, какой она стала.

Однажды, незадолго до смерти мамы, я решил сделать ей подарок своими руками. Мне казалось, что если я постараюсь, то снова стану ей интересен - она не будет больше смотреть сквозь меня, словно я - небрежно брошенный на стул комплект одежды, а не её сын.

Я был уверен, что прекрасно рисую и поэтому долго не думал над тем, что именно будет моим подарком маме. Рисунок. Своими же руками? Да. Я даже помню, как пристально смотрел на перепачканные плохо отмывшейся краской ладони - помогал деду Валере красить забор.

Я придумал нарисовать котёнка, но тот получался плохо.

Мне никак не давались его уши. Я хотел убрать первый вариант ушей, но ластик куда-то делся, и потому я нарисовал ещё одни уши. Но и они получились так себе. Я попробовал ещё раз - и опять вышло не то.

Я не сдавался.

Когда уши лепить было уже некуда, я обратил внимание на ноги котёнка. Они показались мне коротковатыми, потому я немного удлинил их, а потом, чтобы скрыть границу перехода между прошлыми и новыми ногами, я тщательно закрасил ноги чёрным карандашом.

А после - и всего котёнка, напрочь позабыв про важные детали головы, вроде рта и носа. Опомнился я, чуть не замалевав коту глаза. Которые оставил сначала совсем белыми, но так было страшновато, поэтому я попробовал нарисовать им зрачки.

Стоит ли говорить, что глаза я тоже в итоге спрятал за чёрным цветом?

Над хвостом я бился ещё дольше, чем над ушами. Сначала получилась какая-то дурацкая тощая палка, торчащая у многоухого кота из чёрной задницы как пятая нога.

Я сделал её потолще, но на реальный хвост она походила слабо. Я дорисовывал ещё и ещё чёрным карандашом, добравшись уже до середины спины.

То, что смотрело на меня с рисунка, не было больше ни котёнком, ни взрослым котом, ни даже чернобурой лисицей, в которую я хотел этого стрёмного кота переделать.

Не желая больше к нему прикасаться, я начал рисовать наш парк - высоко над котом, почти упираясь соснами в верхний край листа.

Очень быстро мне стало лень рисовать такое количество скрупулёзно детализированных деревьев, поэтому под самым первым их рядом я нарисовал скалу. Это был "юг".

Когда мне было пять, мы всей семьёй отдыхали целый месяц в Судаке. Я первый раз тогда видел горы, и горы мне понравились - их было легко рисовать.

Под скалой я изобразил горную речку, начинавшуюся тонкой голубой верёвочкой и перераставшую в бурный синий поток.

Я так устал, бушуя карандашами вместе с моей рекой, что не стал портить белый фон задуманной ранее травой. Это потому что снег, объяснил я себе. Котёнок стоит на снегу, и вовсе не важно, что он практически ростом с дерево и пришёл к реке, не оставив за собой ни единого следа.

Вот чего реально не хватает, так это пения птиц. Рисовать птиц не обязательно, они далеко. Хватит одних только птичьих голосов, которыми стали лёгкие жёлтые штрихи чуть выше сосен.

Ну и немного солнечного света не помешает - и чтобы он не смешался случайно с птичьим пением, я сделал его не жёлтым, а салатовым.

Мама рисунка не увидела. А я больше не увидел маму живой.

Я злился на маму за то, что она так со мной поступила - ушла, как сказал папа, а ушла - это значит бросила.

Я злился на себя за то, что сделал своими маленькими руками такой плохой подарок, - если бы я постарался, мама не стала бы уходить, я был в этом уверен.

Я злился на рисунок за то, что он получился таким идиотским - с этим его противным многоухим котом, с корявой каменной стенкой вместо деревьев парка, с ощетинившимися соснами наверху стенки, с этим ленивым снегом вместо травы и цветов.

Я бил кота кулаком по голове, потом бил себя - и плакал, плакал, плакал. Хотел порвать свою мазню, но отец не дал мне этого сделать и забрал себе.

Куда мой подарок для мамы делся потом, я не знаю. Потерялся, в общем.

И после стольких лет так странно - и страшно - нашёлся.

- Чаю хочется, - сказала Олька. Она явно измучилась.

Мы шли по дну каньона вдоль реки уже довольно-таки давно.

Стемнело. Каменная стена справа от нас была тёмной, но мы искали в ней глазами ещё более тёмные пятна - возможные пещеры, в одной из которых планировали спрятаться на ночь.

Да, всё это придумал - и нарисовал - когда-то я, но по каким законами и правилам существует эта реальность - я не знал. Двадцать лет прошло. Я вырос, стал, надеюсь, по-настоящему взрослой бабочкой и не имел теперь никакого понятия, какие бесы рвали и метали внутри тогдашней гусеницы меня. Лучше зарыться поглубже от греха подальше.

- Попей воды, - сказал я тихо. Скорее устало, чем равнодушно.

- Где я возьму тебе воду? - Олька посмотрела на меня, но я уклонился от её взгляда и пошёл к реке. Присел на корточки, зачерпнул ладонью. Холодная, но не ледяная. На вкус - обыкновенная вода из-под крана. Я выпил ещё. И ещё. И ещё. Пустой желудок сжался.

- Ты предлагаешь мне пить отсюда? - Олька указала пальцем на реку. Я зацепил этот её жест краем глаза, но поворачиваться к ней не стал. Поднялся, отряхнул мокрую ладонь, вытер губы.

- Не хочешь - не пей. - Я пошёл дальше.

Становилось всё темнее. Снег под ногами скрипел, а под снегом изредка похрустывал трущийся о камни песок. Как же есть хочется.

- Ты вообще мужчина или кто? - как-то без особой надежды на реакцию спросила Олька. Я обернулся.

Она стояла на берегу с руками в карманах и смотрела в мою сторону, но лица её из-за набрякшей темноты не было видно.

Я пошёл дальше.

- Или кто, - сказал я. Ответа не последовало.

Я сделал ещё несколько шагов. Остановился. Постоял, прислушиваясь и глядя в небо. Звёзды. Звёзд на моём рисунке не было определённо.

Я повернулся к Ольке, чтобы сказать ей что-нибудь раздражённое, но никакой Ольки не было.


4.

Я чувствовал себя так, словно из меня вынули хребет и со всей дури треснули им по моей же спине. Каким-то чудом мне удавалось стоять на ногах, которые норовили подогнуться и бросить всю тяжесть моего организма на камни под снегом.

Я попробовал сесть, но получилось разве что неуклюже завалиться набок.

Вот она только что была - и вот её нет. Да, стало совсем темно, но чистый снег был всё равно виден, и на этом снегу не было никого до самого подъёма из каньона. Может быть, она свалилась в реку? Но тогда я бы услышал, по крайней мере, какой-то всплеск и крик, однако никаких звуковых добавок в однообразное ворчание реки за всё это время не было.

Может, она увидела-таки пещеру в стене и спряталась в ней, никак не предупредив меня? Чтобы наказать за несговорчивость, например.

Я кое-как встал и пошёл к стене. И, когда подошёл, понял весь идиотизм своей идеи с поиском пещер для ночёвки.

Темно так, что я не вижу стену, а знаю я, что там стена, только потому, что тонкий слой снега в неё упирается, - если дальше снега нет, то там либо стена, либо дыра в стене, сделанная из такой же темноты, а в той дыре никакого света нет в принципе, даже минимального звёздного, и лезть в неё, никак не освещая себе путь, попросту самоубийственно.

Можно ухнуть с ветерком в одну из возможных трещин, можно раскроить себе голову о невидимый выступ, можно за похожий выступ, но чуть пониже, зацепиться ногой и упасть лицом в камни.

Можно много всего, но не нужно.

Я провёл рукой по холодным неровностям камня.

Что-то мне слабо верилось в то, что Олька сама бы полезла в тёмную дырку, даже если бы и нашла. Она воду из реки отказывалась пить, эта домашняя девочка, так что про самостоятельность с её стороны в посещении ночных пещер просто смешно думать.

Ольку словно выключили кнопкой на пульте: только что была - и вот уже нету. Жаль, в темноте следы на снегу не видать. Уверен, оказалось бы, что её будто сдёрнули с места.

Что делать дальше, я понятия не имел - и топтался на месте, никак не решаясь хоть на что-нибудь.

- Оль, - позвал я в темноту, стараясь не повышать голос и не особо надеясь на ответ. Которого и не было - ничего, кроме размеренного шума со стороны реки. - А, Оль. Может, хватит?

Точно так же тихо. Вполне возможно, что она стоит спиной к стене и старается не выдать себя, подумал я. Наказывает, пытаясь напугать.

Да нет, это уже совсем шиза. Кому в подобной ситуации захочется играться в такую мелочную месть? Она же не совсем больная.

Хотя и трудно предполагать, как поведёт себя человек внутри похожего сюжета. Всякое может быть.

Мысли мои прыгали неловко и торопливо с одного на другое. Я убеждал себя в одном, но тут же отказывался от убеждений, а через минуту опять возвращался к прежней вере, найдя новые аргументы, - и так по кругу, не находя в себе сил остановиться. То я ругал Ольку последними словами за бабское упрямство и глупость, то вдруг начинал панически бояться за неё, кое-как отмахиваясь от самых паскудных сценариев с рачленёнкой и литрами крови, которые так и лезли на внутренний экран сознания.

- Оль! - позвал я громче, дрожа горлом.

Звук моего голоса отразился от стен каньона идиотским блеющим эхо. Я готов был разреветься от бессилия, но вдруг услышал где-то хорошенько так далеко что-то очень похожее на "ау".

- О-о-оль! - заорал я так громко, как только мог. Стены каньона проорали в ответ.

Я напряжённо вслушивался. Мне хотелось смахнуть мешающий шелест реки, и я потянулся рукой в её сторону, но замер.

Потому что издалека - уже чуть отчётливее - снова послышалось это "ау" из детства.

Так мама со мной играла в прятки в парке, когда мне было четыре. Нарочито пряталась за деревом, обогнав меня, и мелодично выпевала это самое "ау", а я бежал к ней, хохоча от переизбытка счастья.

Но этот голос не мог быть голосом моей мамы. По очень простой причине. Мамы нет.

Да, точно! - буквально орал я сам себе мысленно, - это Олька просто незаметно ушла по уступам вверх, пока я тут стоял и дулся.

Я, похоже, так устал, что не понял, сколько на самом деле прошло времени между моей последней репликой и поворотом в сторону Ольки. Вот она и ушла, устав меня ждать. Наверное, тоже поняла, насколько глупо искать пещеру ночью и, тем более, соваться в неё, не имея ни единого источника света.

- О-о-оля-а-а!! - вопил я, взбираясь по уступам.

Ноги скользили, я спотыкался, но упорно лез вверх, стараясь ещё и внимательно слушать. Река осталась внизу, ручей всего лишь легонько журчал, потому я надеялся, что следующее "ау", мне адресованное, будет намного проще услышать - если только Оля не удаляется в противоположную от меня сторону. И я не ошибся.

Очередное "ау" было отчётливым, хоть и довольно-таки тихим.

Выбравшись наверх из каньона, я помчался по снегу тупо вперёд, но тут же остановился. Надо ещё раз. Чтобы точно вычислить направление.

- О-о-ольга-а-а!! - выкрикнул я чуточку нараспев.

- А-а-у-у-у! - послышалось слева. Как раз оттуда, куда вела едва различимая в темноте тропинка. Я бросился туда.

В груди бухало. Я бежал, задыхаясь, и всматривался как только мог внимательно в темноту, умудряясь не налетать на деревья. На секунду мне показалось, что я вижу какое-то движение впереди.

- Оля! Стой! - Я споткнулся о торчащий из-под снега корень и растянулся, больно ударившись локтем. Лицом я упал в снег и немного его наелся. Пару секунд отплёвывался. - Подожди, пожалуйста! - выкрикнул я жалобно, лёжа на животе и чуть приподняв голову.

- Да где ты? - услышал я совсем близко. Я с трудом поднялся, слушая, как хрустит снег под ногами Ольки, идущей на звук моего голоса.

- У-уф!.. - выдохнул я с облегчением. - Сюда иди. Ну и напугала же ты меня.

Я стоял, наклонившись, ладонями держа себя за трясущиеся колени. Хруст снега становился всё громче, я уже видел ноги, топчущие снег, и был готов простить ей все капризы и такой дурацкий побег, как вдруг понял, что это не те ноги. Не Олькины.

Я выпрямился.

- А ты кто? - спросила та, кого я принял за Ольку. Меня обдало жаром.

- Артём, - ответил я глупо.

- Артём... - повторила не-Олька тихо с не совсем понятной мне интонацией, а после запустила руку в левый карман и что-то из него вынула. Когда её лицо вдруг осветилось оранжево, я понял, что именно. Сигареты и зажигалку.

И да, я успел разглядеть это лицо. Ей было за сорок, и она чуточку напоминала мне кого-то. Нет, точно не мать.

В голове моей вспыхнула было на мгновение шальная мыслишка, что в мире моего подарка для мамы может обитать и она сама, относительно молодая и здоровая, - и вот на неё-то я и наткнулся, но это была совсем уже ерунда.

Мама умерла, я сам видел её застывшее навсегда тело. Целовать, правда, отказался, поэтому полной уверенности, что прятали её в землю именно неживой... Стоп!

Меня замутило. Я снова наклонился и упёрся ладонями в колени.

Не вспоминай, не надо. К чёрту эти до боли весёлые картинки из прошлого, о другом думать надо. Отдохнуть, отдышаться, вернуться в каньон и уже там продолжить поиски Ольки. Потому что больше негде ей быть.

- Я мужа не могу найти, Артём, - сказала женщина и затянулась сигаретой, на секунду став чуть различимее. Нет, если и похожа на маму, то самую малость. Разве что скулы те же, но вот рисунок рта не такой совсем.

Я всматривался пристально, но огонёк сигареты уехал вниз вместе с опустившейся рукой, утопив черты лица в темноте.

- Он отошёл, смешно сказать, в кусты. Ну, по-маленькому. И пропал. - Она помолчала. - Ищу, ищу. Кричу ему. Думала, что ты - это он.

- Нет, - зачем-то сказал я и осёкся. Минутку. До меня вдруг дошло. - Подождите. А как вы тут оказались?

- В смысле?

- Ну это же мой... - "рисунок", хотел сказать я, но вовремя понял, что не стоит этого говорить. И так ситуация странная. Не надо усугублять. Разберусь постепенно.

- Твой что? - спросила женщина.

Я выпрямился. Хрустнули кости и снег под ногами.

- Не скажешь? - Она снова затянулась. Нет, это не мама. Нет. Точно нет. Вот просто абсолютно нет.

- Знаете, что, - сказал я, вдохнул как можно больше морозного кислорода и замер.

- Нет ещё. - Она посмотрела куда-то в сторону, но я не купился на эту ловушку внимания. - Если скажешь - узнаю.

- Я думаю, вы моя мать, - выпалил я как-то плаксиво, кожей чувствуя, как удивлённо смотрит на меня женщина, и не дал ей ответить. - Мы с моей девушкой, Олей, шли к моему деду знакомиться, но после попали в мой рисунок, который я сделал для мамы много лет назад, но мама умерла, а теперь пропала и Олька, я не знаю, где её искать, а тут вы... ты, мама, - я знаю, ты жила тут все эти двадцать лет, и... Может быть, это параллельный мир, я не уверен, но...

- Парень, - перебила меня женщина довольно резко. - У меня нет ни одного сына. Мне кажется, тебе нужно срочно проверить голову.

И она быстро зашагала от меня в сторону каньона. Минут через пять я услышал, как она зовёт своего мужа.

- Валера! Валера, ау-у-у!.. Валера, твою мать!..


5.

Я хотел было побежать на её голос со всех ног. Я даже почти рванул с места, но после пары диких прыжков остановился. И стал пытаться хоть как-то удержать в одной голове всё то бешеное тесто мыслей, которое лезло из неё наружу во все стороны сразу.

Мне мешал её голос, он постепенно удалялся, что меня нервировало - я не понимал, нужно ли мне бежать за ней? - или же пусть она уйдёт так далеко, что я не смогу её слышать и, следовательно, знать, где она, - и тогда проблема решится сама собой?

Если я сейчас побегу к ней, то что я смогу ей сказать? Что она - моя бабушка, которая умерла ещё до моего рождения? Что её дочь тоже мертва? Что её старый муж Валера живёт теперь совсем один, если не считать собаки, на берегу озера, которое попробуй пойми куда делось, а на его месте нынче каньон с натуральной горной рекой?

И если эта женщина - на самом деле моя бабушка, Ольга Николаевна, которую я никогда не знал и видел только на старых фото, то откуда она тогда здесь взялась? Её же не может быть, она в земле уже который год лежит.

Привидение, да? - подумал я и даже улыбнулся своей нелепой мысли. Привидений же не бывает. А если и бывают, то вряд ли мне стоит вступать с одним из них в тесный контакт.

Если же это не Ольга Николаевна... Значит, просто очень похожая на неё женщина - насколько я могу судить, опираясь на свою не слишком надёжную память, - фотографии с бабушкой я видел последний раз ещё в детстве. Я вполне мог обознаться, принять желаемое за действительное.

А то, что муж у неё тоже Валера... Ну так а разве мой дед - единственный Валера в мире?

Зачем-то я представил себе, как моя бабушка выкапывается из могилы тёмной зимней ночью и идёт в сторону парка, и мне стало дурно. Испугал меня даже не сам образ мёртвой бабушки, сколько никак не желающий пропадать из моей головы будто бы стоп-кадр - могильная земля вперемешку со снегом, почему-то ещё свежая земля, с только-только насыпанного холмика... Так, хватит!

Нужно просто чем-то занять себя. Пойти в каньон и там попытаться найти Ольку. Тихо, без крика, чтобы не привлекать к себе внимания никаких мёртвых бабушек или просто похожих на них тёток.

Или же не пойти в каньон, а попробовать как-то дождаться утра, не замёрзнув. Всё равно ничего толком не видно. И, кстати, кажется, уже и не слышно.

Я прислушался и посмотрел по сторонам. Никто никого не звал, снегом не хрустел и угольком зажжённой сигареты не светил.

Значит, ушла. Или растворилась в воздухе, если она привидение. Или вернулась к себе в могилу, легла на полуистлевшие доски и начала загребать на себя руками землю со снегом... Тьфу! Нет! Нет, нет и нет.

О таком думать невыразимо страшно, пусть я и не верю во всё это. И да - а вдруг я со своим неверием заблуждаюсь целиком и полностью?

Тут, словно бы нарочно, кто-то тихо засмеялся у меня за спиной.

Не очень близко, насколько я мог судить по звуку, но на достаточном расстоянии для того, чтобы я рванул в панике куда глаза глядят. Я и рванул.

Не знаю, как мне удалось не впечататься в дерево, - толстые стволы сливались в единую чёрную стену, а я бежал не по тропинке, а просто вперёд, подальше от этого смеха. Бежал до тех пор, пока в боку не закололо. Тогда я остановился, рухнул на колени, и меня вырвало водой пополам с желудочным соком.

Бежать бессмысленно, думал я, но ничего другого не остаётся.

Не знаю я в этих местах ни единого кубического метра замкнутого пространства, который я смог бы полностью контролировать.

Разве что могила твоей бабушки на эту роль подходит, ха-ха, если гнилую крышку гроба сверху на себя натянуть, ха-ха, и держать её обеими руками снизу за перекладину, если у крышек гроба бывают перекладины, ха-ха! - если нет, то тогда ногтями, обламывая их, тянуть изо всех сил, чтобы никто не смог тебя выковырять из могилы и утащить за ноги по снегу, перемешанному с землёй, по очень грязному снегу, ха-ха! - а ты будешь биться и вырываться, и даже крышка гроба тебе не поможет!..

Я влепил себе пощёчину. Потом ещё одну. И ещё. Четвёртой не случилось, потому что я услышал голос.

- Артём? - спросил кто-то из темноты передо мной. Я шарахнулся, попытался вскочить, но больно ударился локтем о дерево и взвыл. - Артём, зачем ты так делаешь?

- Делаю что?.. - Я держался за локоть, который ужасно болел, но, странная штука, боль позволяла мыслить трезво и строго по делу - никакая другая чепуха в голову больше просто не помещалась. Никаких разрытых могил и земли со снегом, одна только чистая, ясная боль.

- Бьёшь себя по лицу. - Я никак не мог понять, кто это говорит.

Вроде бы в метрах десяти передо мной кто-то стоял, но кто? Оля? Но у той был совсем другой голос и иная манера говорить. Моя мёртвая бабушка? Точно нет. У бабушки - если, конечно, это она была там, откуда я убежал, - голос низкий, с лёгкой хрипотцой. Потому что курит. До сих пор. Даже после смерти. Ей сигареты и зажигалку в гроб положили, что ли?

Я с размаху врезал себе по колену. Попал удачно - в голове вспыхнуло целое солнце боли, а я застонал, пытаясь сдержать вопль.

- Артём, пожалуйста, не бей себя!.. - сказал тот, кого я не видел. Я не мог понять даже, женский это голос или... детский?

- Ты-то кто ещё? - Я плакал, сам толком не понимая - от боли, ужаса, тяжелейшего недоумения или же от всего перечисленного сразу? - Тебе-то что от меня нужно?

- Чтобы ты перестал бить себя. Тебе же больно.

- А тебе какая разница? - Я изо всех сил выкручивал пальцами правой руки кожу на запястье левой. Чтобы солнце моей боли не гасло. Чтобы жгло к чёртовой матери все мои тёмные мысли. Чтобы плавило грязный снег с могил, превращая в безобидную воду пополам с рыжим песком. Чтобы...

- Мне не нравится, - перебил голос из темноты мои упоительные мысли. - Я не хочу это видеть.

- Тогда просто уйди. Тебя не касается то, что я делаю. - Я укусил себя за руку - нет, не то. Нужно ещё раз по колену. Как можно сильнее. В ту же точку.

- Почему же я должен уйти? - раздался голос чуть ближе, чем я ожидал. Но ведь не было шагов! Снег не хрустел!

Оно что, летает?

- Давай ты не будешь ко мне подходить, - сказал я и снова врезал себе по колену. Не так больно, как в первый раз, но всё равно годится.

- Я и не хожу, - прозвучало ещё ближе, и я различил движение в темноте. Что-то двигалось в мою сторону, не ступая по снегу.

- Стой на месте! - рявкнул я.

- Нет, не хочу.

Я ударил себя по лицу кулаком так, что хрустнула челюсть. Солнце боли заполнило собой всё. На какое-то время я перестал видеть - меня переполнял жгучий белый свет. Я чуть не опрокинулся на спину.

Хорошо бы сейчас потерять сознание и очнуться уже днём. И не здесь. И даже не собой, а кем-то вообще другим. Чистым листом, белым, как снег... с землёй. Твою мать!..

- Артём? - Это был уже Олькин голос. - Что ты делаешь?

Никаких шагов по-прежнему не было. Неясная фигура неторопливо плыла из темноты прямо ко мне. Думаю, если бы у меня сейчас был фонарик, то я увидел бы её ноги, может быть, даже босые, - ступни не касаются поверхности, просто лениво свисают, а большие пальцы неслышно цепляются кончиками за снег. Словно кто-то держит её за шиворот, как котёнка, и медленно и плавно двигает вперёд, чтобы сунуть мне под нос. Мол, на, смотри на то, что ты наделал.

- А ты что делаешь? Почему ты не можешь ногами идти, если ты живой человек? - почти проорал я.

- Артём... - Олькины интонации.

- Тебя ударить? - спросил я почти спокойно.

- Нет, зачем же. Ни меня, ни себя не надо бить. - Снова чужой голос. Похоже, что детский. Неприятно знакомый.

- Тогда перестань притворяться!..

- А разве я так делаю? - Всё ближе и ближе.

Я присел, пытаясь нашарить рукой хоть какой-нибудь кусок палки. Колено приятно вспыхнуло.

- Ты ведь не Оля. Не надо разговаривать её голосом. - Ничего путного найти не удалось. Я подобрал крохотный острый сучок и зажал его в кулаке так, чтобы впивался в кожу.

- А разве это её голос? - сказала фигура Олькиным голосом. Скорее удивлённо, чем с насмешкой.

- Ты издеваешься?

- Нет. - Снова чужой голос. Я сдавил сучок, пытаясь вогнать его себе в ладонь, но он сломался с негромким щелчком.

- Ты понимаешь, что пугаешь меня?

- Нет, - совсем близко и новым голосом, который, пусть и прошло столько лет, я всё же узнал.

- Ты не можешь быть моей матерью. - Жаль, что у меня не было ножа. О-ох, жаль. Со всего бы размаху и в ногу. В свою, конечно. У того, что со мной разговаривает, может, и ног-то нет. - Моя мама мертва... А ты просто морочишь мне голову и пугаешь меня. Зачем?

- Тебе страшно? - Маминым голосом. Сука.

- А что, незаметно? - Я хохотнул. Да уж, безудержное веселье!.. - Я бы убежал, но я боюсь, что ты догонишь. Понимаешь?

- И что будет, если догоню? - Остановилось. Вот так, хорошо, подумал я. И лучше не двигайся.

- Думаешь, я знаю? Я понятия не имею, кто ты.

Несколько секунд было тихо. Я стоял и ждал, всматриваясь в сгусток темноты в двух шагах от меня. Где-то далеко хрустнул снег, будто бы кто-то шагнул всего раз и замер, и сгусток сказал каким-то улыбающимся, что ли, голосом:

- Так подойди и посмотри.


6.

За спиной у меня захрустело так, словно бы целый лось ломанулся сквозь кусты, если бы здесь, конечно, были кусты. Звук был неожиданным и громким, я вздрогнул и невольно обернулся, хотя вряд ли смог бы разглядеть что-нибудь. Разве что темноту двигающуюся - на фоне темноты неподвижной. Ну и грязно-белый из-за отсутствия достаточного освещения снег - его-то я и увидел, из него торчали толстые стволы, а больше ничего не было, никакого лося, даже ненастоящего.

Звук тут же исчез, стоило мне обернуться, и практически сразу, без перехода, то, что разговаривало со мной, со всей дури врезалось мне в грудь и лицо так, что я отлетел метра на два и упал, ударившись спиной и затылком. Эта боль мне совсем не понравилась.

Я заорал - сначала от боли, а потом ещё громче, когда увидел, как серьёзных размеров сгусток темноты падает на меня сверху. Я не успел увернуться и получил удар такой силы, что задохнулся, а где-то на периферии сознания раздался жалобный писк: "Рёбра!.. Рёбра сломаны!"

Так ли это на самом деле, я не знал, но струхнул качественно, поскольку был серьёзно уверен, что вот прямо сейчас у меня отбирают жизнь. Вряд ли я хотел умирать именно так. В таком месте и в такое время. Вряд ли я вообще хотел умирать.

Сгусток взлетел с меня вверх, я увидел, как он распластывается в трёх метрах надо мной в какой-то громадный рваный зонт, и решил прикрыть лицо руками - не хотелось видеть того, что будет дальше, а про "встать и бежать" я уже не думал. Мысли были другими.

"Меня убивают. Меня всерьёз убивают..."

Но очередного удара не последовало. Насколько я понял, мой потенциальный убийца просто плавно опустился вниз и сел мне на грудь, очень сильно сдавив мои бока своими конечностями - или что там у него вместо них.

Я всё так же закрывал ладонями лицо, просто вцепился в него пальцами, не желая видеть. Вся моя бравада слетела с меня мигом, когда я понял, что та боль, с которой я так беспечно игрался, была детсадовской по сравнению с той, что могла причинить мне эта штуковина у меня на груди.

От неё веяло морозом, и она вряд ли умела дышать. А вот разговаривать умела.

- Может быть, познакомимся? - Новый голос, скрипучий и хрупкий, будто бы для его воспроизведения используется не человеческий речевой аппарат, а вообще какие-нибудь посторонние предметы, вроде камней и палок. Или снега с землёй, подумал я, отрицательно помотав головой из стороны в сторону.

Ответом был сильный тычок в грудь, как если бы у твари был тяжёлый клюв. Кто его знает, возможно и был.

- Ай! - вскрикнул я против воли.

- Убери ладошки, - сказали мне прямо в уши. Как ни странно - в оба уха сразу.

- Нет. - Я старался прирасти кожей лица к ладоням, на секунду даже поверив, что так можно.

Но тут меня крепко взяли за оба средних пальца. И сильно потянули вверх.

Честно говоря, я не подозревал, что могу так орать.

- Подожди, тебе же нравится делать себе больно? - разочарованно спросил голос в моих ушах, в то время как я корчился от боли - пальцы мои никто и не собирался отпускать. - Тебя ведь просили. А ты?

- Пожалуйста, не надо! - выдавил я, захлёбываясь.

- Конечно, не надо, - прозвучало уже над моей головой.

Не имея больше никаких ресурсов для того, чтобы выдерживать настолько грандиозную боль, я сдался и убрал ладони от лица. Пальцы мои тут же оставили в покое.

Я бы не сказал, что боль сразу отступила, но стала чуть меньше. Руки пульсировали, кисти рук горели, я почти видел сквозь веки самый натуральный огонь, но понять, обошлось без переломов или нет, я не мог.

- Что же ты делаешь, а? Дурачок, - сказал мамин голос, и тут то, что сидело у меня на груди, навалилось на меня целиком. И затихло...

Я лежал, не открывая глаз, готовясь к новой боли, которая теперь была такой яркой, что я перестал её видеть. Никакого больше солнца внутри головы.

По всей видимости, мой природный измеритель боли сломался, захватив с собою и мой экран воображения, поскольку я сейчас не мог представить себе вообще ничего. Во мне было темно, как в тщательно забитом гвоздями... гробу, да.

Я дышал с трудом, содрогаясь от колотья в груди при каждом вздохе и пытаясь совладать с весом того, что на мне лежало. И что-то не так было с воздухом.

Только что зимний, морозный, пахнущий снегом, он вдруг стал несвежим и крайне невкусным, воняющим то ли мышами, то ли гнилым деревом.

Лежащее на мне нечто не подавало признаков жизни, если оно, конечно, в принципе когда-нибудь жило. Оно просто давило меня своим весом, и его, кажется, голова воткнулась подбородком в мою ключицу, что не было так больно, как наверняка переломанные пальцы, но мешало конкретно. Я решился открыть глаза.

Без толку. Темнота была полнейшей. А ещё что-то странное случилось со звуками. Они стали как-то иначе себя вести, по-другому вползали в уши. Будто бы я лежал не на снегу посреди леса, а в длинном ящике, что ли... Это всё из-за того, что я так надрывался криком, наверное.

Я попытался поднять руки, но сделать это было не так-то просто. Меня хорошенько обняли за плечи перед тем как затихнуть.

Я попробовал вытащить правую руку, но ей что-то мешало помимо лежащего на мне... кхм, ладно, тела.

Справа был ствол, похоже. Я упал возле дерева, объяснил я себе.

Но почему же так темно? Я что, ослеп?

Я начал шевелить левой рукой, но и она уткнулась в какую-то преграду, даже высвободившись из объятий. Ещё одно дерево?

Странное дело, но я почти успокоился. Сейчас мне хотелось только побыстрее освободиться и убраться как можно дальше от этой любвеобильной сволочи, которая, я подозреваю, внезапно зачем-то сдохла. Или же притворилась искусно. Надо было как-то её с себя снимать.

Я попробовал упереться в неё руками и столкнуть. Получилось так себе. Руки мои с горящими средними пальцами втыкались в неё, продавливая то, во что она была одета, но сдвинуть никак не могли. Что-то мешало. И по бокам, и сверху.

Может, я не заметил, как во время наших свирепых игрищ на неё свалился ствол дерева и хорошенько придавил? И потому она дохлая? Нет, тут что-то другое.

Мне кое-как удалось, через боль и втягиваемый сквозь зубы вонючий воздух, вынуть обе руки из объятий и почти поднять их над головой.

Почти потому, что руки стукнулись гулко в ровную надо мной поверхность. Средние пальцы от удара вспыхнули, я взвыл, но было уже не так больно, и я снова увидел солнце боли. Которое, к сожалению, не способно было высветить ничего из той темноты, что плотно меня обволакивала.

Я чуть передохнул, а после стал ощупывать то, что было надо мной. Идеально ровное. Я будто бы лежал на втором этаже двухъярусной кровати под самым потолком, обнимаясь с кем-то, кого я так толком и не успел рассмотреть до наступления этой подозрительной тьмы. Страстно желавшим расквасить меня всего по снегу... с землёй под ним. Втоптать в снег, а потом в землю. Чтобы я наелся этой земли. Хорошенько наелся, ха-ха!..

Жаль вот только, что стены с обеих сторон, словно кровать стояла в категорически узкой комнате, в самой узкой из возможных.

Нет никакой кровати, напомнил я себе. Я лежу на снегу, на мне сверху лежит нечто с головой, которая больно давит меня своим весом, а все эти туманные ощущения просто из-за стресса и дикой боли.

Надо отдышаться, вернуться в себя по максимуму и начать действовать.

Правда, дышать было как-то почти и нечем. И как я ни пытался убедить себя, что я всё ещё в лесу, но потолок надо мной никуда не девался. Я всё так же водил по нему ладонями. Похоже на дерево. Деревянный потолок. Занятно. Но и такое бывает.

То, что лежит на мне, не сдвигается ни вправо, ни влево, ни, понятное дело, вверх. Слишком мало места. Может быть, получится сдвинуть его вперёд, к моим ногам?

Я поднатужился, но ничего не вышло. Там тоже что-то мешало.

Голова сволочи перекатилась с ключицы на мою грудь и прислонилась к моей щеке. Кожей я почувствовал... да, волосы. Чёрт! Длинные волосы, как у женщины. Как у моей мамы... Хотя ведь и у мужчин бывают причёски подобного плана, разве нет?

Я аккуратно отодвинул чужую голову, и она, вроде бы, там, чуть за моим плечом, легла вполне уютно, но через пару секунд почему-то снова скатилась и теперь уже откровенно ударила меня по лицу.

Ладно. Не сдвигается вперёд, попробуем назад, за мою голову. Только надо сначала проверить. И я не спеша сунул туда руку.

За моей головой оказалось всего несколько сантиметров пространства, а дальше - снова преграда.

Деваться было некуда - пришлось честно сказать себе: да, я в гробу. И, похоже, на мне лежит кто-то мёртвый женского пола. Или притворяется - и мёртвым, и женским.

Как так вышло, я понять не мог. Сознания я точно не терял и сильно не отвлекался, разве что на ломаемые пальцы. Ерунда какая-то.

Тут до меня дошло, что я, кажется, забыл о том, что у меня клаустрофобия, и почему-то не паникую, хотя надо бы. И сразу же во мне буквально взорвалось желание как можно быстрее освободиться, потому что нечем дышать и, кажется, "потолок" сейчас рухнет на меня сверху и начнёт давить, я уже слышу, как он скрипит под весом земли со снегом, вот-вот упадёт и сдавит, мать твою!

Я задёргался под своим специфическим одеялом из трупа, начиная кричать - тоненький, хриплый вопль набрал силу и стал трубным рёвом. Я голосил до тех пор, пока не понял, что мне этот самый скрип нависающей надо мной крышки не нравится больше не тем, что он вообще скрипит под весом, наверное, тонны грязи, а каким-то идиотским ритмом.

Это же не скрип, понял я, это жужжание... Телефон!

Глубоко в кармане моих несчастных, истерзанных штанов разрывался поставленный на вибрацию телефон. Ох, спасибо мне, дорогому, что я выключил мелодию звонка! Только её одной и не хватало бы здесь, ха-ха!

Телефон, получается, ожил, а мне, выходит, кто-то прямо сейчас звонит. Может, дед. Может, Олька.

Я судорожно просунул руку под лежащее на мне и, немного путаясь в своей и чужой одежде, нащупал-таки карман, а в нём отчаянно бьющуюся пластиковую рыбку телефона. Потянул к себе, цепляясь за одежду, и выудил из пространства между телами.

Темнота тут же взорвалась синим светом. Я не успел посмотреть, кто это мне так наяривает. Потому что мёртвая мама, лежащая на мне, повернула голову к моему лицу и сказала с досадой:

- Может быть, хватит уже дёргаться, а?

Но я уж дёрнулся так дёрнулся. Крепко вмазавшись лбом и макушкой, до хрустальной боли в костях.

Телефон выпал с глухим грохотом и погас.

А я даже не мог кричать, я выл сквозь до крови прикушенную губу и отчаянно бился в объятиях матери, как мой телефон минуту назад в душном гробу моего кармана.

Хуже всего было то, что я никак не мог потерять сознание.


7.

Можно, конечно, попробовать убедить себя, что так не бывает и всё это мне просто кажется, снится или же чудится под воздействием веществ. Последнее отпадает сразу, поскольку ничего крепче пива я никогда в своей жизни не принимал, так уж повелось.

Сон тоже не прокатывает, потому как рано или поздно из любого кошмара люди просыпаются наружу, в свою комфортную, мышиного цвета реальность, в которой никто никого не запирает в гробу в обнимку с мертвецом, разве что совсем изредка.

Значит, галлюцинация.

Или же я умер, а это такая весёлая загробная жизнь, хотя с прилагательным "загробная" я бы в данном случае хорошенько поспорил.

Только вот дело в том, что я - атеист. И в добавочную жизнь после основной жизни не верю - и не поверю, даже если меня сто раз запрут в гробу с кем угодно, хоть с самим собой. Аргументы у меня простые: со смертью мозга умирает и личность. А раз нет личности, то и пугаться некому.

Значит, я всё ещё жив. И это глюк. Такой вот сложный и мясистый, но глюк. Правда, если подумать хорошенько, то есть ещё варианты.

Например, кома. Скажем, меня сбила машина, я ударился основанием черепа о бордюр и лежу нынче в больничке, подключённый кучей трубок к разномастной аппаратуре. И весь этот развесёлый театр в моём сознании - результат серьёзного повреждения мозга.

Или не кома, а тяжелейшее психическое заболевание, и лежу я, опять же, в больничке, только другого профиля, в кататоническом параличе и сам себя развлекаю собственными мультиками по мотивам моей же не такой уж и длинной жизни.

Да, конечно, есть ещё один вариант. Но он мне совсем не нравится. Потому что, как уже упоминалось, я - атеист. И меня никто и никогда не сможет убедить в том, что всё это происходит на самом деле.

На пару коротких мгновений, во время встречи со своей якобы бабушкой, я готов был поверить в тот бред про параллельные реальности в охапку с инопланетянами и чёрной магией, которым пичкает обывателя телевизионный канал "РЕН-ТВ", - но только на пару коротких мгновений.

Ребёнку во мне порой очень хочется, чтобы в жизни бывали всякие чудеса, как в старом добром американском кино для детей, вроде того же "Полёта навигатора". Теперь же, когда меня всё крепче обнимала моя мёртвая мать, которую надёжно спрятали в землю двадцать лет назад мои же родственники, я наконец понял, что как бы страшно мне не было, всего этого происходить в реальности просто не может.

Со мной шутит жуткие шутки мой мозг. И задуматься об этом надо было намного раньше, ещё в момент упоительного разглядывания кошки-лисы, умудрявшейся при своих внушительных размерах не оставлять ни единого следа на не таком уж и плотном снегу.

Во всём виноваты страх и надежда. Страх мешает мыслить рационально, а надежда активно помогает страху мешать. Да, никому не хочется, чтобы его мать умирала молодой. Но факт остаётся фактом. С дурными надеждами пора кончать. Как и со страхом.

Вкус крови во рту мне, мягко говоря, не нравился. Выть и дёргаться я перестал, фальшивая мама, лежащая на мне, тоже затихла. Всему приходит конец, если только не лопнешь по ходу действия от напряжения. Я не лопнул. Значит, пришла пора сосредоточиться и начать, наконец, думать головой, а не другими частями тела.

Я не теряю сознания. Похоже, это говорит как раз о том, что я его уже потерял.

Хотя, может, я и ошибаюсь. Про бессознательное состояние знал я не так много и не мог с уверенностью утверждать, что отключившийся от мира человек обязательно попадает в созданный его же собственным мозгом увлекательный - или не слишком - фильм. Но вероятность такая в наличии есть.

Я пошарил рядом с собой, пытаясь всё-таки найти телефон. Да, я понимал, что он спокойно может взять и кануть в никуда, если всё происходящее со мной мне кажется. Но чем чёрт не шутит.

Телефон я нашёл, поднёс к лицу, но он не работал. Похоже на то, что сдохла батарея. Или же мозг мой так решил - что ей непременно нужно сдохнуть именно сейчас. А если попробовать... И я стал изо всех сил представлять, вдавливая кнопку включения/выключения, что батарея в порядке. Она полная, да, такая полная, что из неё прямо выливается лишнее электричество!..

На секунду мне показалось, что телефон дрогнул. Он так делал, когда включался, - едва различимо бзикал один раз. Перед тем, как всерьёз очухаться и начать полноценно жить. Я, затаив дыхание, ждал, пялясь в темноту.

Да, детка, давай! Вот сейчас он засветит экраном, вот-вот, я знаю!

Телефон врубится, и я смогу позвонить кому-нибудь и сказать, что... Стоп. Кажется, я сам себя надурил.

Если вся окружающая меня реальность - не более, чем продукт жизнедеятельности моего собственного мозга, то и телефон - тоже. И позвонить я смогу только порождению своей же буйной фантазии. Или не смогу. Потому как телефон так и не включился.

Проблема, наверное, заключалась в привычке жить по законам физической реальности. В ней я не мог зарядить батарею телефона усилием воли - и в принципе не верил в то, что такое возможно.

Но ведь бывают же осознанные сновидения! Стоит только догадаться, что ты спишь, как тут же всё окружающее тебя во сне становится твоим личным пластилином. В теории. В восторженных книжках, авторы которых любили хорошенько приукрасить, если не приврать.

Потому что мой собственный опыт был не таким позитивным, каким должен был быть. Даже осознавшись, я не мог ничего толком изменить по собственному желанию в структуре сновидения. Скорее наоборот - обыкновенная реальность была, как ни странно, более податливой.

Никогда не забуду, как долго пытался выбить стекло кирпичом в одном из ОСов. Кирпич тупо отскакивал. А ведь стекло было обычным, оконным, никаким не бронированным.

Уф! Надо, наверное, получше сконцентрироваться.

Я не знаю, где нахожусь на самом деле, но вряд ли в настоящем гробу. Куча земли со снегом над ним - тоже неправда. И нет смысла её бояться, она меня не сможет раздавить. Её не существует. А раз так, то нужно посильнее в неё упереться и толкнуть от себя. Логика, конечно, железная. Но продолжать лежать в обнимку с трупом, наблюдая, как кончается воздух...

Эй. Ну сколько можно! Я никак не мог выпутаться из привычки принимать эту подделку реальности за чистую монету. Воздух же никуда не денется!..

Погоди-ка, остановил я себя, а вдруг я настоящий всё-таки задыхаюсь? И мозг мой рисует такую картинку именно потому, что мне не хватает воздуха там, на поверхности? Чёрт.

Я снова начинаю паниковать. А это не дело.

Я, нещадно извиваясь, впихнул телефон назад в карман штанов. Труп вроде бы не подаёт признаков жизни, как и подобает трупу, пусть и воображаемому.

Хорошо бы он и дальше таким оставался, а не начинал снова эти свои приколы. Да-а, какого только мусора нет в моей голове, если она выдаёт такое! Говорящая мёртвая мама! Вот же чушь...

Я упёрся ладонями в крышку надо мной. Пальцы всё так же болели, сколько я ни пытался отключить эту боль усилием воли. Ну что ж, фиг с ним, будем пробовать и так, через боль.

Я набрал в лёгкие как можно больше затхлого воздуха, сосредоточился и из последних сил толкнул крышку от себя. В это же время то, что лежало на мне, бешено задёргалось, вереща. Оно натурально билось в припадке, хохоча и рыдая одновременно, стучась твёрдым как бильярдный шар лбом в мой подбородок. Мёртвые волосы елозили по моим щекам, вползая в рот.

Я отплёвывался и продолжал давить вверх. Как ни старался я унять кромешный ужас, он всё равно впился в моё горло и начал его сдавливать, мешая мне думать и дышать.

Крышка не поддавалась. Труп танцевал на мне адскую ламбаду, стуча зубами всего в паре миллиметров от моего носа. Только бы не ухватил за нос.

- Вот же ты сука поганая! - заорал я ему прямо в лицо, не прекращая отжимать крышку. Которая, кажется, немножечко подалась вверх.

- Сыночек! - вопил труп, - сыночек! Что же ты делаешь, сыночек?!

- Заткни пасть, - сказал я прямо в эту самую щёлкающую пасть довольно-таки спокойно, когда почувствовал, что у меня получается. Крышка скрипела, земля сыпалась мне в глаза, а руки мои постепенно выпрямлялись.

- Сынок...

Труп успокоился, перестав биться в истерике, и вдруг начал гладить меня по лицу тёплыми пальцами - легонько и ласково. Ну что же, пусть пробует меня подловить - ничего не получится, я не куплюсь. Я знаю, что матери нет, и, как бы она меня ни любила тогда, снова живой ей не стать.

- Да, мама. Я внимательно тебя слушаю, - сказал я, не прекращая толкать крышку. Места, кажется, становилось всё больше.

- Сынок... Мне так больно... - Она прижалась своей тёплой щекой к моей щеке. Мне безумно захотелось обмануться и поверить в то, что это всё-таки она, настоящая. Да, так не бывает, но что если... Я же могу ошибаться. Все мои знания о мире запросто могут оказаться полнейшей ерундой, кучкой пафосных заблуждений.

- Я тебе не верю, - сказал я, однако, не очень уверенно. И подумал вот о чём.

Есть же вероятность, что никаких двадцати лет вовсе и не было. Что мне по-прежнему шесть. Что мама не умирала и не собиралась умирать. Что я попросту очень серьёзно болен и мечусь в бреду по скомканной постели, а мама пытается меня успокоить. И скоро приедет скорая и заберёт меня в больницу. Утром я проснусь под капельницей, бледный, с потным лбом, к которому прилипла моя мокрая чёлка, и увижу родителей, встревоженных и радующихся одновременно. В палату зайдёт врач и скажет, что это мне ещё повезло и нужно сказать спасибо маме за своевременный вызов скорой. И я зарыдаю.

- Мама?..

Я чувствовал, как она поворачивает голову, чтобы, наверное, поцеловать меня в щёку. И да, она прильнула губами к моей щеке. В этот же момент поверхность подо мной дрогнула и резко накренилась так, что мы с моей внезапно такой нежной мёртвой матерью повисли вниз головами. С шумом в дыру под нами посыпалась земля.

А за ней съехали и мы, крепко прижавшись друг к другу.

Но мама не целовала меня. Она сильно и больно вцепилась в мою щёку зубами. И, пока мы падали, я покорно скулил, а она булькала горлом. Наверное, смеясь над тем, как здорово ей удалось меня наколоть.

Там, куда мы в итоге упали, было немного света. И невероятно много голых мёртвых людей, сваленных в гигантскую кучу. На неё-то мы и свалились, ломая чужие конечности.

Кажется, одной щекой у меня стало меньше.


8.

Мне наконец-то удалось освободиться из опостылевших объятий, отбросив от себя что-то вроде пугала - большую, грубо сработанную куклу, сделанную из камней, палок и тряпок. Вместо глаз - разноцветные бутылочные стёкла.

Я зачем-то вспомнил "секретики", в состав которых входили подобные стёклышки - помимо металлических крышек от бутылок с лимонадом, конфетных обёрток и прозрачных висюлек с люстры. "Секретик", бережно упакованный в полиэтиленовый мешочек, полагалось где-нибудь закопать так, чтобы никто не заметил, и время от времени проверять. Я потерял все до единого свои "секретики", просто позабыв, где я их закапывал.

Глядя на пугало, сползающее по куче мертвых тел вниз, в темноту, я вспомнил каждый из них - вместе с их неглубокими могилками. Они все до сих пор там, где я их оставил.

Я аккуратно потрогал кончиками пальцев щёку там, где её укусило пугало, притворявшееся моей матерью. Крови было много, кусок кожи свисал странным на ощупь лоскутом. Я попробовал приладить его на место, но он всё равно отвалился и повис.

Если всё это вокруг - и моя щека тоже - кино имени моего мозга, то я готов перед ним снять шляпу и низко склонить голову. Реалистично просто до умопомрачения.

Хорошо бы поскорее вернуться на поверхность. А ещё хорошо бы услышать хотя бы минимум пояснений по поводу всего, что произошло и до сих пор происходит со мной. И узнать, жива ли Олька, и если да, то где она. Как бы там ни было, но оставлять её нельзя.

Мне пришлось хлопнуть себя по лбу. Артём, эй! Это всё не на самом деле! Ольки здесь нет. Живая, настоящая Олька там, на поверхности, а тут может быть только её проекция. Только тот образ, который ты сам себе сочинил.

Сидеть на куче из мёртвых тел было странно. Пересесть некуда - повсюду только трупы, потому мне пришлось отключить уважение к павшим. Они всё равно мертвы, им не обидно. А если допустить, что они - всего лишь мои мёртвые, но целиком воображаемые друзья, то и подавно.

Надо выбираться отсюда. Я посмотрел вверх, но ничего, кроме темноты, не увидел. Та дыра, сквозь которую я провалился сюда, осталась где-то высоко наверху. Я её не видел.

Пугало валялось, неподвижное. Может, разломать его к чертям? Чисто из вредности.

Я наступил на его руку. Корявая ветка, из которой была сделана рука, хрустнула. Я поднял ногу и наступил снова уже с серьёзным усилием. Рука сломалась пополам. Пугало не шелохнулось.

А я как с цепи сорвался - и принялся топтать его, пока не остались одни только невразумительные ошмётки. Разноцветные палочки, тряпочки, стёклышки. Непонятно ни хрена теперь. Кроме того, что это была когда-то чья-то старательная марионетка.

Только я хотел сделать осторожный шаг вниз, как услышал такое знакомое:

- Ау-у!..

Где-то далеко впереди. Я решил не обращать внимания. Опять хозяин пугала пытается заморочить мне голову.

Я стал спускаться по куче трупов, стараясь не заглядывать им в лица. Некоторые из них норовили мне подмигнуть, кто-то даже вяло помахивал застывшей ладошкой, но всё это я видел боковым зрением и потому списывал на "показалось".

- Артёмка, - снова тем же голосом, которым и "ау". Бабушка объявилась.

- Нет его, бабуль, - выкрикнул я в ответ, захлёбываясь истерическими смешками.

- Артёмка, солнышко, где ты? - Очередная марионетка, без вариантов. Одна уже откусила мне кусок лица, а что сделает эта... я проверять не хотел.

- Бабуль, ты меня не можешь знать, - ответил я, неуклюже скатываясь по куче тел вниз, - я родился через несколько лет после того, как тебя отключили от источника питания...

- Артём... Иди к нам... - Что-то новенькое.

- К вам? Вас там несколько бабушек, что ли? - Я откровенно глумился. Теперь я был уверен, что всё это - игры моего расхлябавшегося мозга. Что-то случилось, чего я не заметил - пропустил, как мяч в лоб, не успел зарегистрировать. И вот расхлёбываю.

- Артём... Тут папа... - Ну ничего себе. Отец. Только его не хватало.

Маму я оплакивал долго, а вот отца - нет. Прежде чем умереть, он настолько настроил меня против себя, что я даже не хотел идти на его похороны. Это я был виноват, по его словам, в маминой болезни и, следовательно, в смерти тоже.

Я стал ему врагом. Я стал пародией матери, поскольку был чересчур похож на неё внешне, но не был ею. Я, глупый ребёнок, у которого не было ничего больше, кроме позабытых "секретиков".

- Пусть папа ползёт туда, откуда он вылез, - крикнул я в ответ. Жестоко, но искренне.

- Артём!.. - Голос отца. И он - марионетка. Ну что же, пусть выскажется.

- Я мог бы ответить: да, пап! Но я отвечу только: нет, пап, - сказал я громко, смеясь. Только хотелось совсем не смеяться. Может быть, всё-таки, можно всё исправить? Пусть и после стольких лет...

- Артём, сыночек, - сказал отец, - прости нас, пожалуйста...

Интересно, кого это - "нас"? Вас, марионеток? Вас, чудовищ, отрывающих зубами людям щёки? Или же вас, непутёвых родителей? Бросающих детей в тёмном зимнем лесу этой скотской жизни?..

- Отец, вот скажи мне... Какого хера, а? Какого хера, пап? - Я уже не смеялся. - Если ты на самом деле мой папа, конечно...

- Артём... - теперь мама подала голос из темноты.

- Мам, ты прости, но я не хочу вас видеть. Это слишком больно, понимаешь?

Я замешкался. Мне казалось, что будет какой-то предел, появится какой-то пол, на котором громоздится эта гора тел, но пола всё не было и не было. Гора была самой натуральной горой. Тела не кончались - наоборот, их становилось всё больше и больше вокруг меня. Наверное, смысла нет ни в каком движении, подумал я, остановившись.

- Сынок... - очень тихо, но вполне различимо сказала мама.

- Нет никого, говорит Москва, московское время четыре часа утра, если мне не изменяет моё чувство времени... Тебя не существует, мам. Ты - не более, чем моя взбесившаяся фантазия, унылая игрушка моего мозга, которая сначала пытается меня убить, а потом зовёт меня как ни в чём ни бывало, словно не рвала мне только что лицо зубами...

- Сыночек...

- Вот только не надо, - сказал я, остановившись. В движении вниз не было никакого смысла.

- Девушка не дышит, - сказал новый, незнакомый голос у меня над ухом. Я судорожно обернулся, но никого за моим плечом не было. Никого, кто мог бы говорить.

Я, не обращая внимания на боль во всём теле, стал карабкаться обратно. Может, мне удастся всё-таки каким-то образом выпрыгнуть отсюда.

- Артём, стой! - завопил не знаю чей голос. А после раздался стон, такой густой и насыщенный, будто бы породили его несколько миллионов утроб сразу.

Я бежал вверх по мертвецам, а они просыпались, как летучие мыши на перевёрнутом потолке самой большой в этом мире пещеры, с хрустом открывали глаза и пытались ухватить меня за ноги деревянными пальцами и окончательно, навеки испорченными зубами заклинивших челюстей.

- Она и не будет дышать, посмотри сюда, - сказал кто-то, а меня будто бы рвануло за шкирку вверх. И я полетел туда, неистово отбиваясь от мёртвых рук.

- Артём... - прозвучало едва слышно на фоне иерихонских труб повсеместного стона всех до единого мёртвых этого мира. Я понял, что я падаю. Почему-то в трубу, глубоко на дне которой было чистое голубое небо - и чужие мужские лица, напряжённые и обеспокоенные.

- Кажется, в себя приходит, - сказало одно из лиц. Я вылетел прямо к нему, как пробка из бутылки, и тут же рухнул на мокрый асфальт.

Надо мной стояли незнакомые мужчины. Они зачем-то расступились, разорвав кольцо из склонённых тел, когда я попытался поднять голову.

Там, дальше, в воротах разрыва, лежала сломанная кукла в дутой куртке с надломленной шеей. Глаза прикрыты, а пальцы левой руки опутаны жёлтыми проводками наушников. Такие спокойные пальцы.

Совсем рядом с куклой стояла машина с продавленным бампером. Уже не выпрямишь, зачем-то подумал я. И посмотрел вниз, на себя.

Колени моих ног были теперь в обратную сторону, что тут же захотелось исправить. И я потянулся руками к ним, но мужчины, стоящие вокруг меня полукольцом, не дали. Они мягко взяли меня за руки и придержали.

Я чувствовал, как прижимается к шее сорванный со щеки лоскут кожи. Я повернул голову направо и увидел за колоннами мужских ног безмятежные деревья нашего парка, до которого нам оставалось всего несколько метров. Странно, что зебра пешеходного перехода была так далеко. Я бы никогда не позволил... Но, видимо, удар был такой силы, что...

Один из мужчин, пожилой, с седыми усами, чем-то похожий на деда Валеру, наклонился ко мне и стал тихо со мной разговаривать - так, чтобы не слышали остальные.

- Хорошенько подумай, а потом выбирай. Понял меня? Хорошенько подумай, прежде чем выбрать. Здесь и сейчас - или всё заново. Понял? Как следует думай, пока можешь. Скорая уже едет, у тебя мало времени. Думай, паренёк, думай. - И он улыбнулся. - Выбирать-то тебе.

Я попытался кивнуть, но смог только закрыть глаза.

Когда я снова их открыл, голова всё ещё болела, но уже милосерднее, боль была как пуля на излёте, уставшая, толкающая воздух перед собой по инерции, без прежнего усердия. Температура, кажется, спала.

- Мам! - крикнул я. - Мам!.. Я пить хочу!

На кухне кто-то быстро стучал ножом, нарезая огурцы или морковку. Мама.

- Мам!..

- Подожди минутку, отец сейчас принесёт, - услышал я мамин голос, а после него - шум струи из-под крана, наполняющей стакан.

Я посмотрел в окно. По небу тянулась белая полоса, на конце которой торчал крохотный самолётик, словно жук на иголке, тянущий эту самую иголку за собой. Во рту ужасно пересохло.

Я слушал, как шумит вода, и улыбался. Как только поправлюсь, а это, скорее всего, будет уже завтра, сразу пойду к берёзе за домом - откапывать первый "секретик". В горячечном, бредовом сне мне открылось местонахождение каждого из них.

- Мам!.. - крикнул я.

- Отец идёт уже, потерпи секунду! Я сейчас тоже подойду, не вставай только!..

- Нет, мам, я не о том. Знаешь, что?

- Нет пока что. Но я тебя тоже люблю... - Шум воды прекратился, послышались шаркающие шаги отца - любителя старых, растерзанных тапок.

- Мам... Я теперь точно знаю...

- М-м?..

- Мы никогда не умрём!.. Люди ведь не умирают.

24-31 января 2016  




© Константин Стешик, 2016-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Словесность