Как это всё-таки нелепо - душой исполненный полёт:
Мы бьемся душами о небо, как рыбы тушами о лёд.
Взлетаем - падаем из тучи - и продолжаем круговерть...
Но те, кто более летучи, порою пробивают твердь.
Легко ль дыру проделать в своде? Глядишь - и верится с трудом:
Они пробились! На свободе! Взлетают над лазурным льдом,
С собою взяв свои химеры, надежд упрямую тщету...
И не находят атмосферы. И застывают на лету.
Рты открывают полусонно; с последним взмахом плавника
На небо падают беззвонно - и в лёд вмерзают свысока.
Луна их одевает в ризу, венчает тихая звезда...
А мы их видим, видим снизу - недостижимых навсегда.
Догорает зелёный свет... Пепелище дымит слегка,
И ленивая желтизна подползает из-за угла.
Догорает зелёный свет, надвигаются облака -
А растраченная казна всё же кажется тяжела.
Звонко щёлкает турникет. Под ногами - осколки льда.
И не видно своей руки, что протянута через чад.
Догорает зелёный свет. Коготок увяз навсегда,
И желтеющие зрачки из угла глядят невпопад.
И всё гуще хвосты комет заполняют туманом сны,
Не читаются строки вслух, не сбывается встреча рук...
Догорает зелёный свет - будет краток миг желтизны -
И недобрый красный петух возвестит, что окончен круг.
Накопилась в карманах у нас ерунда:
Номера телефонов, ключи, амулеты...
Ю.Издрык
Нас прижимают к тротуару
Вериги утренних туманов -
Высокопарно поднят ворот,
Опущен утомлённо взор.
Несём заслуженную кару
За содержимое карманов,
И в наш благословенный город
Никак не едет ревизор.
И, подойдя к закрытой двери,
Мы подбираем амулеты -
Но амулеты устарели,
Как заржавевшие ключи.
Даётся каждому по вере:
Тут контрамарки, там билеты,
Кому-то светлые апрели,
Кому-то сытные харчи;
Кому-то вовсе не даётся -
Нет ни гостинца неземного,
Ни от природы подношений:
Наверно, кончились давно.
А время всё-таки не рвётся,
Оно упрямо и сурово:
Мы сами, не боясь лишений,
Соткали это полотно.
Голодная чёрная стая слетелась без зова на снег.
Страницы метели листая, рука занемела навек...
Главе вороного дозора стучу я в ночное стекло -
От птичьего жёлтого взора мне взгляд отвести тяжело.
Но что ему робкие стуки - он брат и ровесник векам!
Я грею замёрзшие руки, прижав их к горящим щекам.
Вниманье его неумело зову я к безделкам своим:
Нет чёрному ворону дела до этих пустых пантомим.
Но всё-таки (вижу) косится, надменно бродя по двору,
Недобрая вечная птица, монах, поселённый в миру,
Чумной посетитель вселенных - он свой и в аду, и в раю;
На тайных скрижалях нетленных он летопись пишет свою.
И жёлтого глаза пыланье под крышу проникло насквозь!
Я понял: пустое желанье зачем-то сегодня сбылось...
"Ты рвёшься в пространство другое - иди! Открываю миры!"
И ветер безжалостный, воя, ворвался из чёрной дыры,
Рассыпал по дому страницы и книги свалил со стола -
Нигде не могу схорониться, уходят остатки тепла,
Стекло норовит расколоться, зовёт летописец ночной:
"Пойдём, если так уж неймётся, к скрижали моей ледяной..."
Над дальним погостом спускается сумрак, клубясь...
Придуманный Постум, оставь непонятную вязь
Неведомых литер - возиться не стоит труда;
Свидетель Юпитер: попало письмо не туда!
Попробуй, однако; ты был, полагаю, смышлён -
Патриций, гуляка, философ минувших времён.
Меняется мерка, всё ближе к Юпитеру бык...
Ты выдуман - ergo, поймёшь незнакомый язык.
Вот солнце, не грея, по-рыбьи уходит на дно,
Темнее, темнее... гляди, уже вовсе темно...
Над снежной рекою плывут облака в тишине.
Минута покоя богами дарована мне.
Веселья не много. Но всё же осталось чуток.
Преддверье итога. Холодных ветров шепоток.
С недобрым норд-остом куда-то умчалось тепло.
Ты слышишь ли, Постум, как ветки стучатся в стекло?
Сияние снега - как искры сгоревших лучин!
Полночная Вега. Секреты небесных пучин.
Там капельки Леты - замёрзшие - в этих снегах,
И, значит, секреты откроются только в стихах.
В стареющем мире все тайны былые смешны.
В подсвеченной шири - безмерная ясность луны.
Я взор поднимаю в колючее небо, к Ковшу.
Я всё понимаю. И что-то ещё напишу.
Несутся куда-то послания и времена;
Друзей маловато - так, значит, им выше цена.
Вот ветка шальная опять постучала в стекло...
О Постум, я знаю: письмо до тебя не дошло.
Бессмертные боги! недолго уже до весны.
Какие итоги? Кому они, к чёрту, нужны?
Сейчас - передышка. Планеты взирают с орбит.
И плюшевый мишка на старой скамейке забыт.
"Движенье - всё", - сказал махист проклятый.
Ему философ лысый возразил
Сначала словом, а потом лопатой,
При этом голося что было сил,
Вослед Лойоле или Торквемаде:
"Нам цель важна, а прочее мура!"
Ну кто же станет лишь дороги ради
Куда-то отправляться со двора?
Всё так. Но Магеллана вспомнить надо,
Колумбов рейс, Ясоново весло,
Историю безумного Синдбада...
Так что ж их всех в дорогу волокло?
Вы скажете: - Соблазнов очень много,
Грядущий куш оправдывал отъезд...
- Нет! - я отвечу. - Дальняя дорога
И страсть к процессу перемены мест.
Шли в здравом ли, нездравом ли рассудке -
Для многих был наградой сам поход.
Улисс стремился на Итаку? Дудки!
Да он туда добрался бы за год.
Ему не скука сухопутной прозы -
Поэзия морей была нужна,
Важнее были странствия, чем козы,
Милей дорога, нежели жена.
И если ты отправился в скитанье,
На вкус попробуй сам - и ощути
И близкой цели разочарованье,
И чары предстоящего пути.
Да, хорошо бы не блуждать чрезмерно,
Достичь успеха, не дразнить гусей
И маху не давать... Всё это верно.
Однако ж прав упрямый Одиссей.
Я забываю алфавит, мне буквы стали бесполезны -
Вот и вяжу взамен узлы на тонкой нити бытия...
Не скоро ангел вострубит и отворится кладезь бездны,
А нынче - будни тяжелы и надоела толчея.
Морским уменьям не учён, но к делу привыкают руки:
С узлами возятся, спеша, чтоб сохранить на много лет,
Кто виноват и что почём и сколько гитик у науки,
Чем успокоится душа и где упрятан нофелет.
Но узелковое письмо таит опасность искаженья -
Не зря Мефодий и Кирилл не стали применять узлы;
Не всякий встреченный поймёт, узлы трудны для постиженья,
И вот - напрасно тратишь пыл и не дождёшься похвалы.
Но зла за это не держу ни на себя, ни на иного;
В своих неловких узелках я разбираюсь без труда:
К ним прикасаясь, ухожу в страну сияния ночного,
Где все тропинки в светляках и блещет звёздами вода.
Такое трудно объяснить, словарь составить невозможно:
Реестра нет для узелка и не придумана графа.
Но снова тоненькая нить руки касается тревожно -
И не кончается строка, и не кончается строфа...
Любой порядок на земле обязан кончиться.
Промчится ведьма на метле, лихая гонщица,
Замашет девушка веслом, взревут будильники,
Невзгоды встанут за углом как собутыльники,
Заполонятся города листвою зыбкою,
И в каждый дом войдёт беда с кривой улыбкою.
Придёт расплата за дела и за безделицы,
Придёт и сядет у стола (что канителиться?),
Составит опись, протокол, постановление
За недосол и пересол - без сожаления,
Потом пойдёт в соседний дом, железом звякая...
А мы замок за ней запрём. Видали всякое.
Ни дня без строчки - вот те хрен. Не выполнен урок.
Порой напишется рефрен, пустая пара строк,
Но не добавить ничего ни в гриве, ни в хвосте -
Не помогает божество в подобной маете,
Не слышат Муза и Пегас, не явятся на зов,
И надо действовать на глаз, усердствовать с азов -
Низать на ниточку слова, в ушко их продевать,
Таскать слова из рукава, из шляпы доставать.
Но закрома мои скудны, и жребий мой суров,
И уши кролика видны из шляпы вместо строф.
Ну что ж, и кролик - не беда (небось не плагиат);
Возьму за ушки - и сюда: пусть люди поглядят,
Пусть суть сокрытую поймут (какой иначе прок)...
Всё меж ушей они прочтут, как прежде - между строк.
Святую тайну бытия постигнуть им дано -
Её раскрыть сумею я. И кролик заодно.
Тот ангел, что встречался с нами,
Не думал хвастаться чинами -
Из Сил? а может, из Начал?
Вблизи газетного киоска
Наш добрый ангел перекрёстка
Ежевечерне нас встречал.
Он в ожиданье встречи этой
Следил печально за кометой
В кругу расчисленном светил,
Ждал на скамейке под забором,
Встречал радушным разговором
Того, кто первым приходил.
Его мы отыскать умели
Там, где во дворике - качели
И доминошные столы,
Скамья у серого забора,
Где три зеницы светофора
Так любознательно круглы...
Промчались времена благие,
И нас на улицы другие
Забросил неспокойный быт,
Наш день томительно обыден,
И ангел много лет не виден,
И перекрёсток позабыт.
Но вечер спустится лилово,
Напомнит ангела былого...
И возвратиться мы должны
Туда, где ангел перекрёстка,
Одетый чисто и неброско,
Сидит, как прежде, у стены.
Итак, мой Брут, зарежут? В эти иды? Да, это Кассий. Он на всё готов:
Тщеславие, капризы и обиды, жестокость, что обычна для шутов.
Ну что ж, я ждал. Признанием народа вознаграждён давно я и с лихвой:
Ко мне, я знаю, есть любовь у сброда и ненависть - у спеси родовой.
Спасибо, Марк, за горькое признанье; к таким ударам я готов давно.
Пусть состоится это злодеянье. Вот так мне умереть и суждено...
Ты возражаешь? Посоветуй что-то! Проскрипции? Стать Суллой номер два?
Нет. Палачом прослыть мне неохота: такая слава слишком дешева.
Мой Брут, я знаю: всё свершится скоро. Кинжалы наточила мелюзга,
И завтра растерзает ваша свора плешивого и глупого врага.
Ты будешь первым. Нет, не спорь: так надо.
Пронзишь кинжалом старческую плоть.
Тебе нетрудно будет без пощады невольника Филона заколоть.
Да ты, наверно, не знаком с Филоном! Он на меня похож, как будто брат;
Служил в моём поместье отдалённом и вызван в Рим два месяца назад.
Раба верней на свете я не знаю. Он так умён, вальяжен, языкаст -
И жизнь отдать, лишь только пожелаю, он за меня мечтает. И отдаст.
Он хочет, чтобы вы его убили, поскольку этим угождает мне;
Напишут "Цезарь" на его могиле - ему довольно этого вполне.
Мне надоели потные ладони, лесть и притворство, низость и обман;
Пускай за власть дерутся Марк Антоний и дерзкий родич мой - Октавиан.
К морям глубоким и далёким рекам я с посохом отправлюсь и сумой...
Пожалуй, стану я отныне греком и назовусь Феодором Косьмой.
Люди надели маски, словно на Рождество.
Тихо шуршит от тряски серое вещество.
Некуда ставить пробы, нет ни на ком креста -
Но и под маской злобы прячется доброта.
Но и под скучной маской - как под водой песок -
Жалость, дрожа, с опаской, грустно глядит в глазок...
В каждом ответе - прочерк. Каждый протест - немой.
В масках, не видя прочих, люди бредут домой,
Пряча своё святое, сжав параллели губ,
С тайною добротою, верой, надеждой, люб...
...Стоп. Ну а как иначе? Что же я зря ворчу?
Всех полюбить - задача, смертным не по плечу.
Мчатся машины с визгом, лужи дрожат, рябя.
Люди стремятся к близким, чтобы открыть себя.
Вечер густеет вязко. Светит на стенке бра...
Каждый снимает маску. В шкаф её - до утра.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]