|
"КОЛЕСА СУДЬБЫ"
.... белесо-молочными атомами зарождается он за окном. Это еще не свет, а тот грунт, на котором Великий Художник разольет свои краски. Сегодня серые, завтра оранжевые, а послезавтра и вовсе электрик. У кровати тусклым пятном чернеет пара синтетических тапочек китайского производства. Я просовываю в них свои худощавые ноги и иду на кухню. Под ногами стонет как живой рассохшийся паркет.
- Кря, кря. Жик, жик, - жалуется он вещам, встречающимся у меня на пути. Путь же мой пролегает по длинному и прямому, как пожарная кишка, коридору. Опасен этот коридор незнакомцу. Здесь, спрятанная в небольшом углублении, стоит старая музыкальная колонка. Сколько прелестных ножек поранилось об её коварно торчащий угол! Да и я, всякий раз ударяясь об её угол, кричу "Шит!" И клятвенно заверяю, что вынесу её в подвал. Вот и сегодня, больно ударившись лодыжкой, громко ругаюсь, и, бережно погладив ушибленное место, следую дальше.
Кря, кры, вжи, вжи, - вновь оживает в своей жалобной "песне" паркет.
Мне, в отличие от него, жаловаться некому, хотя жизнь моя не слаще его. Да и кто жалуется по утрам - это лучше делать в обеденный перекур, или, скажем, вечером за кружкой пива. Утром варят кофе и спешат на службу. Я тоже варю кофе, хотя никуда и не спешу. Нет, я не пенсионер, наоборот, мужчина в расцвете сил: у меня здоровое сердце и нормальный сахар. Вот только если чуть повышенная кислотность, но это от кофе. "С этим надо бороться. Кофе - камни!" - предупреждает меня знакомый доктор. Но я не хочу ни с чем бороться, тем более с кофе. Мне нравится хруст ломающихся под жерновами кофемолки овальных, крепких, черных, как антрацит кофейных зерен. Нравится тонкий, дразнящий запах, вырвавшийся на волю кофейной души. Я с трепетным волнением жду трех пузырьков, свидетельствующих о кофейной готовности. В своем нетерпении я похож на добродетельного еврея, ожидающего трех первых звездочек, свидетельствующих ему о приходе субботы.
Почему я столь много уделяю внимание кофе - да потому, что один глоток этого горячего, терпкого, горьковатого напитка, плюс глубокая сигаретная затяжка, и вас уже тянет поговорить. Кофе - не водочная болтливость. Кофе - задушевный разговор. С чего же его начать? Может быть с начала?
Изначально мы были разные. Я высокий, он маленький. Я блондин, он шатен. Он собирал марки, я, кажется, значки. Он был мягким, я ершистым. У него было непривлекательное имя Павел и безобразная фамилия Оладьев.
Я же имел оригинальное имя Ромуальд и звучную фамилию Воскресенский. У меня были способные постоять за меня братья, а Павел был единственный сын у родителей. Я учился в старой с колоннами и английским уклоном школе. Он - в новой: приземистой, безликой и вечно отстающей. Он любил изучать жизнь по книгам, я же предпочитал "учить её не по учебникам". Павел обитал в желтом облупившемся доме, я - в добротном коттедже из крепких, белых силикатных кирпичей. Между домами возвышался импровизированный забор из досок и кроватных сеток. Но тем не менее мы дружили. Нас пытались изолировать друг от друга, но как было это сделать, если нас тянуло друг к другу, как разнозаряженные частицы!
- Он тебе не друг, - говорили мне родители. - У него дурная наследственность!
- Что ты прилип к нему, как банный лист к анусу. Он же душный, как парилка! - поддерживали их братья.
Что я мог на это ответить! Что только с ним я ощущал гармонию?! Что он - часть недостающей во мне душевной детали?! Да я и слов таких в те времена не знал...
Перемахнув через забор, я убегал к нему домой. Там можно было делать то, что было строжайше запрещено дома: ходить в ботинках, лазить по холодильнику и курить. Там я был в недосягаемости от воспитательного процесса. Никто не воспитывал и не жужжал на ухо: не трогай это, поставь на место то. Мать Павла вечно работала во вторую смену, отец приходил поздно и часто в таком состоянии, что не мог не только требовать, но и попросту связно говорить.
- Родя, быстро домой, - требовательно кричала через забор моя мать.
Пока, - быстро прощался я. И, давя каблуками скрипучую лестницу, возвращался домой. Темнело, и вскоре наши дворы погружались в изредка нарушаемую протяжным гудком далекого поезда вязкую тишину ночи...
Общее проявилось в нас неожиданно и стойко: лет в 16-17, когда мы увлеклись роком. Мы обожали одних и тех же рок-музыкантов: гитаристов Д. Пейджа и Д. Хендрикса. Павел стал учиться на соло-гитаре, я также предпочел её другим инструментам. Вопрос собственной группы парил в воздухе. И здесь впервые в жизни у нас возник спор принципиального характера.
Он (мягко): - Стань на бас.
Я (возмущенно): - Почему я? Кто из нас Пол?
Он (удивленно): - При чем тут Пол?
Я (язвительно): - При том, что Пол Маккартни чешет на басу!
Создай мы собственную группу - я думаю, из неё, ей-богу, мог бы выйти толк. Впрочем, может, и нет, но жизнь наша сложилась бы по-другому точно.
Однако мы продолжали упираться и спорить.
Павел (спокойно): - Ты играешь слишком прямолинейно. Как если бы художник рисовал одной краской. Нет оттенков! Послушай Хендрикса. Гитара Джимми разговаривает, плачет, ласкается, а твоя кричит...
Я (раздраженно): - Рок-гитара - не скрипка Страдивари!
Павел (негромко): - Звук рождается из тишины...
Я (разъяренно): - Ты не музыкант, а апостол Павел, рассуждающий как композитор Бабаджанян!...
Не создав своей команды, мы играли в чужих. Я поменял их массу, но найти себе подходящую из-за своего скверного характера и "неудобного" репертуара долго не мог.
- Играешь ты хорошо, - говорили мне участники. - Но не то, что надо.
- А что надо? - язвительно спрашивал я.
- То, что любит народ, и что приносит бабки!
Мне бы прислушаться, подчиниться, да и играть то, что хотел народ и, что приносило рубли. Но нет же, я вставал на дыбы и возмущенно кричал.
- Васьки! Я думал у вас рок-группа, а у вас оказывается оркестр А. Мещерякова! Для вас принцип - деньги, а для меня - чистота жанра! "Червону руту" играйте без меня!
Вскоре в городе не осталось ни одной команды, которая бы после упоминания моего имени не говорила: "с его характером, надо работать в террариуме". Я стал подумывать о смене увлечения, как неожиданно лучшая в городе рок-группа "Колеса судьбы" объявила конкурс на вакантное место лидер-гитариста.
Попасть в "Колеса" - означало раскрыть ворота в невообразимый мир "superstars"! Ради этого можно было и поступиться принципами!
Прослушивание осуществлялось в маленькой комнате, плотно заставленной барабанами, колонками, микрофонными стойками. По полу бесчисленными гадами ползли иссиня-черные провода. Весь день витиеватые гитарные импровизации беспрепятственно носились по коридорам и лестницам ДК общества глухих (там репетировали "Колеса"). Шум стоял невообразимый, думаю, от этого грохота местное общество пополнилось новыми членами!
К 6 часам вечера из претендентов осталось двое: я и мой друг Павел Оладьев. Бесспорно, я играл лучше, ярче, напористей и техничней, а взяли его. Он играл хуже, но имел решившую дело в его пользу 100-ватную гитарную колонку с вмонтированным усилителем!
Он вообще в отличие от меня здорово разбирался во всех этих катодах, анодах, транзисторах и динамиках. Сказывалась наследственность потомственного электрика! От Павла вечно пахло канифолью, тогда как от меня - одеколоном "Саша". Его часто видели в компании сомнительных личностей с местного радиозавода, меня же всякую минуту можно было найти среди хорошеньких шатенок.
- Я играл лучше, и ты, как друг, должен был это признать и честно уступить мне место, - сказал я ему по пути к дому.
- У картишек нет братишек, - вульгарно ответил он.
- Отлично! - усмехнулся я. Только запомни, что следующий кон сдавать мне!
И я растасовал колоду нашей судьбы и раздал общий прикуп. Не доходя до дома, я втиснулся в заржавевшие двери телефонной будки, крепко сжал пластмассовой бельевой прищепкой ноздри. Набрал простой двузначный телефон дежурного по ГУВД и голосом А. Макаревича сделал заявление.
"В субботу в 11 утра по адресу подворотня дома Щорса 12 состоится продажа дефицитных деталей похищенных с городского радиозавода..."
"Думай, прежде чем говорить! Вор должен сидеть в тюрьме!" - успокоил я себя, засыпая. Да я вообще-то и не волновался, между нами говоря, мало верилось в ментовскую оперативность.
Но, как в дурном водевиле, его взяли чисто и с поличным. Цена похищенного составила порядочную сумму. При "хорошем" прокуроре тюремный срок мог бы легко вытянуть на двухзначную цифру! В последний момент судебный приговор заменили военкоматовской повесткой. Все это произошло так стремительно, что Павел даже не успел вынести из ДК глухих свою колонку...
Прошло пару месяцев, я уже играл на его месте и на его колонке в "Колесах судьбы", как город потрясло известие. Погиб Павел Оладьев. Тело привезут через неделю. Я был в шоке, а тут еще на следующий день после этого известия пришло письмо. Видимо оно слишком долго шло, а может - это было письмо из другого мира? "Ты знаешь, - писал он мне. Я тут подумал и решил: вернусь, стану на бас. Мы с тобой такую команду сделаем!"
Честное слово, я даже пытался вскрыть себе вены.
На похоронах собрались все рок музыканты города. Я, же сославшись на срочную поездку, на них не присутствовал, и никогда позже не был на его могиле...
Вскоре после смерти Павла распались "Колеса судьбы", и его колонка перешла в мои руки. Я таскал её за собой то в группу "Мираж", то "Призраки", то в "Романтики", то "Оптимисты". С квартиры на квартиру, из города в город. Наконец устал и женился.
Я искал взаимопонимания, а встретился с вопросом:
- Что это?
- Колонка, - объяснил я супруге.
- Кухонная?!!!
- За папу. За маму. Чтоб вырос большой и вынес эту гору из дома, - толкая очередную ложку манной каши, приговаривала жена. Не будешь слушаться маму, поставлю тебя за колонку!
Весомый аргумент: дети выросли упитанными и послушными. Но я давно уже не живу с семьей. Я вообще ни с кем не живу, правда, мои немногочисленные знакомые говорят, что я "сожительствую" с колонкой. В известном смысле они правы, ибо для меня она давно стала именем одушевленным. За долгие годы скитаний по квартирам и углам она выгорела, обшарпалась, металлические уголки заржавели, дерматин облупился и стал похож на псориазную кожу. Несколько ножек отвалилось, что придает ей вид инвалида. Жизненная ирония - она постарела вместо своего хозяина!
Прошло 20 лет с его смерти. За эти годы я растерял почти все его фотографии, а те, что сохранились, выгорели и приобрели незнакомые черты. Я стал почти забывать, каким он был, мой друг, и вот в последнее время он стал являться в мои сны. Придет и молча стоит у своей колонки: молодой, совсем не изменившийся друг моей далекой, беспутной юности - Павел Оладьев!
Мне так хочется с ним поговорить, объясниться, но он всячески избегает этого разговора. Я догадываюсь, почему, и просыпаюсь. За окном рождается новый день моей жизни...
© Владимир Савич, 2003-2025.
© Сетевая Словесность, 2003-2025.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Андрей Бычков. Человек знака [Как обычно некто не знал, что ему делать, забывал, что сделать хотел, вроде бы решал и снова застывал в своей нерешительности. Вдруг обнаруживал себя...] Владимир Буев. Обнять не обнятое [Репортаж с первого из вечеров, посвящённых 11-летию арт-проекта "Бегемот Внутри".] Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка" [Все линии вдруг стянутся к одной, / соединятся в непредвзятой точке. / И жизнь, и смерть стоят на проходной – / я предъявляю пропуск на листочке...] Дмитрий Мальянц. На распахнутых ладонях [Февральским снегом падают века, / На антресоли в банках бродят вишни, / Останутся ржаветь в черновиках / Простые незатейливые вирши...] Лана Яснова. Из прошлого в настоящее [Владельцам небогатого улова, / нам так привычна рыбья немота / и вера, что сумеет правда слова / сравниться с правдой чистого листа...] Михаил Поторак. Шары, светящиеся в темноте [Наверное, это моменты, когда я бываю необъяснимо счастлив, разлетаются вот такими шарами, и в них заводятся отдельные какие-то маленькие миры...] Татьяна Горохова. "Я не жду, когда красота спасет мир, я активно ее сохраняю" [Обнаженка притягивает. Однако современные люди со своим культом одежды, с вечной погоней за модой закрывают свою суть – свои тела...] Дмитрий Аникин. Царь Эдип [Беда большая. Мор великий в Фивах. / Ходил слепец пророк узнать, за что / такое нам. И в храме объяснили: / есть, дескать, нераскрытое убийство...] Илья Будницкий. После оттепели [Всё это – свет, но ты живёшь в тени, / Проходит жизнь в неслышном промежутке, / Со всех сторон огни, огни, огни – / И многие пугающи и жутки...] Александр Заев. Акварели [Жизнь безоблачна и блаженна, / когда дождь омывает крышу, / тихо в окна стучит и в стены, / и я только вот это слышу...] |
| X | Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
|
