Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




КОВЧЕГ  И  ВЕЧНОСТЬ


Странное это событие произошло далеко в море, на переходе из порта Ахтарск в Керчь.

В молодости, стремясь получше узнать жизнь, я часто совершал бесцельные и, в сущности, бесполезные путешествия как по воде, так и посуху, от которых устанешь, бывало, донельзя, а проку от них - чуть.

Объезжал я однажды маленькие приморские города Азово-Черноморского бассейна. Из Азова прибыл катером в казачий городок Ейск, а оттуда сушею в Токмак.

Надивившись на тихую, морщинистую Кубань и кривые малолюдные улочки городка, я отправился в дальнейший путь. Переночевав в Ахтарске в чистенькой гостинице, где кроме меня жила какая-то древняя старуха с палкой, - вероятно, из милости - я купил билет до Керчи. И, побродив по местному базарчику среди распластанных на прилавках янтарных рыбьих туш, источавших запах моря и водорослей, побрел на причал.

Море здесь темное, как чернила, все в густых малахитовых нитях, колышущихся подобно диковинным морским цветам.

Круглый приземистый теплоходик еще издали белеет короткой скошенной трубой. Пассажиры - круглолицые местные бабы в пышных юбках, мужики в длинных рыбацких сапогах и моложавые старухи с набитыми провизией сумками - усаживаются спокойно, по-утреннему мирно. Солнце, побелевшее после восхода, сверкает на мелкой ряби.

Тронулись тихо и незаметно. Забурлила, закипела за кормой вода, теплоходик дрогнул, приятно поплыла кругом голова, и плоский безлюдный берег, причал и земляная насыпь - все было окрашено в холодноватые утренние тона, - отдаляясь, уменьшались, пока не растаяли совсем...

На верхней палубе было ветрено и свежо. Над реями и дрожащей теплым маревом трубой распласталась серебристая чайка. Она вскоре исчезла: верный признак нашей удаленности от берега, от земли...

Я спустился вниз и отыскал на лавке свободное место. Под тентом две бабы в белых хустках поддерживали ногами огромные мешки с семечками. В капитанскую рубку влетал и оттуда вылетал шустрый черномазый вахтенный матрос.

- Скоро ли будем в Керчи?

Вахтенный пожал плечами и взлетел по трапу вверх.

- В море об этом не спрашивают, плохая примета, - бросил сидевший напротив мужик в старомодной кепке-восьмиклинке.

Ветер порывами задувал с туманившегося узкой парчовой полосой берега, противно ныл и зудел в ушах. Спокойную рябь сменили яростно плескавшие в борта суденышка быстрые зеленые волны. Поднялась качка. Теплоходик подскакивал, замирал на самом гребне волны и переставал стучать своим двигателем. Затем с оглушительным шумом падал в водяную бездну, хлюпая всем своим металлическим днищем, и снова принимался бессильно и жалобно тарахтеть.

- Не тянет, - мрачно заключил сосед, пряча в руке искрившую на ветру сигарету. - Движок барахлит.

Из его кулака испуганно выскакивали гаснущие от тугого ветра светляки, мужик с неимоверным усилием втягивал и без того впалые щеки и щурился от едкого дыма.

"Наверное, ездил по своим делам в Ахтарск и теперь возвращается обратно", - подумал я, хватаясь за лавку при каждом новом взлете суденышка.

Промчался вахтенный с ведром: кому-то из пассажиров от морской качки стало дурно. Теплоходик шлепнулся о набежавшую волну, нехотя кашлянул и, судорожно дернувшись, беспомощно затих.

- Вот и приехали, - нехорошо усмехнулся мужик. - Я же говорил, примета плохая.

И он дернул мышцами лица, как будто выдавливал из себя что-то лишнее.

- И шоцевоно такое, - забеспокоилась баба в косынке, - як же так, в меня ж семечка пропадае...

Она поглядела на свой мешок с семечками, на невозмутимо покуривавшего мужика, потом на море...

- Оце так-так, - только и выговорила она с горьким разочарованием.

- А как же, - усмехнулся сосед.

И эта простая, ничего не значащая фраза дышала таким смирением и изжитым горем, словно самое страшное в его жизни осталось далеко позади.

Из рубки вылез злой капитан в сдвинутой набекрень белой форменной фуражке. С верхней палубы кубарем слетел вахтенный, и они оба скрылись в машинном отделении.

Без движения в море стало тихо и тепло. Солнце вышло из плотной облачной мути и ласково пригревало. Беспомощный челнок уныло переваливался с борта на борт. В море было ярко и пусто, как в первый день после Потопа. Я представил, как, должно быть, екнуло от сладкого ужаса сердце у Ноя, когда он обозрел, покинув ковчег, всю эту плоскую, сияющую равнину, сулившую смерть и растворение в вечности.

Пустота и вечность - самое страшное, что подстерегает странствующего водою и воздухом. То и другое беспощадно к человеку, а сиюминутное, напротив, милостиво ко всякой твари...

- Так шо, сынок, можнавже круги у воду кидать? - не выдержала соседка с мешком.

Она жалобно взглянула на пробежавшего мимо вахтенного матроса: руки у него были по локоть в мазуте, а черное, словно испеченное на солнце, лицо озабочено сверх меры.

- Какие круги, бабка! - сердито бросил он. - Движок заглох, ремонтируемся...

- Та яка ж я тебе бабка! - гневно вспыхнула та. Ноги ее, крепко обнимавшие злополучный мешок, стали быстро-быстро переступать и ерзать. - Яка ж я тебе бабка, едрит-твою в корень, колы в меня все зубы еще целые и до мужиков тягнет!

Другая, молчаливо и сумрачно глядевшая в пустыню моря, повернула голову и прыснула:

- От Галка даеть!

И, прикрыв кончиком косынки рот, уронила от смеха голову на колени.

Вахтенный приостановился и, засмеявшись, махнул рукой.

- Ты на меня не махай, не махай, - весело закричала первая, - краще скажи, колы ты свою драндатачку справишь, бо Катьке вжедо ветру охота!

И она, смеясь, толкнула подругу в бок.

- Болтают... пустомели, - неодобрительно покачал головою сосед.

Он закурил и пересел на корму - рядом с линялым, обвисшим в наступившем безветрии флагом. Был он груб, коренаст, одет в тонкую нечистую рубаху и обут в тяжелые нелетние ботинки, в каких ходят обыкновенно солдаты и заключенные.

На корме он неторопливо вытянул затекшие ноги и надвинул кепку на глаза: солнце стояло уже высоко.

Я посмотрел на задремавшего мужика, на его тяжелое, сумрачное лицо. Оно говорило, что он знает о жизни что-то очень важное, но не может этого выразить словами.

Между тем, наш теплоходик все дальше относило к берегу. Уже виднелась его длинная темная полоса, грозовой тучей протянувшаяся на горизонте.

- От и зъездила на базар, - печально вздохнула присмиревшая Галя.

Я тоже приготовился к неизбежному возращению назад, в Ахтарск. Но вдруг неожиданно и радостно застучал оживший двигатель, теплоходик встрепенулся, дернулся и, как молодой петушок, бойко прыгнул против набежавшей волны.

- Вот тебе и круги! - вылез из люка чумазый вахтенный. - Живем, бабка, а? - весело подмигнул он.

Суденышко весело бежало, торопливо разбрасывая хлопья пены и вздымая тучи холодной, соленой пыли...

Однако на этом наши морские приключения не закончились. На подходе к Боспору двигатель теплоходика заглох снова, на этот раз потекла медная трубка маслопровода. Ее быстро заменили, и в виду двух круглых холмов, обозначавших вход в пролив, пассажиры высыпали на правый борт. На лавках остались сидеть две подруги с мешками да мужик в тяжелых ботинках. Он, казалось, крепко спал, положив голову на руки. Холмы близились, вырастали, их голые глинистые бока желтой рябью бежали по воде. Красные буи раскачивались гигантскими поплавками.

Было тихо и солнечно. Вода нежно бурлила и хлюпала за бортом. Сбавили ход. Теплоходик плавно скользил по ровной глади залива. Справа открывалась старинная турецкая крепость Еникале с узкой лентой извилистой дороги и облаком пыли от спешащего грузовика. Безлюдный берег оживал и наполнялся: потянулись портовые склады, доки, плавучие мастерские; засинели, закраснели замеревшие в нацистском приветствии чудовищных размеров портовые краны. Залив расширялся, округлялся, становился тесным, забитым мачтами, реями, вымпелами, трубами грязных буксиров и широких плоскодонных барж, горячо и спокойно блестя на жарком июльском солнце.

Пошли уже совсем тихо, на исходе инерции. Шуршала синевато-малахитовая вода да сладко, словно во сне, причмокивало днище. Над бухтой, над пестрым и шумным скопищем судов, доков, маленьких юрких катеров и полуголых загорелых людей на их палубах огромной тенью нависала циклопическая громада горы Митридат.

Пассажиры завозились, засобирались и сгрудились с той стороны палубы, где обычно выбрасывают трап. С видом человека, выполняющего тяжелую, непосильную работу, вахтенный держал наизготовку толстую змею швартового каната. Мешочницы, облокотившись о леера, лузгали семечки и с любопытством разглядывали приближающийся причал, - его мокрые, в зеленых водорослях, сваи и пеструю кучку встречающих с цветами.

Я обернулся, ища глазами странного попутчика, но на корме было пусто. В очереди у трапа его сутулой приземистой фигуры тоже не было видно. И только присмотревшись, я увидел возле лавки с потрепанным флагом пару его тяжелых и грубых башмаков. Они стояли по-солдатски аккуратно и смирно - пятки вместе, а носки врозь, и это было все, что от него осталось. Куда подевался он сам - одному Богу известно. Мне же не хочется говорить об этом вслух и выдумывать небылицы. Потому что жизнь человеческая никогда ничего не стоила, если сам человек ставит ее ни во что...

Я рассказал то, что видел своими глазами, а остальное знает море.




© Анатолий Николин, 2012-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I [Однажды мне приснился сон... На железнодорожной станции города Баку стоит огромный пассажирский поезд, на каждом вагоне которого имеется табличка с удивительной...] Галина Бурденко. Неудобный Воннегут [Воннегут для меня тот редкий прозаик, который чем удивил, тому и научил. Чаще всего писатели удивляют тем, чему учиться совершенно не хочется. А хочется...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II [у тебя сегодня смс / у меня сегодня листопад / хочется бежать в осенний лес / целоваться в листьях невпопад] Виктория Смагина. На паутинке вечер замер [я отпускаю громкие слова. / пускай летят растрёпанною стаей / в края, где зеленеет трын-трава / и трын-травист инструкцию листает...] Александр Карпенко. Крестословица [Собираю Бога из богатств, / Кладезей души, безумств дороги; / Не боясь невольных святотатств, / Прямо в сердце – собираю Бога...] Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" [Главный редактор журнала "Гостиная" Вера Зубарева отвечает на вопросы о новой международной литературной премии "Лукоморье".] Владимир Буев. Две рецензии. повести Дениса Осокина "Уключина" и книге Елены Долгопят "Хроники забытых сновидений...] Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") [Сборник рассказов Алексея Небыкова обращается к одному из чувств человека, принятых не выставлять напоказ, – к чувству страха – искреннего детского испуга...] Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью [20 июня 2024 года в библиотеке "над оврагом" в Малаховке прошла встреча с Владимиром Борисовичем Микушевичем: поэтом, прозаиком, переводчиком – одним...] Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех [Выдержи боль, как вино в подвале веков. / Видишь – в эпоху света открылась дверь, – / Это твоя возможность добыть улов / детского света в птице...]
Словесность