|
Антон Павлович Чехов.
"Мыслитель"
Попытка анализа художественного текста
"Знойный полдень. В воздухе ни звуков, ни
движений... Вся природа похожа на забытую богом и людьми усадьбу."
- так начинается рассказ "Мыслитель". Начало, надо заметить,
весьма типическое для новеллистической сатиры раннего Чехова (ср.
"Был новогодний полдень." - р-з "Праздничная
повинность", "...Был майский полдень. В воздухе пахнет..." -
р-з "Кулачье гнездо", "Воскресный полдень" - р-з
"На чужбине", "Знойный и душный полдень. На небе ни
облачка..." - р-з "Егерь" - можно было бы начать
исследование поэтики полдня в рассказе Чехова, - но, увы, не место; -
"Была лунная морозная ночь." - р-з "Разговор человека с
собакой", "Хмурое зимнее утро" - р-з
"Художество", "Летнее утро." - утро, впрочем,
встречается не реже полдня - р-з "Налим", и т.п.). Точно такими
же кажутся и фамилии главных героев с их издевательскими окончаниями
на "кин" - Яшкин из нашего рассказа, Рылкин из
"Капитанского мундира", Марфуткин из "У
предводительши", Докукин из "Последней Могиканши",
Муркин из "Сапог", Щепоткин и Лодкин из "Вверх по
лестнице", Фляжкин из "Стражи под лестницей", графиня
Печонкина из "Симулянтов" и т.д. - вообще фамилии у раннего
Чехова говорят сами за своих обладателей. Оппонент Яшкина носит
маловразумительное имя Пимфов (быть может, ассоциирующееся с
мещанскими нимфами или напыщенными пижмами ?). Для обычного
сатирического диалога эти люди составляют типическую пару - тюремный
смотритель Яшкин, доморощенный философ, и штатный смотритель
уездного училища Пимфов, скисший ленивец, - оба смотрители, "оба
без сюртуков.....оба глядят.." - в общем, ягоды одного даже не поля, а
болота "под опустившейся листвой старой липы". Последняя
никаких романтических настроений не навевает, наоборот - липа, липкий и
тягучий день с мухами, с грязно серой солью и мочалистой говядиной. Лицо
Пимфова выразительнее его ассоциативной фамилии - посоловевшие
глаза, отвисшая губа, "способность .. выражать что-нибудь
парализована зноем". Действие еще не началось - панорама пейзажа
заканчивается на достаточно важной из-за нарочитой затянутости ремарке:
"Выпиты уже первая, вторая, третья ...". Многоточие
красноречиво предлагает закончить перечисление на каком-нибудь
десятке, ибо все они выпиты, а ожидаемого веселия так и не наступило -
скука уже просочилась в виде крылышка недавно убитой (от скуки - что же
еще делать в знойный и подвыпитый день?) мухи в рюмку Пимфова.
На этом абзаце действие начинает как-то развиваться
- "-Да-с! - издает вдруг Яшкин" - тут появляется поджавшая хвост
собака и первая "апория Ильи Мартыныча Яшкина" о вреде
правописания. На это следует восклицание, в будущем неоднократно
повторенное, - "То есть почему же-с?". Восклицание это несет на
себе, помимо действообразующей функции, еще и структурную. Рассказ в
этих почти эпических повторениях восклицания приобретает костяк и
обрастает плотью. Приблизительно сходной функцией обладает и сюртук,
который после каждой эскапады Яшкина со все большей силой и все
меньшим успехом одеваем Пимфовым на себя, а также еще несколько
вещей, на которых мы остановимся поподробнее ниже.
При ближайшем рассмотрении проявляется
следующая структура рассказа:
1. Описание природы. - Создает атмосферу
рассказа и задает определенный модус читательского восприятия
(излюбленные приемы Чехова рассматривались выше). Здесь вводятся
главные герои, стоящие, конечно, в оппозиции друг другу для создания
пространства диалога, который в дальнейшем будет предпринимать
"попытки на существование", но, из-за различных речевых кодов
героев и из-за собственно оппозиционности (в некотором роде навязанной
автором и читателем и поэтому еще более нарочитой, чем есть то на
самом деле) диалог постоянно фрустрируется, работает на холостых
оборотах - когда этот момент становится заметным, у читателя наступает
"комико-сатирический катарсис" - то есть ему становится
смешно. Характерной особенностью чеховской ранней сатиры, стоит
заметить, является также момент, быть может, даже более сильный, чем
смех, момент грусти и тоски. Потом этот прием будет отработан почти до
совершенства Зощенко, который добавит для большей экспрессивности
чуточку страха.
2. Уже упоминавшаяся попытка диалога. -
Число таких попыток равно числу выпитых рюмок, а именно трем. В первой
из них рассказана вставная новелла о правильном написании слова
"лекарь". Новелла почти ничем не примечательна, кроме как
своей явной казуистической индифферентностью. Появилась она в
результате очередного "холостого витка" возможного диалога,
законченного высказыванием Пимфова " Бог знает что Вы говорите,
Илья Мартыныч!...Такое говорят, что слушать даже неприятно.".
Комический эффект тут перераспределяется между вышеуказанным
моментом и намеренной грамматической несогласованностью в соседних
предложениях ("говорите" - "говорят"), вкупе с опять
же типической чертой сатиры Чехова, как фамильярные окончания отчеств
на "ыч". Черта эта, как известно из школьного курса, наделена
знаковым метазначением - имеется ввиду рассказ "Ионыч", где
носитель соответствующего отчества представляет собой ненавистный
Чехову класс сытого буржуазного мещанства.
Эти маленькие псевдодиалоги начинаются с
восклицания "Да-с!"(кроме последнего), далее следует
мельчайшее противопоставления ( в первом случае - "собака" (с
внутренней оппозицией "дремлющая" -
"вздрагивающая") - "муха"; во втором -
"кухарка" (с коннотацией к собаке - "визг облитой
собаки") - "инвалид" (перед его появлением упоминается
мочалистая говядина, которая фигурировала в самом начале); в третьем -
"щи" ( вместе с оными появляются собаки и сердито злобная
кухарка Феона) - "каша").
Если первый и третий псевдодиалоги в общем похожи
друг на друга, то во втором псевдодиалоге, который служит как бы
водоразделом между двумя частями и который начинается с краткого
описания природы ("вот-вот растает от жары и потечет вниз на
жилетку") достаточно различий, выделяющих его как основу рассказа.
Третий псевдодиалог, хотя зависит, как то кажется, равным образом от двух
предыдущих, но есть некоторый уклон в сторону первого диалога - он его
как бы зеркально повторяет (при том, что второй повторяет с некоторой
разницей почти дословно первый псевдодиалог) - как во втором, так и
здесь появляется Феона, но собакам, хотя уже и не с мухами, а с кошкой,
отводится та же роль, что и в первом диалоге; появляются они в начале,
когда в первом псевдодиалоге - в конце, "вместо обычного "то
есть как же это-с?" получается одно только мычание", сюртук,
одетый в первом, успешно сопротивляется в третьем, описание природы
дано в конце, а не в начале, как в первом, хотя сами концовки
недвусмысленно напоминают друг друга (""Бог знает, что.."
и "Слава Богу..."), но при ближайшем рассмотрении оказывается,
что это, хоть и малозаметная, но все-таки внутренне сильная травестия,
которая объединяет этот рассказ в единое целое.
Конечно, не малая доля объединения приходится и на
те мелочи в псевдодиалогах, что делают их художественно значимыми и
сюжетно целостными, но для лучшего понимания первых мы с начала
обратимся к последним, то есть к самим псевдодиалогам.
2.1 Начало. - Как необходимое дополнение к
описаниям природы, Яшкин каждый раз в самом начале восклицает
"Да-с!" (в первом и втором псевдодиалогах по два раза, в
третьем восклицание опущено). Случается это все "вдруг":
"издает вдруг"(первый раз), "говорит вдруг" (второй
раз), "замечает вдруг" (третий раз). На что Пимфов реагирует
либо "скромно", либо становится "оскорбленный" или
"обижается"; в оставшееся время Пимфов
"вздыхает,...моргая глазами", "вздрагивает ..с
испугом"(почти как собака в первом псевдодиалоге), "роняет на
колени ложку, испуганно глядит", "лепечет" и только в
самом конце "думает", когда Яшкин виртуозно проделывает это в
самом начале "по-видимому, он о чем-то думает" и в середине
"он сосредоточенно глядит на мочалистую говядину и
думает...."(явная отсылка мочалистой говядиной к началу).
В целом, можно выдвинуть несколько рискованное
предположение о том, что Яшкин и Пимфов к концу рассказа, если не
обмениваются своими местами ("сегодня не дошел до сотворения
мира и иерархии" - иерархии, простите, чего?; навряд ли здесь
имеется ввиду сочинения Дионисия Ареопагита "О небесной
иерархии", т.е. налицо явное подражательство Яшкину), то уж
становится чем-то единым целым, а учитывая неудавшиеся диалоги -
довольно неприглядным целым.
2.2 "Ереси". - Мысли Яшкина
кажутся дикими и нелепыми, во-первых, из-за стиля, в котором они,
собственно, высказываются. Стиль лапидарно приторный, с
многочисленными двоеточиями и восклицательными знаками, с
уничижительными словечками: "наставит... тьфу!... противно...
натыкает... умопомрачение... для форсу... пыль в глаза пущать" - в
первом псевдодиалоге; повторения междометий и структурное выделение
определенных слов во вставной новелле ("да и ...",
"опять", "пороть", "ять"); "всякие..
перевешал... экий какой" - во втором псевдодиалоге; а в концовке
наибольшее впечатление производит безумная таксономия, похожая на
борхесовскую "Энциклопедию вымышленных существ": "и
науки, и люди... и тюремные заведения, и мухи... и каша... И вы
лишний" ( при этом упоминаются почти все более менее значимые
объекты в пространстве рассказа, даже заплывающий жиром и постоянно
засыпающий реципиент Яшкина Пимфов), также к этому добавляются и
характерные для первого псевдодиалога ругательно окрашенные слова
"натрескались, налопались..", а во втором и третьем
псевдодиалогах - достаточно обидная по смыслу конструкция "Я
ведь так только... для разговора" (надежда на который у Яшкина никак
не умрет). Самое печальное, что Яшкин в некотором смысле прав.
2.3 Поведение Пимфова и Яшкина в целом. -
Здесь мы попытаемся сделать попытку пристальнее рассмотреть
связанное между собой поведение героев (начало см. в 2.1), которое
становится таковым после объявления очередной ереси - в этот момент
происходит вышеназванный холостой ход попытки диалога. Итак, после
высказывания Яшкина, Пимфов восклицает "то есть как же это-
с?" (в последний раз авторский голос замечает: "язык ослабел от
хмеля и запутался в густой каше... Вместо обычного "то есть как же
это-с" получается одно только мычание" (необходимо заметить,
что Пимфов в первый раз "скромно вопросил "то есть почему же-
с?"" и пытается как-то возразить). На что следует объяснение и
заодно переход к очередной "ереси". Пимфов и здесь не желает
включаться в разговор, в первый раз одев сюртук, в остальные - только
пытаясь, что означает собой крайнее нежелание слушать далее. Яшкин
патетически восклицает всякий раз "Ну, ну .. уж и обиделся! Я ведь
это так, для разговора только... Ну, сядем, выпьем!". И каждый раз
Пимфов уступает Яшкину, садится и выпивает, а чтобы у читателя не
возник образ наконец-то состоявшегося хоть какого-то диалога Чехов
описывает одну карикатурней другой подробности: "помойный
плеск", "безжизненное лицо... раскисает", "инвалид..
угрюмо косится на графин" - после первого раза; "громкое
хлебание и чавкание", "собаки и кошка... умильно поглядывают
на жующие рты" - после второго псевдодиалога; "звяканье
рюмок", "пьяное покрякивание" - в конце.
Все вышеприведенные ремарки самым тесным
образом смыкаются с описаниями природы, с одного из которых (см. выше)
начинается рассказ и другим заканчивается. В конце и Пимфов, и Яшкин,
вольготно засыпающие на коврике, попадают в пейзаж как неотъемлемые
части последнего, доказывая тезис о своем единстве такого свойства, что
всякая попытка диалога так или иначе приведет к автотравестии и самого
диалога, и пространства, в котором он пытается быть (в конце вся
карикатурность, накалившись до предела, исчезает: "Наступает
тишина...", чем достигается весьма сильный эстетический эффект), и
самого единства. Читатель остается в одиночестве, изо всех сил пытаясь
разобраться, почти как мыслитель Яшкин, в мнимом бытии
автотравестированного единства персонажей.
© Николай Шмыров, 1999-2025.
© Сетевая Словесность, 1999-2025.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Андрей Бычков. Человек знака [Как обычно некто не знал, что ему делать, забывал, что сделать хотел, вроде бы решал и снова застывал в своей нерешительности. Вдруг обнаруживал себя...] Владимир Буев. Обнять не обнятое [Репортаж с первого из вечеров, посвящённых 11-летию арт-проекта "Бегемот Внутри".] Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка" [Все линии вдруг стянутся к одной, / соединятся в непредвзятой точке. / И жизнь, и смерть стоят на проходной – / я предъявляю пропуск на листочке...] Дмитрий Мальянц. На распахнутых ладонях [Февральским снегом падают века, / На антресоли в банках бродят вишни, / Останутся ржаветь в черновиках / Простые незатейливые вирши...] Лана Яснова. Из прошлого в настоящее [Владельцам небогатого улова, / нам так привычна рыбья немота / и вера, что сумеет правда слова / сравниться с правдой чистого листа...] Михаил Поторак. Шары, светящиеся в темноте [Наверное, это моменты, когда я бываю необъяснимо счастлив, разлетаются вот такими шарами, и в них заводятся отдельные какие-то маленькие миры...] Татьяна Горохова. "Я не жду, когда красота спасет мир, я активно ее сохраняю" [Обнаженка притягивает. Однако современные люди со своим культом одежды, с вечной погоней за модой закрывают свою суть – свои тела...] Дмитрий Аникин. Царь Эдип [Беда большая. Мор великий в Фивах. / Ходил слепец пророк узнать, за что / такое нам. И в храме объяснили: / есть, дескать, нераскрытое убийство...] Илья Будницкий. После оттепели [Всё это – свет, но ты живёшь в тени, / Проходит жизнь в неслышном промежутке, / Со всех сторон огни, огни, огни – / И многие пугающи и жутки...] Александр Заев. Акварели [Жизнь безоблачна и блаженна, / когда дождь омывает крышу, / тихо в окна стучит и в стены, / и я только вот это слышу...] |
| X | Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
|
