Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Обратная связь

   
П
О
И
С
К

Словесность




БРАТЬЯ


Сон Авеля

Снилось Авелю: он убил брата. Брат был старше: тридцать три было Каину, Авелю было тринадцать. Сходству их поражались: Авель был копией Каина, когда тот был младенцем, ребёнком и когда юношей стал. Сам Авель вначале не понимал, что это значит быть похожим на Каина. Но когда стал взрослеть, в юношу превращаться, стал понимать, что он вовсе не Авель, что он повторение Каина. Стал понимать, что, вырастая, он из себя, как стебель из зерна прорастает, Каином становясь.

Хотел рассказать, но кому? Ни матери, ни отцу не расскажешь, всё равно не поймут, ни братьев у них, ни сестёр. А больше нет людей на земле. Только звери, рыбы и птицы, не люди. И Бог где-то в мире, не человек.

И всё-таки – возвращались с поля – решился. Рассказал брату Каину. Тот стёр пот со лба – было жарко – прищурился и рассмеялся. Не понял он ничего: у него не было старшего брата, на которого он, как копия, был бы похож, когда тот был младенцем, ребёнком и когда юношей стал.

После этого Авель решил: не буду на брата похожим – брата убью. А решив, вместо своего отраженья в воде, увидел отражение брата. Когда Авель убьёт, останется от Каина отражение. Почему и зачем не мог понять Авель, но знал: Каина он убить сможет, а его отражение никогда. Случайно пройдёт у воды, а оттуда на него смотрит Каин, прищурился и любуется.

Решил убить, но как убить того, кого любишь? Как убить того, который любит тебя? Он знал, что брат любуется им. А кем было ему любоваться? И он Каином любовался, даже после того, как решил брата убить.

Долго мучился Авель, пытаясь постичь, как будет без Каина жить, кого будет любить и кем любоваться. Чтобы от мысли этой отвлечься, стал размышлять о другом: чем убить Каина, не голыми же руками. Убить надо ведь так, чтобы не было крови.

Они оба крови боялись. Господь ведь велел крови человека не проливать, а с того, кто прольёт, взыщет Он, Всемогущий. Ни стрела, ни камень, ни нож не подходят. Как брата убить? Руками его не задушишь.

Всё время Авель думал о том, чем брата убить. Эти мысли от главного отвлекали: от самой мысли брата убить. Чем убить, как? Из вопроса как-то само собой слово "убить" исчезало. "Чем" и "как" оставалось, слова пустяшные, не больные.

Почти год Авель думал об этом. Приближался их день рождения: в один день родились старший брат Каин и младший брат Авель. В этот год они любовались друг другом больше, чем раньше. Каин ещё не старел, а Авель взрослей становился.

В их день рождения был всегда праздник. Стол завален плодами нового урожая. Молоко было белей, масло – желтей, вино сильнее пьянило. Это неверно, что вино появилось лишь после Потопа. Оно было всегда.

В этот день братья к столу выходили в старой, прошлогодней одежде, а, выпив вина, новую надевали – подарок.

Снилось Авелю. В этот раз вино сильней, чем всегда, его опьянило, а новая одежда была красивей обычного. К одежде Авель всегда был равнодушен, в отличие от Каина, брата. Показалось Авелю: новая одежда Каина красивей его, и он её подменил: ничего, что его одежда чуть меньше.

Раздевшись, они, как всегда, любовались друг другом, а затем стали в новое наряжаться. Авель всё легко надевает, а Каин с трудом, еле натискивает. От этого Авелю весело, даже думать "чем" и "как" позабыл. Прыгает, над Каином потешается, подзадоривая.

Наконец и Каин кое-как влез в одежду и бросился – за издёвки Авеля наказать.

Тот наутёк. Каин за ним. Обычно быстро его нагонял: ни разу Авель от наказания братского не увернулся.

Они оба это любили. Авель – в бегство. Каин – за ним. У Авеля ноги быстрые. У Каина шаг широкий. Каину – шаг сделать, Авелю – два. Как кошка с мышкой, играл Каин с братом. Добежит до ручья – схватит Каин Авеля за ноги, и – оба в воде.

Бултыхаются. Смеются. Друг с другом сплетаются: где руки Каина, а где Авеля, где ноги Каина, а где Авеля – не понять, не разобрать, не отличить.

А потом, навозившись, одежды снимут – лежат, отдыхают. Голова Авеля на груди Каина. Рука Каина – у Авеля между бёдер, словно Авель клятвой Каина заклинает. Лежат, высыхают, друг другом любуются. А подсохнет одежда, встанут, оденутся, домой к ужину возвращаются.

Птицы славно щебечут. На лёгком ласковом ветерке нежно трава шелестит. Цветы пахнут легко, таинственно, безмятежно.

Вот, и сейчас наутёк бросился Авель, к ручью побежал, обо всём позабыв, только бы Каином любоваться.

Каин за ним, хоть тяжело, тесно в новой одежде, но брата догнал. И всё как всегда: в воде барахтаются счастливые, ног, рук не разобрать, потом отдыхают, любуются, голова Авеля у Каина на груди, а рука Каина между бёдер у Авеля, словно тот клятвой его заклинает.

Долго-долго лежали. Прошло веселье и опьянение, и к Авелю "чем" и "как" возвратились.

Отвёл руку Каина, голову поднял, встал, быстро оделся, ушёл, на Каина не оглядываясь.

А Каин, затосковав, нехотя встал, с трудом одежду на себя натянул и двинулся, ноги едва передвигая.

Шёл, одежда на нём высыхала. Когда стало невмоготу, начал Каин одежду снимать, а она к телу его приросла. Чем сильнее сдирает, тем сильнее душит его. Долго-долго, задыхаясь, Каин с новой одеждой брата боролся.

Снилось Авелю: он убил брата.


Житие братьев Георгия и Моисея

Многим ведомы имена блаженных братьев Георгия и Моисея, да не многим ведома истина их праведных жизней. Многим ведомы деяния братьев, их прославившие, но не многим ведомо начало их благодеяний. А в начале жизни и конец её заключен. Не свернётся свиток в конце, если вначале не был развернут.

Георгий и Моисей были братья-отроки благого корени, послушны отцу, телом красивы, высоки, круглы лицами, широкоплечи, тонки в талии, глазами добры, безусы и безбороды, крепки и разумны, благодать Божия в них цвела. Оба в отца своего молчаливы.

Жили они меж чехи и ляхи, далеко значит, и там однажды болезнь страшная приключилась. От дома к дому беда страшная шла, никого не минуя. Коли сегодня к соседям пришла, завтра жди у себя. Когда вся соседская семья ушла на погост, отец с матерью сказали Георгию и Моисею, старшим из братьев, идти, куда глаза глядят, может, спасутся. А сами остались вместе с малыми детьми умирать.

Ни куска хлеба, ни луковицы – ничего в доме не взяв, куда глаза глядят, ушли братья. Три дня и три ночи шли, не разбирая пути, от страшной болезни сбегая. Ни слова не говорили, ни одной мысли не было в головах, ни глотка воды, ни росинки маковой три дня и три ночи они в рот не брали.

Под конец третьей ночи силы оставили. Как подкошенные, упали и более не помнили ничего, пока не проснулись в каком-то доме. Глаза оттёрли, друг друга увидели, всё вспомнили и заплакали.

Но делать нечего, Господь жизнь даровал, поднялись, по дому прошли, во двор заглянули, даже на сеновал поднялись: нигде никого. А дом – полная чаша, и хлеба, и молока, и любой еды, и разной одёжи довольно. Умылись братья водой из колодца, новые чистые одёжи надели и сели за стол. Едят, наесться не могут. Смотрят в окно на солнце, на небо – насмотреться не могут. Только словно туча вдруг набежит: вместе вспомнят мать и отца, малых сестёр и братьев, и – слёзы из глаз.

Солнце зашло, легли братья спать. Крепко спали, ничего им не снилось, а может, и снилось – не помнят. С рассветом проснулись и, не вымолвив слова, умылись, оделись, поели и пошли к двери, у которой две котомки их дожидаются.

Так каждый раз, только солнце зайдёт, оказываются у дома. Будто кто-то брал дом, в котором через три дня и три ночи они оказались, и ставил на их пути.

Вставая, произносил Георгий слова, сказанные царём-поэтом Давидом: "Ты испытывал сердце моё".

За ним Моисей продолжал:


К Тебе взвываю,
Боже, ответь,
приклони ко мне ухо,
моё реченье услышь.

Шли месяц, другой. Давно поняли: Господь их избрал, Он и дома на пути расставляет и еду-питье им даёт, и сон крепкий наводит. Только куда их Всемогущий ведет, не ведал Георгий, не знал Моисей.

Раз пришли в дом на берегу бурной реки. Всё, как всегда. Спать легли. Приснился Георгию сон. И приснился сон Моисею. С тех пор, как оставили отчий дом, приснился впервые.

Один и тот же сон им приснился: будто с первым лучом из дому вышли, идут, всё, как всегда, только одёжи на них никакой, а идут, не чувствуя холода, хоть зима, и идут босыми по снегу. На солнце тела золотятся, на волосах, не тая, снег серебрится. Идут, глядят друг на друга, дивятся: как брат красив, словно впервые видит его. Себя-то не видит, а он такой же, серебряный, золотой.

Идут, сердца любовью полны, глаза – красотой, тела – новым, до сих пор неизведанным, для чего и слова не придуманы. По земле идут, следы на снегу оставляют, а души парят над землёй, по которой два отрока, золотых, серебряных, движутся. Касаются ноги земли, а тела над прахом земным воспаряют, мгновение – руками взмахнут, поднимутся над землёй, полетят к небесной лазури Господней.

И ещё сон приснился, каждому свой. Снилось Георгию, что, перейдя реку, с братом расстался, и на дороге подобрал его князь, похожий на сгинувшего от болезни отца. Князь вёл воинов на войну, наутро был бой, ранен был князь, и в бреду звал отрока, женщину не познавшего, отрока серебряного, золотого. Позвали его в княжий шатёр, раздели, водой чудотворной омыли и положили лицом к лицу с раненым князем. Лицо к лицу, к груди грудь, руки к рукам, ноги к ногам, сила к силе. Наутро был князь здоров, раны его затянулись, с тех пор не было ночи, чтобы ложился князь без него. Ночью они прорастали, изливались друг в друга, так что утром слуги с трудом отделяли одного от другого.

Днём были духом единым, ночью – единою плотью.

Снилось Моисею, что, перейдя реку, с братом расстался, и на дороге подобрала его княгиня, похожая на мать, сгинувшую от болезни. Муж княгини погиб на войне, и она страдала от тоски и болезни, которую лучшие лекари вылечить не могли, и в бреду звала отрока, женщину не познавшего, отрока серебряного, золотого. Позвали его в палаты княгини, раздели, водой чудотворной омыли и положили лицом к лицу с больною княгиней. Лицо к лицу, к груди грудь, руки к рукам, ноги к ногам, сила к слабости. Наутро княгиня была ещё сильнее больна, ещё сильней тосковала, но с тех пор не было ночи, чтобы ложилась она без него. Ночью звала к себе, в слабость силу молила войти, но всё понапрасну, утром слуги её с трудом от него отделяли.

Розно днём были духом, а ночью – плотью.

Такие сны братьям приснились. Сон вещий приснится – сбудется непременно.

Стал Георгий слугой славного князя, которого брат коварный убил. Вместе с князем, который любил его паче меры, убили Георгия, голову отсекли: не смогли кровопийцы с шеи золотую гривну, подарок княжий, сорвать.

Стал Моисей монахом в первом на Руси монастыре, исцелял братьев от похоти. И после смерти его, когда на кого из братьев зло нападало, подносили те к месту похоти частицу мощей Моисея, и беда отступала.


Три с половиной октавы

В тот день, когда ему исполнится тридцать три, тринадцать исполнится брату. Откладывать больше нельзя. Надо решаться. "Как" необходимо продумать. Но для "когда" времени нет. Каждый день может стать роковым, все усилия бесполезными, насмарку труды, мечты – на помойку.

Ладно, только его: повидал, испил и насытился. Но что видел брат? Из школы в церковь, после церкви – в постель, иначе им не прокормиться.

Если нет, если нет, то тогда чем он, площадной музыкант, брата прокормит? С таким ремеслом и себя не прокормишь. Когда – спрашивать больше нечего. Сегодня, когда в церковь его провожал, тот так взглянул на девчонку, что у него ёкнуло сердце, всё оборвалось. Всё устроишь, всё сделаешь, измучишь и себя, и его, и – опоздал! Нет, этого он не допустит.

Да и что малыш потеряет? Ерунда. По сравнению с тем, что малыш обретёт, сущая ерунда, пустяки. Зато обретёт не просто деньги и славу – огромные деньги и огромную славу! И он вместе с ним, его брат, его композитор. Почему "вместе с ним"? Разве не братья они? Разве сейчас они порознь? Разве брат "вместе с ним"? Разве не вместе? Если вместе сейчас, разве что-то изменится, разве тогда они будут не вместе?

Ничего не изменится. В конце концов, ведь он из брата сделал певца. Если б не он, кто бы брата услышал, кто бы голос его оценил?

Всё это глупые размышления. Глупые и ненужные. Надо решаться. Главное, как брату сказать? А если откажется? Если ему не поверит? Не поверит будущей славе, деньгам и величию? Если сейчас у него одно на уме? Если откажется? Тогда всё пропадёт. И – нет, это грех смертный, даже думать об этом грех страшный.

Он знает: брат любит его. И он любит брата. Они любят любоваться друг другом, и вместе им хорошо, а если случится несчастье, и он откажется? Господи, вразуми неразумного! Падре? Э, нет, доверить такое чужому, никак невозможно.

Хорошо, рассказать и украсить, из тысячи и одной тысячу вторую ему сочинить, но спросит, обязательно спросит, что на это ответить? Что ответить, ответить... Что ответишь, если нечего отвечать.

А если так, если всё-таки. Мол, так, брат, ты получишь одну замухрышку, к тому же корми её и ораву детишек, голодных, орущих, а если решишься, никто этого видеть не будет. Нет, так не годится.

А если ты согласишься, нет, лучше, если мы с тобой согласимся, то будет у нас столько, сколько мы пожелаем, и не замухрышки, а лучшие, самые красивые и знаменитые.

Что ещё? А вот ещё! Ты, мол, сейчас в кружевах щеголяешь, поверь, от такого не отвыкают. Что? И как их добудешь? Честным трудом, душой непорочной? Ты ещё не смеёшься? Зря! Смейся, брат, смейся, над собой хохочи.

Он согласится. Он обязательно согласится.

Послушай, мы братья, мы вместе, всегда и везде и до смерти будем мы вместе. И в этом? И в этом! Никто не посмеет и пикнуть! Как? А вот так! Ты делаешь всё, самое прекрасное – ты! Трепет рук, лепет слов – это ты. А я, когда ты устанешь, насытишься. Мне останется лишь самое низменное: завершить то, что ты начал. Ты рядом стоишь, хоть рукой направляй! Что ты! Ты же мой брат! Ты будешь солнцем, а брат – твоей тенью.

Ты станешь Давидом, своей игрой и пением смутный дух безумного царя утишающим! Давидом сладкоголосым, псалмопевцем Давидом! А, может, и он царь Давид был в детстве, как ты? И сделали Давиду то, что тебе.

Дети? Авессалом? Красавец Авессалом с длинными волосами, его погубившими. Хорош сынок, отца убить вознамерившийся. Что про детей Давида мы знаем? Вирсавия? Вот-вот, кто докажет, что Соломон не от мужа. Как его? Погиб не погиб, кто теперь знает. Чужие дети, чужие, а стали Давида! Падре вам говорил? А что он мог вам сказать, он же падре.

У тебя? Твои будут, твои! Кто за тобой убирает? Вещи и ноты? Кто? Вот, подумай, кто твоё дело за тебя завершит? Догадался?

Вместе: его музыка, голос брата, они вместе – великие!

Господь их сотворил поодиночке. Для того чтобы он воедино соединил.

Брат будет непревзойдённым, её возбуждая. А он будет непревзойдённым, удовлетворяя. Вместе – непревзойдённые. Порознь им ничего не дано. Вместе – всё дано братьям.

Никогда! Никогда брат без него!

Никогда! Никогда он без брата.

Общим страданьем насытившись, общей жаждой творения, они создадут музыку, которую до них не слышал никто и после них никто не услышит.

Без брата он лишь молчание, вечное, бесконечное, безнадёжное. А брат без него – глухота, мышами ночными шуршащая.

Они будут вместе, вечно будут вместе они, ведь для чего создано небо, если не для земли, и земле для чего существовать, если нет над ней неба?

Они будут друг друга охранять и ласкать, ведь каждый из них будет другого любить больше себя самого, ведь сам по себе каждый – ничто, а восторг, экстаз, упоение – сама жизнь, они вместе. Они явят миру величие любви брата к брату, того, что до них никому никогда дано не было. И будет у них музыка и голос един, ласковость губ и языка и мощь рук и чресл едины. И ропот, рокот и гром зала единый, восторг, рвущийся с губ от их ласковой мощи. И будет у них одна жизнь на двоих и смерть тоже одна. Единый в груди замирающий дух и единое рвущееся дыхание из груди. Их три с половиной октавы.



Через двадцать лет брат пел по утрам королю: делить его с кем-нибудь королю не желалось.

По вечерам в роскошной карете брат ехал к даме. Когда уставал, в альков входил он.

Они были вместе до самой смерти.

И умерли в один день.




© Михаил Ковсан, 2022-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2022-2024.
Орфография и пунктуация авторские.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность