Жила как-то женщина лет за 30.
У неё было почти всё,
к чему стоит стремиться:
стиральная машина, компьютер,
микроволновая печка,
металлопластиковое окно,
а на окне - свечка,
которая горела по вечерам,
с натуральным кофе
и музыкой пополам.
Когда во дворах зимой
шаркали глухо валенки -
она закрывала глаза,
и становилась маленькой,
величиной с 5 копеек,
с 7 муравьев.
Она нащупывала во сне
сотни забытых слов,
произносила их вслух,
катала на языке,
но ей не хватало духу
зажать их крепко в руке.
И ей казалось, что так и должно быть.
Иногда заходила соседка -
за сахаром и поныть.
Женщина её слушала,
зарывшись в платок пуховый,
потом ей это наскучило -
она улыбалась и снова
становилась маленькой:
в 7 муравьев и в 5 копеек -
и небо на горизонте
казалось тогда светлее.
Её никто никуда не звал.
У женщины были прямая спина,
белая грудь и очень нежная шея,
только об этом никто не знал.
Пять сотен отборных слуг у Ангела,
пять сотен сдобных посудомоек,
готовых мыть, перетаскивать штанги
и быть наполнением чьих-то коек,
писать на заборах слова из трёх букв,
излечивать беспородных собак от блох -
и всё, что потребует светлый дух.
Ему же виднее: кто прав, кто плох,
а кто - просто так, ушёл не в ту степь,
увяз в ней по зыбкий горизонт.
Его хорошо бы куда-нибудь деть,
но с этим возиться всегда не резон.
У Ангела дел - как собак нерезаных,
как блох на них. Вы бы только знали.
Пять сотен слуг беспощадно и резво
вершат дела. Горизонт "завален".
История вторая. "Друзья"
Пришёл как-то к Ангелу
один из старых надёжных
проверенных чертей
и говорит: "Айда пить
отвратительно много.
Ты и забудешь
думать о ней,
потому что, когда тебя
сильно тошнит,
обычно не думается ни о чём.
Пойдём, мой миленький,
пойдём, золотой,
мы тебя адово
развлечём."
И Ангел пошёл и пил всё,
что ему наливали,
а понимающий чёрт
травил ему анекдоты
о Боге и людях
и о дефолте скрижалей.
Им было молчать и смеяться
легко и в охоту.
И по утру Ангел отправился
на небеса на такси,
отсыпаться и страстно
не думать о ней.
А чёрт побрел по небу пешком,
до поворота на Ад,
пиная охапки звёзд.
Он мог бы ещё ненадолго остаться,
вернуться назад.
Но скоро Пост.
Он был нетрезв, как
добрая сотня чертей.
История третья. "Любимая"
У любимой Ангела
каре-зелёные глаза
и улыбка, от которой
хочется петь.
Она встряхивает волосами,
она смеётся,
но ей придётся
когда-нибудь умереть.
Он её охраняет, как может,
дарит сны, смешные и странные.
Она не знает, что у него
случаются тоже
точно такие же безымянные
безалаберные мечты
и такие же
ржавые рваные смыслы.
Она по утрам крепко спит.
Он её хочет - тело, слова и мысли.
Но он - Ангел.
Она шагает, а он - парит.
В любви и согласии, так и живут:
кто-то любит, а кто-то согласен.
Это лучшее из худшего, чего они ждут.
Скоро ночь.
Он ей свет погасит.
Ты будешь упорно твердить
сорок раз свои "нет",
но моё сорок первое тихое "да"
перекроет их,
потому что в моих ключицах
запуталась Золотая Орда -
фыркает, нежно щурится,
ласково воет,
бесится. Земля погибает от их копыт.
Да что там земля!
Даже небо давно потрескалось.
Ты будешь не верить в то,
что корабль летит,
а я паруса по-быстрому
заштопаю и раскрою
навстречу всем рифам,
осколкам и рыжим бестолкам,
всем бухтам, заревам.
Доски стонут от зноя,
днище блестит от радости диких волн,
матросы сошли с ума
от счастливого перепоя,
очарованы, словно дети,
которых в шторм
из нелюбимой школы шутя прогнали,
и они забежали на самый высокий холм
навсегда. И глядят на солнце,
дожди и дали.
На чердаках сладко спят
летучие мыши,
на крышах живут
расторопные воробьи.
Корабль в омуте,
омут - до слёз и выше.
Я помню глаза и помню руки твои,
и помню, что "нет" вполне тебе по плечу,
и что "да" уже подошло
под самое горло.
Ты будешь твердить своё "нет"
Настойчиво и упорно.
А я своё "да"
просто в губы твои промолчу.
Тете Нине снова пенсию принесли.
Она живёт в Киеве с сорока восьми,
с тех пор, как похоронила мужа,
с тех пор, как поцеловала его
в ледяные губы в последний раз.
Дети сказали: "Мама, переезжай, так нужно.
Мама, что ты будешь здесь делать без нас?"
И она уехала из южного городка,
знакомого до последнего уголка,
до первого прохожего в полседьмого утра:
"Здравствуй, Ниночка. Что у вас? Как сестра,
выздоравливает? Передавай ей привет."
"Ладно, Оля, пойду. Моему ещё надо обед
сготовить." "Ну беги, беги." Побежала.
Так и жила. Мужу детей рожала,
работала от звонка до звонка на заводе.
Не жаловались. Всё как у всех, и вроде
он особо не пил и налево не колобродил,
и на 8-е марта цветы всегда -
гвоздички красные, розы - ну... когда-никогда.
А однажды вдруг сердце схватило, приступ.
Скорая, правда, примчалась быстро.
Но поздно.
На другой день дети из Киева, крики, слезы.
Похороны. Отгоревали и давай мать с собой звать.
Поехала. Чего уж терять.
Нянчила внуков, подолгу бродила по паркам:
от Мариинского и до самой до Арки,
оттуда вниз на Подол спускалась, не торопясь,
если не в снег и в грязь.
Сейчас уж не выбирается так далеко,
в соседний двор, за хлебом, за молоком.
Дети её берегут, просят: "Ты отдохни, приляг."
Но ей не хочется. Бормочет: "Ребятки, я пока так.."
Пенсию принесли. Вот и славно. Можно купить халвы.
Стёпа ею вприкуску баловался, за чаем.
Сидит, бывало, да не подняв головы,
за свежей газетой, кусок за куском грызет,
левой ногой качает.
Потом вздохнет, отложит на край стола
"Правду" или что мы там с ним...
Отложит. И улыбается: "Нин, ну-ка иди сюда".
"Чего тебе? Может, чай остыл?"
"Может, милая. Может.."
Мы осенники - дети осени.
Собираем дожди в ладони.
Нас охапками вверх подбросили.
Ветер наши тела разгонит
По аллеям, в тягучем сумраке,
Шелестяще, бессвязно, жарко,
О себе. О себе. Без умолку
В паутине седого парка.
Мы прекрасны без лести саженной,
Ненавечно нам быть в разлуке.
И наутро сожгут всех заживо,
И наверно, согреют руки.
В тот самый момент,
когда Алла Сергеевна Ждан
поскользнулась в депрессии,
испытав значительный крен -
где-то ближе к Одессе
починил свой двухтысячный кран
водопроводчик Степан.
А на киевской сессии
депутат Иванюк обнаружил,
что больше не знает, как жить,
и немедленно кнопку нажал,
и весь зал его провожал
стоя, сидя, вприсядку и с песнями.
Далее, в это же время
студентка по имения Женя
из гордого города Смелы
изучала рекламное дело несмело
с одногруппником Петей.
У них получалось.
Общежитие
мерно качалось.
А тем временем в булочной №1
пенсионер Сан Иваныч скандал учинил -
ценник сырковой массы
не соответствовал истине:
"Нет на вас Сталина, изверги!"
В тот же миг, на другом конце города,
торговали любовь недорого.
Три литровые слёз,
полкило невроза,
и поцелуи поддых без наркоза.
А ещё я хотела вам рассказать
про одного мальчика,
который боится спать,
потому что во сне его убивают -
и так 11 лет подряд,
и когда родители ему говорят:
"Спокойной ночи, Серенький" -
он трясется в истерике.
Ну и про девочку на закуску.
Она на сардинку в масле похожа -
так же застыла в своём соку,
в закругленном консервном ложе,
в спелой прелести на боку.
Сама себя ест, сама себя пьёт -
тем, собственно, и живёт.
А Алла Сергеевна, если вам интересно,
только что из депрессии поднялась,
отряхнулась, руками по бёдрам прошлась.
Какая женщина...
Мужики, налетай!
Чего вы ждёте? Практически май.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
