Говорили не спеша,
Ни о чём. Плыла лениво
речь, минутами шурша.
Ночь текла неторопливо
между пальцев и вода
протекала в старом кране.
Стыла в форточке звезда.
кошка спала на диване.
Вспоминали имена,
небо вкуса Цинандали...
Там уже была война.
Мы о ней ещё не знали.
2
окровавленный август распятый в огне
не рыдай мене мати взгляни-ка туда
где геранька стоит в обгоревшем окне
как на небе застывшая болью звезда
ни на тех ни на этих не вижу креста
он в прицельную рамку закатан злобой
и не святы ни правда и ни простота
что меня отдают и зовут на убой
всё повторится снова прозреньем в бреду
и я снова приду чтобы снова уйти
как написано на человечьем роду
боль земную сжимая в холодной горсти
не рыдай мене слёзы свои береги
брата младшего сказкою мести не рань
а в горчащем дыму ни просвета ни зги
только в рваном окне ищет солнца герань
3
... так и жили они - от войны до войны,
от вины до вины, от опять и до снова,
и смеялись над чудиком, что ветряным
угрожал агрегатам, дурилка хренова.
Суетились, грешили, молились едва,
пили, ели и пели, и ездили в гости,
и не слышали, как, их дыханьем жива,
мелет старая мельница новые кости...
4
Понад кровавою росою,
понад печалью, болью, горем,
старуха-смерть, маши косою,
маши косой, пока мы спорим,
маши, пока в мозгах разруха
не прорастёт травинкой смысла.
... Идёт по трупам смерть-старуха.
От крови гнётся коромысло.
5
Из времени года -
в безвременье лет.
Осыпались звёзды с небесного свода
на поле победы, где нас с тобой нет.
Мы жили, мы были
мы канули в стынь.
В пустых черепах птицы гнёзда не свили
и в синь из глазниц прорастает полынь.
Друг друга не спросим
о свете впотьмах.
Ещё одно лето закатится в осень.
Ещё одна осень замёрзнет в снегах.
Закурим и выпьем.
Горчит тишина.
Под звёздною сыпью надсадною выпью
горланит походные песни война.
Твоя ли, моя ли
Заслуга, вина?
Мы что-то с тобою, мой друг, прозевали -
в обнимку с судьбою гуляет война.
И душны обьятья,
и ласки душны,
и Авелю Каин шепнёт: "Мы же братья",
и мир никогда не вернётся с войны.
Прикинется прошлое прахом могильным,
дорожною пылью, листвой перегнившей,
бродягой пропавшим, шутом бесфамильным,
надеждой, пропившей что можно и сплывшей.
Прольётся закат на крахмальный столешник,
закатится лунный пятак за ограду,
гороховый шут, шалопай-пересмешник
зальётся в кустах соловьиной руладой.
А память топорщится склеенной плёнкой
в пустом синема под бренчанье тапёрши,
где ты целовался с шальною девчонкой
под тихие слёзы вдовы-билетёрши.
Разрывы, царапины, треск аппарата
и на склеротичном экране картины -
торжественная показуха парада,
иголка для примуса, вкус маргарина,
сопливое счастье утех немудрёных,
устав строевой пионерского детства,
варенье из грецких орехов зелёных...
Да мало ли что остаётся в наследство
от прожитой жизни? Что было, то сплыло.
Муар мемуаров, потраченный молью,
и в непроливашке засохли чернила.
А утро взбухает тугой вакуолью
рассветного солнца, багрового к буре.
Забился в гнездо перепуганный зяблик.
Круг памяти ищет себя в квадратуре.
И в море выходит бумажный кораблик.
Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу,
то чем сделаешь её солёной? (Мф. 5, 13)
ветви дерева жизни никогда не нагие
эти уходят чтобы пришли другие
на вдохе рождаемся на выдохе умираем
в промежутке бодаемся с дубом над краем
пропасти дно которой перетекает в небо
глядящее молча на водку под ломтем хлеба
богу судить мы были правы неправы
травы укроют останки бесславья и славы
довлеет дневи злоба его и каждый
день своей наполняется жаждой
уже не нашей а мы со свечи зажжённой
перетекаем в память что делает соль солёной
2
Ушедших не суди. Какие были - были.
Отбыли и ушли. А жили, как могли.
Они прошли, как дождь. И подойдя к могиле,
на крышку гроба брось набрякший ком земли.
Ушедших не суди ни помыслом, ни словом
и лжи не лей елей, и правдой не тряси -
кому она нужна? Под вечности покровом
единственный судья - и тот на небеси.
Молчи. Не суесловь. И тишину послушай.
Дыхание земли колышет облака.
Неслышно, словно свет, уходят в небо души.
И тени облаков - прохладой вдоль виска.
Странно дышится - словно дыханье в груди
зависает над жизнью в парящем полёте
высоко-высоко и того и гляди
оборвётся и канет пичугой в омёте.
Странно думать, что жизнь эта так коротка,
так внезапно конечна, а смерть так капризна,
что в любую минуту... И внучки рука
сквозь меня - как сквозь тающий в воздухе призрак.
Странно жить, умереть не боясь, словно жить
и любить, и грустить, и смеяться, и плакать,
и не веря гадалкам, гадать-ворожить,
на фарфоре читая кофейную слякоть.
Странно сердце заходится, жить торопясь.
Странно страннику странствовать бросить.
Тает в воздухе слов недописанных вязь.
Август клонится в тихую осень.
2
Август зреет бабьим летом,
греет души стариков.
Тишина перед рассветом
млеет в глотках петухов.
Время зрелостью налито.
Жизнь глядится тихо в смерть.
Утыкается улита
в яблока земного твердь.
Золото тускнеет ржаво.
Через стынь снегов в весну
конвоирует держава
подконвойную страну,
где проталины телами
в пекло лета путь мостят.
Бабье лето под ногами
машет шляпками опят.
Жить в этом мире, больном и убогом, -
Боже, какая нам выпала честь.
Ольга Кольцова
Верёвочка памяти вьётся и вьётся,
взовьётся в минувшее, ринется вниз
в прохладное зеркало глаза колодца,
где завтра таится, как детский сюрприз.
Где запад, где юг, где восток и где север?
В пространстве туманном бредут времена,
и слышится вечность в протяжном распеве
за миг до конца, где безвинна вина.
Такие дарованы выси и веси
прозренья в густом и тягучем бреду,
что не наберёшься заносчивой спеси
меж явью и сном протянуть борозду.
На стыках дрожащий трамвайчик желанья
по кругу бежит от кольца до кольца
и под перестуков и скрипов камланье
уносит в себя от себя беглеца.
От хворости мира - до хвороста смерти,
от смерти - к смирению с мира игрой,
от вести из прошлого века в конверте -
до вести, летящей сквозь сумрак сырой.
Откуда, за что эта горькая сладость
и сладкая горечь судьбу перечесть,
как книгу, и эта сквозьслёзная радость,
и к этому миру причастности честь?
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]