Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




"СЛОВО, СТАВШЕЕ СОБЫТЬЕМ"

Рецензия на: Комаров К. Почерк голоса:
М. Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2020. 260 с.



Книга Константина Комарова "Почерк голоса", как указано в аннотации, является "квинтэссенцией пятнадцатилетней поэтической работы" (с. 2). Её составили избранные стихотворения из пяти книг - "На ощупь иду" (2008), "От времени вдогонку" (2012), "Безветрие" (2013), "Невеселая личность" (2016), "Фамилия содержанья" (2019), а также ранее не публиковавшиеся тексты, написанные в период с 2005 по 2019 год.

Константин Комаров активно включен в литературную жизнь современной России, и редкое серьезное литературное событие (фестиваль, конкурс, премия, слэм) обходится без его участия. Многочисленные публикации в толстых журналах ("Урал", "Дружба народов", "Знамя", "Нева", "Новая юность", "Крещатик") позволяют говорить о том, что екатеринбургский автор уже стал ярким явлением в современной поэзии. В стихах Комарова слышится что-то очень щемящее, искреннее, нутряное и в то же время они - как это и свойственно поэзии - открывают читателю собственно языковую реальность, чистоту ритма, звука, а звук, как известно, не обманывает:

        И ты, посреди одиноких голов,
        к своей пробиваешься собственной гамме
        и ритм ведёшь, словно тот крысолов,
        которому ровно - Свердловск или Гамельн.

        И сходятся в точке одной полюса,
        и руки сжимаются в саже и дрожи.
        Нет, дудка твоя - не затем, чтоб плясать,
        но всё же танцуется, пляшется всё же!.. (с. 147)

По сути, "Почерк голоса" - развернутое авторское высказывание на тему поэта и поэзии. "Что такое поэзия?", "Что значит "быть поэтом"?", "Как стать поэтом?" - эти вопросы особенно волнуют Комарова. Само название книги - тому подтверждение. Судя по всему, оно восходит к строке "Лишь почерк - голоса предатель" (с. 157): в окказиональном словосочетании, вынесенном в название книги, угадывается мысль о том, что конечным итогом эстетических исканий для пишущего человека может быть только обретение собственного голоса с его неповторимым почерком, собственной интонации. Как показывает Комаров, путь поэта (тем более современного поэта, прекрасно знающего, что такое груз традиции) почти полностью сводится к этому поиску:

        Мне нужно дальше жить, мне нужно стать поэтом,
        мне нужно быть собой. Всё остальное - ложь! (с. 40)

"Почерк голоса" - про осуществление лирического героя (=себя) как поэта, который в конечном итоге должен быть полностью сведен к слову, отождествлен только с ним. Эта мысль сформулирована ближе к финалу книги: "Ты - только слово, милый, / только слово..." (с. 198).

Слово, поэзия, язык - те универсальные константы, которые настолько абсолютизируются автором, что вытесняют из мира всё остальное - точнее, всё остальное воспринимается как объективированное слово. Об этом, например, - стихотворение "Двухцветной пешеходной зеброю...":

        Губам не каждым тайно вверено,
        как масло, растопить число,
        чтоб дерево сквозь слово "дерево"
        обычным чудом проросло (с. 81).

В этом угадывается акмеистическая традиция, в логике которой поэт соотносится с Адамом, раздающим всему имена. На акмеистические корни эстетики Комарова указывает и один из претекстов стихотворения - "Слово" Н. Гумилева, вслед за которым автор "Почерка голоса" противопоставляет "умное число" как метафору конечного и рационального мира иррациональному "чуду" слова - чуду настолько простому в своей гениальности, что оно кажется "обычным".

Цитируемый текст посвящен Юрию Казарину, но в нем просматривается диалог не только с Ю. Казариным и уже упомянутым Н. Гумилевым, но и с Б. Рыжим, с его "Детским стихотворением" ("Видишь дом, назови его дом. / Видишь дерево, дерево тоже / назови, а потом... А потом / назови человека прохожим"). Творчество Б. Рыжего и Ю. Казарина задает контекст уральской поэтической школы, с которой резонирует эстетика, оформившаяся в "Почерке голоса". Например, через Б. Рыжего Комаров воспринял так называемый "свердловский миф" (у Б. Рыжего: "Вот дворик крохотный в провинции печальной", у К. Комарова: "Нет, мир - это свердловский дворик" (с. 91)).

Если задаться целью выявления истоков художественного мышления Комарова, то можно довериться автору, которые сам обозначил релевантные для себя имена (на уровне эпиграфов, прямых упоминаний, цитат): В. Маяковский, А. Ахматова, О. Мандельшам, А. Блок, Б. Пастернак, А. Башлачёв, С. Гандлевский, А. Пушкин, М. Лермонтов, С. Есенин, а также А. Рембо, Ж.-П. Сартр.

Через Сартра и Рембо осваиваются такие категории, как абсурд, энтропия, безумие, зло ("А я во сне увидела Сартара, / и он сказал, что мир - абсурд" (с. 11), "Вода здесь мутна, и безумием воздух изъеден / в тех злых городах, что растут, как грибы в голове" (с. 230). От русского модернизма (акмеизма в частности) Комаров унаследовал концепцию слова как "смыслообразующей основы вещи" (Л.Г. Кихней), понимание слова как единственной реальности поэзии (О. Мандельшам) - слова овеществлённого, телесного, весомого, ставшего плотью:

        Слово лежит во рту,
        будто бы лазурит (с. 82).

Отсюда - такие "вещественные" метафоры, как "рифм ветерок" (с. 105), "вечность бумажная" (с. 106), "слов густых окрошка" (с. 38), "буквенная перхоть" (131), "голова немытого стиха" (с. 131), "текстов мумиё" (с. 155), "снежинка - слог, / а снег - строфа большая" (с. 207), "гороховая каша слов" (с. 120). Отсюда - вслед за футуристическими поисками в поэзии - мастерская игра словами, которые, отзеркаливая друг друга, раскрывают свою внутреннюю форму: "крынка крика" (с. 11), "черепичные черепа" (с. 95), "барахтаться в бархате" (с. 167), "концлагерный канцелярит" (с. 194), "термометра тремор" (с. 213), "утром утрирован, вычерчен вечером" (с. 101).

У акмеистов "путь пролегал от слова к реальности" (Л.П. Егорова) 1 , Комаров продолжает эту линию, постулируя слово как единственную подлинную реальность: "но слово, ставшее событьем, / перестает быть забытьем" (с. 172), "Бумага лежит, / событьем не став" (с. 154). Эта цитаты коррелирует с известным высказыванием Иосифа Бродского о поэме А. Ахматовой "Реквием": "...когда поэт пишет, то это для него не меньшее происшествие, чем событие, которое он описывает" 2 . Думается, одна из интенций, развернутых в "Почерке голоса", связана с возведением процесса написания стихов в статус События, значимость и величие которого превосходит любые события, в совокупности конституирующие внешнюю реальность. Поэтому одно из самоопределений лирического героя отсылает к вопросу о взаимоотношениях человека и языка: "Язык, я зек твоей / роскошнейшей тюрьмы" (с. 103).

Вопрос этот решается, с одной стороны, в духе М. Хайдеггера, которому принадлежит концепция языка как дома бытия и мысль о том, что "в жилище языка обитает человек", что "мыслители и поэты - обитатели этого жилища". Здесь, конечно, вспоминаются и финальные слова из "Нобелевской лекции" И. Бродского: "Человек, находящийся в... зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом". Пожалуй, идея Бродского о зависимости точнее отражает характер отношений лирического героя Комарова с языком, чем хайдеггеровская концепция "обитания". Автор "Почерка голоса" говорит не только о возможности иного бытия - бытия в слове и через слово, осуществления, воплощения в нём, означивания всего и вся ("Ни о чём ничего не узнают, / если я обо всем не скажу" (с. 41)), но и о мучительном бремени творчества, когда "ты сам - свой высший суд" и одновременно - "боль своя", "кровь" и "рвота" (с. 34), когда "себя не можешь распластать, / но не пластать - уже не можешь" (с. 34).

Лирический герой Комарова живет в невидимой тюрьме, откуда если что и прозревается отчетливо, то только слово:

        В контексте же незримой клетки,
        куда ты угодил за прутья,
        оно прекрасно и конкретно,
        как в парке тихая запруда (с. 132).

Это угол зрения - движение от слова к миру - проясняет ключевую внутреннюю коллизию, развернутую в "Почерке голоса" и связанную с поиском слова, эквивалентного человеческому "я", отсюда - мотивы невысказанности, невоплотимости: "и мир свой непроизносимый / опять же не произнесешь" (с. 159), "но просто быть хамелеоном, / когда ты сам - невоплотим" (с. 135), "Слова прилипли к нёбу, / Они не ладят больше с языком" (с. 47), "взгляни в себя сквозь перископ / словесных судорожных корчей" (с. 21). Напряженная интонация, которая считывается практически в каждом стихотворении книги, раскрывает целый спектр состояний, переживаемых героем - отчаяние, самоуничижение, разочарование, изредка перебиваемые тихой радостью, возникающей из причастности к чуду мироздания через чудо искусство:

      lass=prs>Три звёздочки на небе в ряд,
      как будто над стихом.
      Под ними неохота врать
      и думать о плохом.
      <...>
      И молча говорить прости
      кому-то никому,
      и тихо над собой расти
      в божественную тьму (c. 187).

С одной стороны, в "Почерке голоса" реализуется классическое (романтическое) представление о поэте - как о пророке, миссия которого все та же - "глаголом жечь сердца". На это, кстати, указывается в аннотации: "Константин Комаров - один из немногих работающих сейчас авторов, берущих на себя роль поэта в классическом понимании слова. Призвание, служение, ответственность. Между жизнью и поэзией он выбирает второе" (с. 2). "Поэзия" входит в творчество Комарова как отдельная тема. Продолжая традиции А. Ахматовой и Б. Пастернака, автор "Почерка голоса" формулирует целый ряд определений поэзии: "Поэзия - сизифов труд" (с. 34), "но поэзия - это гетто, / ограниченная земля" (с. 37), "из всех иных панических атак / поэзия - последняя атака" (с. 150), "Поэзия, наверно, / оптический сквозняк" (с. 254). В этих определениях имплицируется и мысль об исключительности поэтического дара ("последняя", "ограниченная"), и о его губительности ("атака", "гетто"). Поэтому, выбирая "между жизнью и поэзией", герой Комарова (вслед, например, за героем гумилёвской "Волшебной скрипки") на самом деле выбирает гибель - гибель ежедневную (с. 58), полную, мучительную и прекрасную - такую, которая обещает человеку подлинное воплощение, подлинное бессмертие. Об этом - стихотворение "Памяти Рыжего, Башлачёва, Мишина":

        Разведены-раскрещены пути,
        Но, завершивший сам себя в полёте,
        он лишь тогда предстанет во плоти,
        когда уже не нужно будет плоти (с. 51).

Комаров, безусловно, поэт трагического склада, причем трагичность мировосприятия объясняется - кроме прочих причин - причинами эстетическими: она воспринята через экзистенциальный опыт современников ("С пустых страниц Казарин и Гандлевский / Глядят в меня, меня не веселей" (с. 47)). Общая тональность надрыва, пронизывающая "Почерк голоса", объясняется и характером реальности, с которой герой вынужден взаимодействовать. Образ этой реальности конструируется через метафоры "пустоты" ("Говорят, не бывает такого, / Чтоб одна пустота за окном" (с. 174)), "ада" ("Я поглощен привычным этим адом" (с. 45)), "болезни" ("свердловский снег хрустит туберкулезно, / и мечутся троллейбусы в тифу" (с. 151), "холода" ("приедешь снова в ту же зиму, / в такой же ледяной скулеж" (с. 159)), "нечистоты" ("Из-под снегов растут презервативы / с бутылками пивными заодно" (с. 66)). Стихи, по Комарову, растут не "из сора", а "из сюру" (с. 192). Мир же стягивается до размеров "свердловского дворика" (с. 91).

В абсурдной, сюрреалистической реальности герой тоже раздваивается, и его "ежедневная гибель" - это не только расплата за дар ("Мне далеко недалеко до слома: / я прочно встал у бога на крыльце" (с. 131)), но и следствие соприкосновения с миром, лишенным красоты: "Если что и спасает, то плеер, / если что и угробит, то все" (с. 107). А чтобы "не угробило" (если еще не угробило), остается один выход - напиться "в стельку" (с. 120).

Получается, что образ поэта у Комарова разворачивается не только по классической модели, но и по той, новой, которую описал А.Э. Скворцов, анализирую специфику лирического героя С. Гандлевского: "Конструируемый Гандлевском миф о поэте есть, с одной стороны, демифологизация сложившейся романтической социокультурной творческого и жизненного поведения художника, а с другой - создание некоего нового мифа постромантического толка. Это представление не о шамане-медиуме или сильной романтической личности, а "постбродский" миф о частном человеке, самостоятельном и независимом, имеющем дело не с потусторонними силами и музой, а с реалиями, ментальностью и языком своей эпохи" 3 . В логике этого нового мифа о поэте Комаров даже низводит своего героя до уровня обывателя - естественно, иронизируя, но не над героем, а над пошлым миром:

        Весна скулит, как сучка, чуя течку,
        и я в попытках сладить с бытием
        поставлю всем в контакте по сердечку
        и с аппетитом курицу поем (с. 66).

Поэт следует принципу романтического двоемирия, но в новом - постромантическом - изводе, противопоставляя внешний несовершенный мир, физическую реальность реальности психической.

Физическое бытие героя сводится к набору бытовых сценариев: "Вернешься ночью пьяный в стельку" (с. 120), "Скорей. Под кофты девкам лезть, / и есть, и пить, раз наливают" (с. 63), "В унынье ты заходишь в пиццу-мию, / заказываешь крылышки с пивком..." (с 133). В психической реальности разворачиваются совсем другие сценарии, открываются совсем другие категории - "вечность", "душа", "необъятность пустоты", которую нужно заполнить звуком - даже не музыкой, а музЫкой, и в этом слове звучит тоска по иным звукам - тем, которые "повесомей обыденных" (с. 67). И здесь открываются новые лики лирического героя - лики Орфея и Сизифа. От Орфея - тревожный взгляд, в котором прочитывается готовность навсегда потерять, чтобы обрести, но только теперь уже не в реальности жизни, а в реальности слова:

        Узнать и потерять навек
        И обрести опять стократно.

        И обернулся человек.
        И всё. И нет пути обратно (с. 17).

Через миф о Сизифе (стихотворения "Спокойна мятая кровать...", "Насквозь трахею прослезив...") раскрывается представление о пути поэта как "великом подвиге идиота" (с. 34): любое достижение на этом пути рождается из чувства недовоплощенности, любое новое высказывание, обновляющее и пересоздающее самого поэта, отбрасывает его в начало пути, то есть ставит перед необходимостью осуществлять духовный и эстетический поиск каждый раз так, как будто бы он осуществляется впервые, поскольку единственно верное слово еще не названо, единственно верная формула еще не выведена:

        И выгнулся дугой
        беспомощный язык.
        И ты - уже другой...
        И - заново азы... (с. 223)

Но оба пути - Орфея и Сизифа - при всей их тяжести, тупиковости и даже гибельности выводят героя на новый уровень внутреннего бытия, когда, действительно, и "танцуется" и "пляшется", хотя, казалось бы, "дудка" поэта совсем "не затем, чтоб плясать" (с. 147). Одно из навязчивых переживаний лирического героя Комарова связано с невозможностью дотянуться до самых высоких нот: "язык не достает до неба, / упёршись в нёбо до утра" (с. 172). Но автору удается работать на этих высоких нотах: отталкиваясь от грубого жизненного материала, Комаров поднимается над ним, достигая пронзительности и остроты поэтического высказывания, глубины поэтического зрения. Причем целый ряд стихотворений строится на сочетании высокого трагизма и тонкой иронии, которая как раз таки усиливает этот трагизм, делает высказывание еще пронзительнее, еще острее:

        Еще чуток - и Лермонтова я
        переживу, живучая скотина.
        <...>
        А далее Есенин там попрёт,
        А дальше - Пушкин, Байрон, Маяковский,
        и не дай бог вперед меня помрёт
        какой-то нежный верлибрист московский.

        Но бог не даст. Он сдачи не дает,
        а стихотворство - вовсе не от бога.
        Зажился я... На лестничный пролёт
        пойду курну - убью себя немного (с. 79).

Поэтика Комарова строится на противоречиях: трагический пафос и ирония, пошлая обыденность и идеал, самоуничижение и самовозвеличивание лирического героя. На уровне языка это задача решается через совмещение различных лексических пластов. Алия Ленивец в рецензии на книгу К. Комарова "Невеселая личность" отметила, что "лексическое наполнение его стихотворений удивляет органикой: в поэтическое пространство втянуты профессионализмы разных систем <...>, архаизмы <...>, жаргонизмы", причем "стилистически полярные слова в созданной им лексической системе звучат гармонично" 4 . Да, у Комарова как поэта, работающего, прежде всего, с реальностью языка, которая переживается как "реальнейшая реальность", "всё попадает в списки" (с. 102), всё идет в топку: очевидно, что одна из задач, решаемых автором "Почерка голоса", связана с расширением лексического диапазона современной поэзии. Чтобы выделить "новое" слово, Комаров ставит его в сильную позицию - и так рождаются по-маяковски или по-шестидесятнически громкие рифмы типа "сору-абсорбер" (с. 256), "кондора-контуры" (с. 58), "кровать - маркировать" (с. 22), "мичман - омонимична" (с. 31), "мальками - амальгамы" (с. 31), "в плексиглас - в плеске глаз" (с. 82), "взгорья - в подмозговье" (с. 91) и т.д. В конечном счете все эти термины, профессионализмы встраиваются в контекст развернутой метафоры. Метафоры Комарова держатся на очень вычурной лексике, удачное включение которой в ткань стиха уже есть достижение:

        Покуда гнозис замещал экфрасис
        на заоконной бешеной земле,
        нам здесь мерцал единственный оазис
        бутылкой минералки на столе (с. 84).

Обращает на себя внимание не только богатство и разнообразие словаря, но и очевидное тяготение разных лексических единиц к двум противоположным полюсам - модусу "высокого" и модусу "низкого", первый из которых связан с представлениями об идеале (метафизическом бессмертии, абсолютной красоте, "мировой культуре", в тоске по которой признается герой (с. 201), второй - с идеей репрезентации объективной реальности - необязательно пошлой и необязательно жестокой, но обязательно объективной, грубой в своей объективности:

        Но целит речь уже в висок и
        пытается хоть как-нибудь
        высказыванием высоким
        от низкой правды ускользнуть (с. 172).

Сочетание лексики, противоположной с точки зрения стилистики и коннотации, встречается в целом ряде стихотворений: "а люди мучатся запорами. / Поэты мечутся по вечности" (с. 58), "покуда тело величаво / садится пьяное в такси" (с. 138), "и я увидел новый берег / в свою позорную трубу" (с. 155), "Беременные небом облака... поэту одиноко и херово" (с. 51), "милый мой, дорогой, хороший, / хренов, грёбаный мой поэт" (с. 50). Это сочетание порождает эффект прямооценочности.

Прямооценочность - отличительная особенность поэтики Комарова, для которого не свойственно стремление к эмоциональному ограничению, - напротив, стихотворения, составившие "Почерк голоса", читаются как единое высказывание, произнесённое на эмоциональном пределе. Герой Комарова - человек с низким болевым порогом - собственно, как и положено поэту, ибо поэзия растёт из боли ("у меня же бумага болит" (с. 53)). Здесь вновь вспоминаются слова И. Бродского, сказанные в связи с поэмой А. Ахматовой "Реквием": "Когда плачет человек пишущий, когда он страдает - то он как бы даже в некотором выигрыше от того, что страдает" 5 .

Стремление открыто, с предельной искренностью сказать о себе и о мире объясняет "эгоцентризм" поэтики Комарова: в фокусе лирического высказывания - "я" героя-поэта, напряженно рефлексирующего по поводу собственного предназначения, собственной боли, любви, жизни. Комаров показывает, что, пожалуй, нет никакой другой формы, кроме регулярного стиха, в которой можно было бы так по-настоящему выговориться: регулярному стиху автор "Почерка голоса" не изменяет ни в одном тексте, ни в одной строфе. Для современной поэзии это, пожалуй, случай весьма уникальный: в эпоху моды на верлибр поэт остается верным классической форме и, работая с ней, следуя классической традиции, оказывается способным если не превзойти великих предшественниках, то встать на один уровень с ними - в плане понимания природы поэтического слова и природы поэтического дара, в плане глубины и пронзительности поэтического высказывания.

Читая "Почерк голоса", веришь, что подлинная поэзия, рожденная из счастливого синтеза вдохновения и интеллектуального труда, может быть только такой - уложенной в матрицу ритма и рифмы, потому что именно ритм завораживает, тревожит и пробуждает наше бессознательное, именно рифма напоминает нам о том, что хаосу и бессистемности можно противопоставить созвучие, стройность, нечто законченное и космичное: здесь важна интонация, мелодия, ведущая за собой, как чудесная дудка гамельнского крысолова.

Читая "Почерк голоса" думаешь, что подлинный поэт - это все-таки поэт в классическом понимании - заговаривающий пространство, выговаривающий истину, открывающий такие сопряжения слов и пауз, в которых, наверное, обитает сам Бог.

Читая "Почерк голоса" понимаешь, что право сказать "ты - только слово" дано лишь тому, кто по-настоящему верен собственному выбору и кто способен переживать слово как событие.



  • Читайте также: стихи Константина Комарова в "Сетевой Словесности"


    • ПРИМЕЧАНИЯ

       1  Егорова Л.П. История русской литературы ХХ века. Первая половина. Кн. 1. М. 2014. С. 119.

       2  Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 2007. С. 463.

       3  Скворцов А.Э. Рецепция и трансформация поэтической традиции в творчестве О. Чухонцева, А. Цветкова и С. Гандлевского. Автореферат... доктора филол. наук. Казань, 2011. С. 37.

       4  Ленивец А. Когда молчание громче крика...: Константин Комаров. Невеселая личность: Книга стихов. - Екатеринбург, Москва: Кабинетный ученый, 2016. - 106 с. // Знамя. 2017. №. 12. Режим доступа: znamlit.ru/publication.php?id=6787.

       5  Волков С. Указ. соч. С. 463.




    © Ирина Кадочникова, 2021-2024.
    © Сетевая Словесность, публикация, 2021-2024.
    Орфография и пунктуация авторские.





    НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
    Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
    Словесность