SCHWEIN GEGEN SCHWEIN
Вот уже второй день нацисты отстаивали своё право на труд и свободу в демократической стране: выкрикивали "Хайль Гитлер", расклеивали на фонарных столбах листовки со свастиками, ссали за голубой ёлкой, отгораживающей раковый корпус от хозмага, и развешивали на её ветвях использованные презервативы. Над раскалённым городом висел смог, принесённый, по мнению медсестры Олеси, с Шатурских торфяников; впрочем, какая разница?
Олеся только что начала отбывать смену, но уже мечтала свалить домой, чтобы послушать последний альбом Земфиры (сослуживцам она врала, что предпочитает Грига и Сибелиуса). Скорбный взгляд её перемещался с хулиганящих за окнами патриотов на шкафчик с медицинским спиртом: феназепам уже не успокаивал её сердце, давно разбившееся о быт, полный покойников и тяжелобольных.
- Ну и рожа у тебя, Олеся, - покачал головой зав отделом Владимир Георгиевич, заглянувший в дежурку с чисто воспитательной целью. - Ты бы накрасилась или хотя бы умылась.
- Да мне некогда, - пробормотала медсестра. - Вчера двоих жмуриков еле отправила в морг, а сегодня ещё один обещал копыта отбросить. Пока умываюсь, он и правда умрёт.
Олеся была бутчем и выглядела довольно паскудно: толстая задница, большие сиськи и живот, заплывшие жиром узкие азиатские глаза. Стриженые ёжиком серо-мышиные волосы довершали её портрет, достойный кисти Васи Ложкина. А какие хуиные шмотки носила Олеся! Ни в одном, самом дешёвом, секонде и даже в центре помощи семье и детям не сыщешь такого тряпья.
Сотрудники, подлые гомофобы, догадывались о сексуальной ориентации Олеси и недолюбливали эту мрачную, квадратную, словно табуретка в белом халате, девушку. Да и вела она себя плохо: как-то честно сказала пациенту, известному художнику, что у него неоперабельный рак, и тот повесился на трубе в подвале. Терпеть Олесю могла только Марина - миловидная блондинка, чья личная жизнь была очень бурной, пока она не вышла замуж за церковного звонаря. Трудно было представить себе более несхожих людей, чем прелестная Марина и страшная Олеся с её вечным недоёбом, но что-то невидимое миру объединяло их, и даже суровый и проницательный зав отделом не мог догадаться, что именно. Нет, читатель, это была не тайная лесбийская связь, а русская идея.
Олеся лучше разбиралась в музыке NSBM, которую любила не меньше, чем Земфиру, а Марина - в литературе: у неё были аккаунты на патриотических сайтах Литзона, Изба-читальня и Русский лес. Её любимыми поэтами были Валерий Хатюшин, Александр Трубин и Нина Шевцова, со страниц газеты "Московский литератор" призывающая баб рожать мальчиков и непременно русских, а то "закишат Абрашами школы в Москве и Чите".
Ближе к вечеру в неприбранной сёстринской загорелась пошлая настольная лампа в виде гриба, и девушки завели философский разговор.
- До чего же мерзкая шлоебень эта ваша главврачиха, - щебетала Марина. - По-моему, кроме мальчиков и гешефтов, её ничего не интересует. Я даже не буду спрашивать, за кого она собирается голосовать: и так видно, что судьбы России ей до пизды. Наверняка она еврейка.
- Беда, когда твоей начальницей становится пустая ограниченная женщина, - вздохнула Олеся. - Она ведь слушает буржуйское, проданное масонам "Эхо мацы". Из-за таких, как она, мы и мучаемся в этом проспиртованном концлагере. Работа за копейки - это крест, который взвалили на нас иуды.
- Не хочешь поискать другую? - спросила Марина, разворачивая конфету "Белочка".
- Куда уж мне со средним специальным образованием хорошую работу искать. А в институты принимают только за деньги и по блату или жидов. В больнице зато график удобный: четверть своего времени убиваю на обслуживание генетического мусора, а на досуге что хочу, то и делаю: переписываюсь с девочками на lesbi.ru, слушаю "Злой Ой" и "Темнозорь", хожу пить водку на реку - короче, можно и без всякого универа заниматься самообразованием. Настоящему патриоту дипломы не нужны.
- Послушай, Олеся, - осторожно проговорила Марина, - а правду зав отделом говорит, что ты наполовину башкирка?
- Да, и что? Я арийка духа, и, поверь, есть эксперты, которые могут это подтвердить. Для таких, как я, и бурят - русский, если он горит душой за наше будущее без попсы, мирового капитала и бессовестного еврейского вранья.
- Странно это всё-таки, - задумчиво сказала Марина, отхлёбывая чай. - Вот недавно я прочитала такого поэта, Нестора Пилявского, и ничего не поняла. Какое-то дамское жеманство, эгофутуристические выкрутасы и крестословица. Разве должен наш, русский, поэт такое писать? Разве должен русский ебаться с другими русскими в жопу? А как же арийская расовая семья?
- Если бог сотворил нас такими, - тяжело вздохнув, ответила Олеся, - значит, это кому-нибудь нужно.
Тут во всём здании погас свет, а в дежурку ворвался ветер и сбросил со стола пачку рентгеновских снимков. Только это чрезвычайно происшествие отвлекло Олесю от мрачных размышлений о несостоявшейся личной жизни. Пиздец продолжался семь минут сорок секунд, потом всё стихло, и больные опять уснули на своих неудобных койках сном праведников - некоторые навсегда.
На самом деле Олесе нравились белокурые длинноволосые юноши с голубыми глазами, похожие на вокалиста немецкой группы "Buchenwald Oven", только без корпспейнта, но разве могла она привлечь их внимание? Пришлось ей стать бутчом, потому что жирные клавы и тем более никому на хуй не всрались. Ещё в старших классах Олеся пробовала похудеть, но это закончилось тем, что она упала в голодный обморок прямо в автобусе. Когда она в отключке лежала на полу, шустрые неруси вытащили из её сумки проездной и паспорт.
Олеся начала ходить в тренажёрный зал, но все посетительницы - и дистрофичные гламурные девицы, и мускулистые разрядницы - смотрели в её сторону с презрением и насмешкой, а парни не обращали никакого внимания. Это ранило её чувствительную душу, и без того травмированную жестоким и несправедливым российским режимом, и Олеся бросила спорт и стала ещё больше жрать, хотя, вроде бы, куда уж больше.
...Наконец-то наступили выходные. Можно было поехать в клуб и снять там клаву. Мать Олеси, как обычно, стала орать и скандалить:
- Ты куда собираешься, пиздолюбка ёбаная? Почему ты свою долю за квартиру не заплатила? Ну-ка давай мне деньги, а то вставлю тебе кой-куда ёжик для мытья плиты!
- Отъебись от меня, - буркнула Олеся, натягивая камуфляжные штаны. - Я и так опаздываю. Чего ты, как еврейка, зациклилась на этих деньгах?
- Ну и вали, фашистка, дрянь толстожопая! - проорала ей вслед мать. Эта простая женщина, воспитанная в типичной советской интеллигентной семье, совершенно не хотела понимать, что миром правит масонский предиктор.
В полутёмном подвале за чёрной дверью, как обычно, проводилась тематическая вечеринка, а если называть вещи своими именами - тренинг по бытовому хамству. На сцену вылезла манерная пида в бабском парике и ничтоже сумняшеся понесла ахинею в микрофон:
- Девки, слушайте, вы все нищеёбки. Чего вы пиво хлещете, у нормальных людей должны быть деньги на коньяк! Тьфу, бля, я с ними говорю, а они лакают! Вот бляди! А знаете стишок?
Однажды, в студёную зимнюю пору,
Лошадка примёрзла пиздою к забору.
Лошадка старалась, лошадка брыкалась,
Лошадка съебалась, пиздёнка осталась.
|
А ты чего сюда припёрся? Я только с девочками разговариваю, иди к геям в соседний зал.
- А я - девочка, - кривляясь, сообщила другая хабалистая пида, без парика.
- Ладно, фиг с тобой. Сейчас будет конкурс "Моя любимая лесбиянка". Эй ты, самая жирная сука, садись сюда! - обратилась ведущая к Олесе. - А теперь ложись. Пол грязный?! Да этот пол чище, чем твои штаны!
Внезапно Олеся поняла, как ей всё это осточертело.
- Сама ложись, - бросила она в лицо пиде.
- Слушай, не выёбывайся, - невозмутимо ответила ведущая. - Скажи спасибо, что тебя вообще сюда пустили. Я тебе добра желаю, и с моей помощью ты сегодня познакомишься с кучей баб. Тебе какую - пассивную или универсальную? У меня есть в арсенале любые. И все средства: золотой дождь, садо-мазо... Тебе что показать?
- Что хотите, - вежливо проговорила Олеся, - а лучше - золотой дождь прямо на этом полу. Приступайте.
Последовала пауза.
- Я это сделать не могу, - наконец заявила хабалка, - я пива не пью, сколько ты. Я таблетки для похудения пью!
- Что-то результат употребления таблеток пока не заметен. Жопа у тебя ещё толще моей, пидарас.
Смех в зале стал менее натянутым. От барной стойки отклеился высокий парень с длинными волосами и процедил сквозь зубы, обращаясь к ведущей:
- Слушай, может тебе на хуй пойти отсюда... или как?..
Пида чуть не выронила микрофон. Как пишут авторы романов серийного производства, "её бледность стала заметна даже под толстым слоем загара и макияжа".
- Меня обидели, - воскликнула она, - выведите этого человека! Выведите, или я прекращаю всё это и ухожу!
- Слава богу, - донёсся из толпы тихий голос.
- Бляди! - разрыдалась пида и, стуча каблуками, упиздела.
- Трахтенберг круче, - сказал какой-то гей. - Тоже мне, шоу. Больше сюда в выходной не пойду.
"Везде еврейские шутки, - подумала Олеся, - как же всё это мелко и мерзко!"
Ди-джей поставил песню Мадонны, которую Олеся терпеть не могла, а от табачного дыма уже было тошно дышать. Нацистка решила выйти на свежий воздух. Было удивительно тихо: накануне всё те же скины провели в этом квартале рейд. Олеся прошлась взад-вперёд и заметила, что у чёрного хода кто-то тусуется. Она подошла ближе, пригляделась: это был парень, пославший на хуй манерную пиду.
- Кругом жиды и пидарасы! - прошептала она.
- Подожди, - так же тихо ответил парень, - сейчас он выйдет, и мы его уебём.
Через пару минут на свет божий, робко озираясь, выползла пида, уже в мужской одежде и без парика. Парень свалил её точным ударом в челюсть и отпинал.
- Ну что, жопотрах, - спросил он, - будешь охрану звать или как? Только учти: мои друзья неподалёку дежурят, у одного из них связи в мусорской, и нихуя у тебя не выйдет возбудить на нас уголовное дело по гомофобии.
Олеся была потрясена героизмом национал-социалиста, которого, как выяснилось, звали Вадим, и который неоднократно организовывал мероприятия против содомитов. Она готова была помочь ему добить пиду, но понимала, что это чревато тяжёлыми последствиями. Рука об руку соратники покинули это проклятое место и поспешили к метро.
Пока они добирались до подмосковного посёлка, где жил Вадим, погода немного наладилась. Стояло тёплое утро позднего лета, лучи солнца отражались в лужах, там же валялись окурки, жестянки и бомжи. Приятно было идти под руку с молодым человеком и украдкой любоваться его профилем. Прекрасный белокурый ариец, каких немного осталось на прожидовленных просторах Руси!
- А вот и мой дом, - Вадим указал на полуободранную пятиэтажку у самого леса. - Знаешь что, пошли ко мне водку пить.
В прихожей, укрывшись курткой цвета хаки, спал пьяный брат Вадима, пацан лет восемнадцати. На кухне батя, толстый пьяный мужик, чья внешность плохо гармонировала с аскетической обстановкой квартиры, пытался открыть банку сардин рыбным ножом. В комнате Вадима, однако, никто не бухал, половину стены занимал стеллаж с книгами - это были труды Климова, Дугина и Штепы, а также славянское фэнтези, - а на противоположной стене висел портрет Алины Витухновской в чёрном платье. Папаша что-то проворчал вслед молодым людям, вылакал остатки водки и вырубился прямо за столом.
В холодильнике нашлась ещё одна бутылка "Флагмана", которую Вадим и Олеся скоро оприходовали, и так хорошо и покойно им стало от ощущения алкогольно-славянского единства, что все изгибы их тел идеально совпали, и не осталось пустого места между ними!
- Какие у тебя охуенные сиськи, Олеся, - сказал Вадим, сердце которого учащённо билось от волнения. - Такой и должна быть настоящая русская женщина. Ты совсем не похожа на этих тощих телеевреек Цейтлину и Собчак. Только волосы перекрась и шмотки сожги.
Витухновская с фотографии смотрела на них сурово и осуждающе.
Те солнечные дни сентября они проводили вдвоём. Оба любили природу и часто отправлялись в лес за грибами, которые потом сушили и скуривали, а по ночам бродили по тёмным переулкам и аллеям в поисках идеологических врагов. Рдели листья на многие километры вокруг, и таким же цветом полыхала их благородная расовая ярость. От долгих прогулок Олеся похудела, глаза её стали казаться больше, и на дне их поселились блуждающие болотные огни.
Мешал только папаша Вадима, гнилой инженер-интеллигент, подрабатывающий охранником в супермаркете. Как-то вечером Олеся застала его за чтением Фейхтвангера и выразила сдержанное неодобрение.
- Это классика, - ответил папаша, - меня с детства это читать приучали. Фейхтвангер был наш человек, коммунист. Это вы - тупое необразованное поколение, хамы и грубияны. Вам лишь бы жидов бить, не разобравшись, за что вы их, собственно, бьёте.
От папаши, как обычно, несло перегаром. Он был настоящим алкоголиком - уже вторую неделю не просыхал, тогда как его сыновья берегли здоровье и уходили в запой максимум на пять-шесть дней. Таким жалким показался он Олесе, что она чуть не заплакала.
- Евреи погубят Россию, - с горечью сообщила она.
- Надоела ты мне, тупая коза, - отозвался папаша, захлопнув книгу. - Нечего указывать мне, что читать, когда я у себя дома.
- Вадим! - в гневе воскликнула Олеся, и тот прибежал на кухню. - Твой отец, это грубое животное, меня оскорбляет.
- Идите вы оба на хуй, - продолжал папаша. - Надоели мне ваши диалоги. Всё вокруг загадили, работаете спустя рукава и оскорбляете мои эстетические чувства, как, в общем, и все остальные русские. Когда ничего в жизни не выходит, только и остаётся, что бить жидов, да ещё завидовать немцам, потому что русские не умеют играть рок и строить дома. Я тут недавно послушал "Rammstein", альбом, где есть песня "Mann gegen Mann", и подумал, что если немного переделать слова, получится песня о русских: "Schwein gegen Schwein, Schwein und Schwein gesellt sich gern".
- Да что вы имеете против русских? - возмутилась Олеся. - Сами же русский. А немцы что, не оскорбляют ваши чувства? Они памятник холокосту поставили - вот это настоящее оскорбление всех мыслящих людей.
- Лучше памятник холокосту, чем памятник русскому раздолбайству, представляющий собой гору семечек, пивных крышек, окурков, огрызков и обрывков жёлтых газет!
- Я всё понимаю, - виновато произнёс Вадим, - но родители - это святое. Я же не могу уебать своего отца. Духи предков обидятся на меня, и проклятие коснётся крыши нашего дома.
- Прощай, - глотая слёзы, прошептала Олеся. - Я давно поняла, что семья для тебя дороже идеи.
Она вышла прочь, хлопнув дверью. На улице было сыро и ветрено, неподалёку таинственно чернел лес. Утопая в снегу, Олеся добралась до высокой берёзы и прислонилась к ней пылающим лбом. Она чувствовала, что от её сердца оторвали самый важный кусок, без которого она вряд ли сможет жить дальше.
Проснулась Олеся в сугробе; было противно, как будто валяешься на полу вокзального толчка. Девушка с трудом поднялась на ноги и направилась в сторону железнодорожной станции. На небе таяли редкие звёзды, словно мельчайшие кристаллы сахара в чёрном кипятке, и в голове нацистки гулким эхом отдавалась композиция Харченко "Надо буржуя бить".
Вскоре подползла шестичасовая электричка. В тамбуре было холодно и накурено. Олеся, держась за поручень, смотрела, как мелькают за грязными стёклами заборы - ажурные и каменные, двухметровые, пятиметровые, с колючей проволокой и без. По вагонам таскался попрошайка с аккордеоном и хрипло напевал:
Жиду - веселиться,
Хачику - жениться,
Русским - удавиться.
Эх, блядь, сука, блядь,
Где ж ты, божья благодать?
|
Олесю затошнило, ей почудился запах гниющих отбросов, и она потеряла сознание.
- Вам плохо? - прилично одетый молодой мужчина поднял её с пола и попытался привести в себя.
- Я хочу сдохнуть, - пробормотала Олеся. - Тянешь, тянешь эту бессмысленную лямку жизни, а зачем?
- Вы такая бледная, - озабоченно проговорил незнакомец, - я уж было решил, что у вас токсикоз. А у вас - кризис идентичности. Сразу видно образованного, нестандартно мыслящего человека.
Олеся из последних сил выпрямилась и стала искать в сумке зеркальце. Наверно, она сейчас выглядит пиздец как хуёво, ещё хуже, чем до встречи с Вадимом. Ну и стыд!
Но из зеркала на неё смотрела сильно похудевшая за время запоя девушка с отбелёнными перекисью волосами, почти достигавшими плеч, обтянутых чёрной косухой. Долгое недосыпание наложило под её глазами романтические тени, и ничем Олеся не напоминала ужасного бутча, которым была совсем недавно. Её спаситель откровенно любовался ею.
- Не переживайте, - нарушил он молчание. - Жизнь делится на паршивую и кошмарную. Так решил демиург, но в нашей власти восстать против него.
Олеся, глядя в чёрные глаза собеседника, всё отчётливее понимала, что он - еврей. В пользу этой догадки свидетельствовали его вьющиеся тёмные волосы и книга "Зогар" в переводе Кравцова, торчащая из кожаной сумки. Но, как ни странно, Олеся не ощущала к нему неприязни, наоборот - она впервые осознала, что национальный вопрос - это редкостная чушь, на которую не стоило тратить уйму времени; это хитрая уловка Сущего, забавы рад стремящегося окончательно перессорить между собой неразумных своих детей.
Но облечь эти мысли в простые и ясные слова Олесе не удавалось, пока электричка не остановилась, и незнакомец не вывел её из вагона в тихую утреннюю полутьму.
- Я провожу вас до метро, - сказал он. - Кстати, меня зовут Давид Шнеерсон, если вас это не смущает.
- Нисколько, - ответила Олеся, потупив взор, и на лице её заиграла мягкая и светлая улыбка.
Следующий рассказ...
Молоковоз в аду - Оглавление
© Елена Георгиевская, 2010-2025.
© Сетевая Словесность, 2010-2025.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Андрей Бычков. Человек знака [Как обычно некто не знал, что ему делать, забывал, что сделать хотел, вроде бы решал и снова застывал в своей нерешительности. Вдруг обнаруживал себя...] Владимир Буев. Обнять не обнятое [Репортаж с первого из вечеров, посвящённых 11-летию арт-проекта "Бегемот Внутри".] Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка" [Все линии вдруг стянутся к одной, / соединятся в непредвзятой точке. / И жизнь, и смерть стоят на проходной – / я предъявляю пропуск на листочке...] Дмитрий Мальянц. На распахнутых ладонях [Февральским снегом падают века, / На антресоли в банках бродят вишни, / Останутся ржаветь в черновиках / Простые незатейливые вирши...] Лана Яснова. Из прошлого в настоящее [Владельцам небогатого улова, / нам так привычна рыбья немота / и вера, что сумеет правда слова / сравниться с правдой чистого листа...] Михаил Поторак. Шары, светящиеся в темноте [Наверное, это моменты, когда я бываю необъяснимо счастлив, разлетаются вот такими шарами, и в них заводятся отдельные какие-то маленькие миры...] Татьяна Горохова. "Я не жду, когда красота спасет мир, я активно ее сохраняю" [Обнаженка притягивает. Однако современные люди со своим культом одежды, с вечной погоней за модой закрывают свою суть – свои тела...] Дмитрий Аникин. Царь Эдип [Беда большая. Мор великий в Фивах. / Ходил слепец пророк узнать, за что / такое нам. И в храме объяснили: / есть, дескать, нераскрытое убийство...] Илья Будницкий. После оттепели [Всё это – свет, но ты живёшь в тени, / Проходит жизнь в неслышном промежутке, / Со всех сторон огни, огни, огни – / И многие пугающи и жутки...] Александр Заев. Акварели [Жизнь безоблачна и блаженна, / когда дождь омывает крышу, / тихо в окна стучит и в стены, / и я только вот это слышу...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
