Скользящий шелест. На траве улитка
рогатая, и смотрит, как живая;
и нежно улыбается поэту,
который растворяется в тумане.
Овал оврага. Дождь в кустах зелёных
так горько плачет...
Что за туманом? - Башенные шеи,
встревоженные голоса и всхлипы
вдоль раковин морских ушей, а также
пылящиеся гипсовые руки,
усеявшие побережье... Выше -
лицо луны - сквозь пелену и пену -
скривилось над большими валунами
холодных волн...
Прозрачный воздух льётся
на лоб скалы.
Пан в лиственном дурмане
следит за нимфой; мощные колени
дрожат от напряжения...
- Что дальше?
- Тростник развязки в нимбе серых капель.
Скользящий шелест. Заспанные нивы
лежат, прогнувшись, словно половицы,
под влажными подошвами... В тумане
петух и ангел падают с насеста.
не было ничего, только падала в речку птица
стиснув в когтях пылающую икону
только паркет в комнате пах мастикой
и окно, страдавшее глаукомой
выходило в сад, чьи размытые очертанья
обступали тебя со всех четырёх сторон, и
тени косые, лёжа в траве, читали
книгу Небес в пятнах закатной крови
там на третьей странице ангельские печати
а на сорок второй - перечень младших духов
их не надо звать, они уже за плечами
плавно перетекающие друг в друга...
а в иной реальности, в то же время
на мокром асфальте, в эмбриональной позе
твой двойник кончался под вой сирены
было очень больно, а главное, было поздно
но за всею болью, за всей пустотой и ложью
за любой из их мыслимых комбинаций
чей-то голос глухой тебе говорил: идём же
и ты шёл за ним, потому что устал бояться
По закатному небу бредут кучевые волы.
Сядешь с Гофманом кофе... остыл. И внутри холодает,
точно скрипка рыдает и снег засыпает стволы,
вертит синей башкою и сам на ветвях засыпает.
Так, наверно, и надо, чтоб холодно, сумрачно чтоб;
чтоб трамвай за окошком, чей номер тройная шестёрка.
И поди разбери - кони блед или кони в пальто
входят в заднюю дверь, прижимаются мордами к стёклам.
Вспомнишь детские страхи - приснятся горбун и палач,
кафедральные выси, оскаленный кучер на козлах...
А скрипач всё лабает и брошенный Танечкой мяч
всё скользит и не тонет, настолько Фонтанка промёрзла.
видишь, скачет всадник; то панцирь на нём, то плащ
и чужая речь обвивает его как плющ
это Дьявол шепчет: твой господин - палач
дама сердца - шлюха, раб замышляет путч...
это Бог внушает: так, мол, друг, да не так
и потом, могло быть и хуже, нет?
и рисует в воздухе катафалк
для наглядности, и выключает свет
всех семи небес, и слова Его точно нож
под лопаткою, и рудимент крыла
вызывает смех у ангелов верхних лож
и по их щекам течёт вместо слёз смола
и уже не важно - снег ли за ворот, град
чьи костры пылают за ледяной рекой...
ничего не надо, ибо что рай, что ад
по большому счёту разницы никакой
ибо ты и есть тот всадник, и шёпот, и нож
и тень
скачущего кентавра в зрачке твоём
и там, где святое место всего пустей
(что бы ни говорили тебе о нём)
только чёрный аспид сворачивается в клубок
да висят распятые на столбах...
что, жутко? - спрашивает Лукавый
шутка! - хохочет Бог
и не разберёшь, кто из них держит банк
Бывает так: очнёшься сна внутри и
разглядываешь женщину в витрине,
соображая - что же в ней не то...
Перебегаешь улицу на красный,
и взвинченные люди новой расы
кричат из навороченных авто
такое, что включив автоответчик,
ныряешь в арку. Наступает вечер.
Толпятся во дворе снеговики.
Таджик в ушанке ржавою киркою
пронзает ветер...
В голове - Киркоров
разборчивому вкусу вопреки.
Второй подъезд. Этаж, допустим, пятый.
На грязных стенах фаллосы и пятна.
По лестнице взлетаешь, невесом.
Моргнёт и лопнет лампочка кривая...
Здесь наконец-то спящий открывает
глаза, но это тоже только сон.
В соседнем доме - вижу, что не жолты - скорее сини, если не черны. Щебечут птицы, воздух будто шёлков. По улице скелет идет с кошёлкой, другой скелет досматривает сны в соседнем доме (мы о нём сказали). Купить портвейна, запастись травой и в нумера... когда б не повязали; жизнь провалила явки, а экзамен провален ей задолго до того.
Спокойно, Плейшнер - это не гестапо, а пьяный мусор с помповым ружьем, в чужой фуражке и домашних тапках, что означает: лучше по этапу, чем на рожон... Простимся, милый. Рвётся киноплёнка, летит болванка, падает скелет, прижав к груди тряпичного ребёнка. Другой скелет стоит среди обломков. Мы выдуманы. Нас на свете нет.
Здравствуй, Паллада. - Паллада глядит в небеса.
А над Элладой не то чтобы клин поднялся -
пара трирем, паутиной обвитые мачты.
Осень, наверно. Триремы летят на юга.
Греки в таверне плечами пожмут: на фига?
Бурые кровли. И солнце краснее команча.
Кто там южнее? Вандалы? Вандалов давно
выгнали в шею преемники греков. Окно
утром откроешь - гостиничный номер проветрить,
холодно станет и видишь не Музу, а zoom
площади старой, текущую сверху лазурь,
бурые кровли и чернорабочих на верфи.
Бурые кровли. И по барабану, my dear,
мне - сколько крови впитает парадный мундир
лорда Итаки, покуда весёлые свиньи
розы Цирцеи бессмысленно топчут, и день
мёрзнет в прицеле, где демоны ищут свой дем;
кроме Сократа, никто не общается с ними.
Бурые кровли. И вдруг налетает снежок.
Выйдет из комы какой-нибудь местный божок,
слезет с Олимпа - под горкою рыщут якуты.
Юг или север - куда бы тебя ни несло -
тень Одиссея услужливо держит весло...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
