Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




КРАСНЫЕ  ИЗБЫ


1.

Восход над деревней Красные избы. Солнце разгорается сзади, высвечивая контуры изб (и правда красных) справа, глухих, ушедших в лопух и крапиво по самую кровлю. Бормочет и плещет колодец по центру, на срубе сидит петух и зычно кличет солнце. Вдалеке виден дремучий лес, к нему влево через поле уходит дорога.

Выходит баба Проня, взмахивая в такт песни красными лентами:

        Ох, сторонушка не знает
        Прелесть юную мою
        Ото всех лицо скрываю
        И печальну песнь пою.

Ты, нога старая, не скрипи жестяным коленом! От меня улетают милы голубки, светлы деньки, вроде и вижу глазами, а как на ощупь хожу, все впотьмах кажется...

Негнущимся строем выходят 3 бабки и садятся на завалинку. Лицо Прони оживляется:

Чего ноги в землю уперли, партизанки? Земля, она не для того положена, чтоб ее каждый тяжело топтал - хоть она прощает, любит всех своих детушек, всех обнимет, обратно примет...

3-я бабка (справа): Обнимет, то правда. Уж семь годочков я лица не умывала, черна, как земля, стала, скучаю по ней.

1-я бабка (слева): А как же ногою землю не топтать? Чай, летать не научились.

Проня: Так летаем, танцуем - кружимся, а как парень с девкой дружатся, от любви меж облак парят... А чего молчите? Я дело вам говорю! Хорошего человека, сродственника мово, зобижают, а вы молчите, как лещи!

1-я бабка: Знаем, о ком баешь, и знаем, какой он тебе сродственник. Недалече то время, верно помним, как влекли волы ватагу увальней, двое свалились, да воза не воротились. Один в калюже утоп, а другова как раз родным величаешь. Откудава он такой - сам не помнил, спустя два дни только встал, ему Прохор-голова говорит: чиих будешь? Как домой ворочаться будешь? А тот харканул в ноги, и "Мне повсюду дом!" ответствовал. С той поры живёть.

3-я бабка (Проне): А ты опять за старое, сводница! Одна тебе удовольствия - когда девка в подоле принесет. Да только относились, баста, чай, в живых-то десяток-другой партизанок и осталось, еле воздух глотают, да ты, ведьма старая, да Степана...

Проня: Об ней же и речь, а вы мне старым в очи тычете. Обох - и Степану, и Колюню, как родных люблю, тож и хлопочу.

1-я бабка: А вон он, бредет, твой болезный.

Дед Никола - идет поперек всей улицы и бормочет из глубин своего тулова:

        Двери в дом заколочу,
        Под ногою затопчу,
        На твоих поминках, паря,
        Головою поверчу.

Солнце меж тем весходит за лесом, преображая все краски.

Проня: Иде ж ты шаталси, милай! Намедни обозвалась тебя вся - в овине, что ль, дрых? (Никола буркает невнятно и хлопает ладонями. Петух квохчет и взлетает на ворот.) Пока у голубка? суд да дела, голу?бка такова была. Глядишь, охмурит Анисим проклятый зазнобушку. Ох, идет она! Чисти перышки, голуб!

Никола пятерней чешет космы, не снимая ушанки, вырывая целые седые клоки.

Выходит, будто пава, баба Степана. На плечах - коромысло с двумя дырявыми насквозь ведрами.

Степана: Буду черпать водицы, да не вычерпаю - ей там, в кринице, любо, в ей звезды завсегда как яхонты горят, и чей-то отражает она лик, а чей - нельзя угадать.

Проня (увивается): Светик мой! То суженого тваво личико.

Степана глядит на солнце, не мигая: Всходи повыше, милый брат! Гнет меня сегодня моя тень, вцепилась, шагу не дает ступить. Истончи ее, избавь...

Входит Анисим, горже петуха. Степане:

Как вам спалось, мое страданье? Вот я - не спал, мечтал о вас. Коль долго снисхождения не будет мне, покорному...

Степана: Я не спала, я навь бестелую в постель пустила, и дом мой выстыл - уж седьмицу не топила. На перекрестке я все жду, с какой дороги позовут...

Проня (Анисиму): Молчи, оказья, краснобай! Ты тля земная пред Колюней. И телом слаб, и не солиден, с губ каплет молоко. Куда тебе-то до Степаны?

Анисим: Три четверти века на свете прожил, и муж я, извиняюсь, весьма достойный!

Проня: Ты дорасти-то до Степаны, вишь, достойный!

1-я бабка: Сто второй год живет Степана, и перед богом, и перед людьми верна. Мать говорила про нее, что мужа своего в путь проводила - так и ждет. Тогда еще я землю не топтала, мать в девках пела. От блаженной слова ответного не дождешься, и имя ее все позабыли, кличут Степаной от соседа, в чьем доме приютилась... Того уж тоже бог прибрал.

Проня: Мой женишок как раз под стать! И молод он еще, годков 90 и 5 лишь будет, меня чуть-чуть помладше - но и степенен, и силен, и крепок!

Анисим: То верно, что милая Степана историчнее меня выходит, ну да ведь в наших летах разницы все больше стираются, не дети мы. А я - дед из новых, что по чем, все знаю, на мякине не проведешь, кривой кобылой не объедешь.

2-я (средняя) бабка, сурово: Ты знаешь ли, куда уходит время?

Анисим: А как не знать! Уносит его токами эфира, и там, где край земли и неба, цепляется за ветки большого древа, на них висит время листьем. Когда месяцу срок устать придет, осень настанет, листье то упадет, и все начнется заново... Но ты не морщись, партизаночка, на век всех внуков наших внуков времени точно хватит, да и безпотомственные мы... покудова...

Проня: Мой Николаша так не витийствует, но сердцем кряжист, духом тверд. В своем пути идет, как паводок, бурля и ширясь, и что не смоет, сверху не накроет - то обогнет. (Анисиму) Перед тобою, дурень шибко светлый, он как горы отрог. Ты же сыплешь мелко, бисерно, да тощо. Цветку-Степане рости куда верней на камне, чем на песке сухом. Она же с Николашей оденется мхом, из-под него родник слезы светлые, отрадные будет лить, у теплого бока совьет гнездо премудрая змея. Вот дом - полная чаша.

1-я бабка (мечтательно): Случися я постарше хоть на малость, может, меня бы восхотел Николаша в жены...

Анисим: Не легковесен я. Монахов с гор Тибета остойчивость воспринял. На ветренном холме устроил пасеку, и пчелы вилися вкруг рук, и с каждой капля сладкая стекала под язык.

Проня: Тож научился молвить медовито, да руки и глаза насквозь налиты ядом! А Николаша годов шести махал вслед проезжавшим на войну, и тако наречен не просто, а от крестителя свово, державного царя - ясно солнце. Держал Колюню на руках, и гули-гули делал.

1-я, 3-я бабки:

        Вот такая я
        Невезучая
        Что твоею стать не смогла-а!

2-я бабка, сурово: Цыц! Тако было: шел дед Пахом, последний из наших, травою уж порос. Шел этот (показывает на Колюню), на грудь ему ступил тяжелым сапогом.

Бабки в испуге отпрядают. Анисим смотрит с презрением: Нарушил бессовестный Николай покой полей. Отринул все заповеди любви, и ему ли удостоиться лучшей доли, как унавоживать землю за околицей, не оскорбляя людей честных? Прочь поди, говорю, именем Степаны.

Проня: Голубчик, ну что молчишь? Замолви за себя словечко! Почто деда Пахома извел?

Никола, глухо: Дык квол стал, зря сох. А кость врозь - дух под косу лег.

Степана, подходит, кладет голову ему на грудь: Так, верно, так говоришь, ты добрый. А этот (машет на Анисма) ничего не смыслит. Не вернется время-листье.

Бабки смеются над Анисимиом. Тот белеет от злости, выкрикивает "не смыслю?", и кидает камнем в петуха. Петух зашиблен и падает. Сейчас же быстро закатывается солнце, бросая последний блик на испуганные лица.




2.

Слышно заунывное пение без слов. Пение стихает, голос:

Эй, люди добрые! Я запахом чую, что тут вы есть. Отзовись, жива душа! Как темень упала на землю, замолкло даже эхо. Мне одиноко.

Пытливый голос: А ты скажи, чем пахнет, да по запаху и отгадай, куда попал.

1-ый голос: Слышу запах сухой, как полынь, что рассыпалась пылью. Слышу запах смурной, как душа, что намерена сгинуть. Слышу запах большой, как рука, что дождем небо выльет. А посему заключаю, что попал я в самое важное место, где все-то и решится. Не уйду ни шагу отсюда.

2-ой голос: А не утаил ли ты чего?

1-ый голос: Верно угадала... Еще трепещет и вьется тут нежный дух, словно бы без плоти вовсе.

2-ой: Разум у тебя ясный, от него и ночь кромешная просветлится. А ну, последние звезды! хороводь, партизанки.

Зажигается россыпь свечек, с полдюжины партизанок окружают оголодалого Путника с котомкой и садятся - кто на завалинку, кто в траву.

Путник смотрит по сторонам:

Вижу черных теней с десяток и знаю, что то и есть они - Красные избы. Вас искал, точно.

Старая: Ну что ж, садись, поговорим, а там, глядишь, и главного не пропустим.

Путник: Расскажи-ка ты, за что вас партизанками кличут.

Старая: Как, за что? А мы такие и есть. Молодые были - резвые. Шел на наш край басурман. Мы краю тому края не видали - уж слишком огромен. Что справа, что слева? Запад бел, туда уходят души и те, кого тоска заела. За лесом живут великаны, речка наша льется в море-окиян, что всю землю обтекает. А может, и не так все, тебе лучше знать, перехожему, что за тем лесом, что за тем краем.

Хоровод бабок со свечками.

Путник, зачарованно: Я ходил, да не видел, а ты смотрела, закрыв глаза...

Старая: Сидели мы на земле спокон веку, а когда нависло сорок сороков пришлецов, - поднялись, ушли партизанить. Ржою железные ноги врага точили, поезда под откос пускали, зерно в его амбарах тратили, ночами напускали икоту. Развеялись те пришлецы, как солома, но уже стал тяжел нам спокой. Воротились домой, ан избы стали красными. Сидела в них одна Степана. Здесь ясен стал наш верный пост, и больше полувека ждем, когда все разрешится, чтобы запомнить и больше не забыть.

Путник: Знаю... знаю... Вот что за дух витал здесь.

Из-за изб раздается благой мат, и одна из них вспыхивает огнем, от которого становится еще темнее, затем другая. Бабки гасят свечи и смыкаются молчаливым строем.

Голос Анисма: Нигде не скроешься, проклятая! Спалю все избы и колодцы, дремучий лес займется и горизонт, а там - и неба свод! Выходи сейчас, дай уморится рукам, вцепясь в тебя.

Загораются еще избы.

Партизанки: Пожалей дух животворный, что здесь поселился! Когда вернется свет, от него все народится...

Анисим: А мне жалеть нечего, не знали?

Степана, выходит из темноты: Знали, как не знать? Еще ребенком ты просил просил прощения, только чтоб все стало по-твоему, и не смерти ты искал животворящей, а засыханья цепкого, корыстного.

Анисим: Попалась, ведьма! Да, я просил твоего прощения, но ты лишь насмехалась!

Степана: Любви еще просил, смешной, иссохший...

Анисим бросается к ней, но падает прогоревшая изба, и накрывает его ворохом углей и бревен.

Степана: Ты хоть сгорай ясно!

Анисим: Никого после меня не будет!

Охваченный пламенем, быстро чернеет и прогорает.

Степана (улыбается): Ну вот. Не вышло ни пожара, ни костра.

Путник, достав из котомки скрижаль: Скажи последние слова.

Степана (на партизанок): Они и так запомнят. (Медленно разворачивается).

Старая: Тебе пора?

Степана: Да. (Идет в степь).

Никола, появляется из дебрей темноты и спешит за ней: Дык как мы будем, как останемся?

Степана: А тут и оставаться нечего... Скоро новый день. Никола, добрый (целует его в щеки или едва приближается губами). Что, простыл неба свод? Да только нам никогда не холодно.

Степана срывает заскорузлые тряпки, оставшись в саване. Быстро разгорается ярким светом, и ничего не видно, а через мгновение свет уходит вверх, обрисовав все силуэты и тени, сжимается в точку. Тени исчезают, но уже не темно - вновь, как в начале, обрисовываются контуры леса и остовы изб. На сруб колодца взлетает петух и кличет солнце.

Никола бормочет с причитаниями: Эх, сгинула, да не жалко! Новым жизням - жить. Глубок сугроб, да тает, и мал ручей играет.

Опускается на землю, закрыв своим черным землистым кожухом чуть не пол-поля. Еще некоторое время торчит его борода и слышно бормотанье, но потом там встают кусты, а во все стороны разбегается трава. Край солнца показывается над лесом.

Путник: Закончена вахта, партизанки?

Старая: Знамо дело. Здесь все сказано. Пойдем другим расскажем.

Путник: Куда ж дорога?

Старая: Как прежде - на закат. Здесь все вершится тихо, в нашем посрединье, в нашем поле между горизонтов, и уходит светить на закат.

Согбенные силуэты уточками плывут на запад. Путник, помолодев и заложив руки за голову, любуется восходом.



23. 01. 2005




© Виталий Дорофеев, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.




Словесность