Бабушка в моем детстве не раз учила -
сердце у человека должно быть слабым.
- Вот и опять закололо, скоро в могилу.., -
говорит баба Маша, еще не старая баба.
- Пусть поработает, но недолго, немножко,
пока не ослабла память, носят суставы.
Тащим на электричку в город картошку.
Дачное общество - поле, забор, канавы.
Брал под язык валидол - может быть, вкусный?
Ставила в угол. Верней, запирала в кладовке.
В старых хрущевках были такие, с капустой,
банки на самодельных полках, мясорубки, шинковки...
- Внуки, - кричит невестке, - пьют мои соки!
Сходишь за хлебом, и не забудь про аптеку.
Ишь, нарожали себе... А старым морока.
По телевизору похороны генсека.
Деда помню, но мало. Было до школы.
Рухнул на огороде, врачи не успели.
Вот у кого было слабым... Ну да, алкоголик.
Добрый зато. Повесил на даче качели.
Бабушка снова вышла замуж. Удачно -
за одного из соседей, со старой "Волгой".
Правда, ругалась: - Я на него батрачу...
Но ничего, осталось уже недолго.
Пережила и его. Президентом стал Ельцин.
Думали, и сама безнадежна, по сути -
как еще держится в этом сморщенном теле?
Охает, стонет. Глядь, президентом стал Путин.
Стала сбиваться, путать, по-стариковски
пачкать белье. На уборку и стирку нет силы.
Помнится, за решетку попал Ходорковский.
Умирать совсем расхотела. Воцерковилась.
Единороссы рукоплещут на съездах,
бойко клеймят хомячков, агентов, шакалов.
Часто сидела на лавочке перед подъездом.
Там и скрутило однажды. Парализовало.
Мази от пролежней. Пластиковая иконка.
Старый ковер, фотографии, стенка с сервизом.
Бабушке третий год меняют пеленки.
Только мычит. Да пялится в телевизор.
А в телевизоре те же самые лица,
те же самые флаги, песни и пустословье.
Сердце, похоже, не думает остановиться.
Сердцу, похоже, не занимать здоровья.
Овцы шепчутся о волках: - Не оскорбляйте их чувств!
Волчья охота - прекраснее всех искусств.
Если же на разделочный стол попадает овца -
значит была в ней гнильца.
Даже черные овцы, изгои, - и те всегда
дружно блеют с другими: - Надо беречь стада!
Пропадем без пастырей, пропадем без серых господ,
хоть нас делали в рот.
Кто еще погладит по шерстке, укажет на водопой?
Проведет к лужайке волшебной прямой тропой...
Хоть нас делали в гриву, бреют и будут брить,
но другим не давали бить!
В это время истинный пастырь лежит в кустах.
Голова разбита камнями, разодран пах.
Волки бесятся с жиру, лая и хохоча.
В воздухе не ромашки - кровь и моча.
Овцы же шепчутся дальше: - Мы по одной
Вступим по милости серых в предел иной...
А у меня вчера повесился сосед.
Мы с ним здоровались на лестничной площадке.
Записка, мятый лист из клетчатой тетрадки,
последний и вполне документальный след.
Толстеет кожа и от радостей, и бед.
Случится что-то - но не больно, просто гадко.
А у меня вчера повесился сосед.
Мы с ним здоровались на лестничной площадке.
Без шума приобрел в один конец билет -
и не осталось ни интриги, ни загадки.
Сквозняк, табачный дым. Да чувствуешь украдкой,
что кто-то просто был, был человек и нет...
А у меня вчера повесился сосед.
Ground Control to Major Tom:
Take your protein pills
аnd put your helmet on
David Bowie
Начальник районного ОВД практически VIP,
хотя у него в лобной доле обычный чип -
не платина и даже не серебро,
болит на погоду, выворачивает нутро
перед вызовом на комиссию в МВД...
Центр - майору Томилину: - Сука, ты где?
Центр - майору Томилину ("...твою мать")
План на второй квартал: найти, задержать.
Либерасты и несогласные не пройдут.
- Майор Томилин, прием, ты тут?
Жалобы есть? - Личное, голова...
- Прими таблетки под номером два.
Обильно запей водой ("Ты пооонял? Водой!")
Откуда нам высрать до лета чипарь другой?
Их поставляют "Петрик-Рыглов и Ка",
Сами здесь без серебряных. Ну пока.
Томилин - центру: - Я выхожу искать,
уже изъял подозрительный самокат,
вхожу в магазин сыров и колбас.
Центр - Томилину: - У нас прерывается связь!
Майор Томилин, ты слышишь нас?
Не вздумай, не трожь свой чип, пидарас!
Томилин стреляет в кассира "Колбас и сыров",
женщина рядом удивленно стирает кровь
с лица и одежды - и тоже падает, как
сказал бы хороший поэт, подкошенный злак.
Томилин проходит в отдел, спокоен и нем.
Стреляет еще. Перезаряжает ПМ.
Подстреливает входящего в магазин.
Сгоняет в подсобку оставшихся женщин, мужчин.
"К стенке, суки. Убью." Подсобка тесна.
В небе звезда. Над планетой почти весна.
На улице к чьей-то подошве прилип
выцарапанный Томилиным чип.
Маленький президент аккуратно кладет туза,
завершая игру с женой. Слушает голоса
в своей голове и вздыхает: - Ну вот, опять.
Платиновый тоже болит... а обещали, блядь.
2009
Гимнасточка подмывается на биде.
Мальчонка показывает пальцем на пуп.
Верховный правитель в Александровской слободе
глядит в перископ, презрительно тонкогуб.
Ему через рыбий глаз перископа видна
от Девлет Гирея до самых британских морей
распаханная, распиленная страна,
над которой сегодня зефир, но обычно борей.
В Москве заседает Медведка, ему лишь дашь
яблоко царского чина и табурет -
будет играть без устали, высший наш...
И всё благолепно (Или, по правде, нет?)
Хочется либо внутреннего врага,
либо маленькой справедливой войны.
Чтобы новые пуговки на обшлага
и, конечно, потомки остались восхищены.
Но вредителей больше не сыщешь и днем с огнем:
большинству урезали языки, отобрав добро.
Князь Курбский сам удалился прекрасным днём
и, собака, оттачивает перо.
А опричное войско носится по городам
(под копытами гибнут младенцы). И так пока
не покажешь кузькину внешним врагам,
поскольку не наберешь ни одного полка.
И хотя у каждого поданного в мозгу
уже установлен маленький эффективный чип,
верховный правитель решает: "Вернусь в Москву!
Ведь пропадут без меня... " А дальше невольный всхлип.
Кортеж въезжает в столицу, при нем весь скарб -
корзина, картонка, дилдо, биде, перископ,
пульт управления и говорящий карп,
предсказавший про выборы. За ними, конечно, поп.
Верховный глядит в окно. Но что-то не так.
Где ликование и счастливый народ?
Радость на улицах?.. Это, конечно, пустяк,
но запад... опять неверно поймет.
Верховный требует: "Соберите людей! "
Адъютант колдует над пультом и вот уже -
выходят, вылазят из всех щелей.
Лица землисты, кое-кто неглиже.
Кто-то в саване, кто-то наполовину истлел.
"Что у вас с мощностью? Частота, бля, козлы? "
Правитель кричит. Адъютант абсолютно бел.
Замыкание, говорит, повредило узлы...
Толпа мертвяков останавливает кортеж,
вперед выходит самый страшный мертвец.
И проедает верховную плешь
как заливное или какой-нибудь холодец.
Снег и кофе, на снегу вороны,
и фэйсбук пролистан наобум.
Плотно закрываешь дверь балкона -
только дома тот же белый шум.
Будь ты трезвым или в меру пьяным, -
нет исхода. Покорись судьбе:
думаешь о белой обезьяне.
И она, должно быть, о тебе.
Недомогание или просто истома.
Человек лишается сна или дома.
Если же дом устоит - из леса
набегут толпой глумливые бесы,
разорят, запачкают сажей, ославят.
Нет на таких никакой управы.
(Правда, к тому, кто совсем не верит,
бесы лишь мелко гадят под двери...)
Но живя на окраине - будь на страже
своего имущества, антуража.
В форточки вечером лезут еноты,
каждый уносит что-то.
Глядь - и серого коврика нет в прихожей,
и печенье из чашки туда же, тоже.
Человек лишается сна, твой ближний.
Ты же стал черствее и неподвижней.
Или даже рад, что ему так плохо:
ведь он был распутник и мелкий пройдоха.
Вы не видитесь, не пишете писем,
и от этого каждый уже зависим.
Не держать, не дышать - так себе внушили.
Дни проходят, а лес все шире.
Человек лишается. Реже сразу,
отбивая костяшками фразы.
Чаще медленно, час за часом
тычет шилом, рвет по-живому мясо.
Человек забыл, что такое нежность.
У него голова, а под ней промежность.
Старая сука несется под горку -
седая морда, плешь на спине.
В парке солнце, дубовый лист.
На горке памятник австрийскому флоту.
Рядом граница с Данией. Порт.
Такие дела.
Кролики, лисы, куницы. Скамейки,
запах земли и теста.
Рай для собак и чувственных мальчиков.
Длинные волосы на ветру,
шорты в линялую клетку.
Стянуть, облапать, облизать.
Сделать больно и сладко.
Горячий, плотный, задыхающийся.
Липкий и резкий пот -
твой, мой.
Ты такая же маленькая собака,
кобель или сучка,
щенок до старости.
Когда ты ослепнешь,
станешь волочить лапы, мочиться во сне,
я поцелую тебя в колючую морду
и отдам усыпить.
Положу ещё теплого, не окоченевшего
в большую сумку в багажник машины,
поеду по любимым паркам и склонам
ещё раз.
По реке проплывают баржи. Я становлюсь всё старше.
Над рекой пролетают птицы. У меня седеют ресницы.
Я стою на земле, на пятках, жую всухомятку.
И проглатываю кусочек, если встаю на носочек.
Крошки с размахом бросаю рыбам и птахам.
Вдоль реки проходит аллея. Я становлюсь рыхлее.
Голоса и дым за оврагом. Скоро я стану прахом.
Губы и место срамное смешаются с перегноем.
И душе бессловесной не будет так тесно.
Может, она станет чайкой, странницей, попрошайкой.
Или дворовой вороной, шельмой и блядью прожженной.
Не останется без приюта, ни на минуту.
Говорят, у господа бога в доме обителей много,
всяк получит постель из пуха, кто рожден от воды и духа.
