ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО 2
Месяца мартобря, числа не предвиделось.
Действительно, весна. Всё обостряется: запахи, вкус, шизофрения - болезнь нередкая в России. До сих пор не понял: я - Дон Карлос или всё же Дон Карлос - я? А, может, я Фердинанд VIII? Странно. Но люди, которых я встречаю на улице, здороваются со мной кротко и приветливо. Я им милостиво киваю, а, бывает, и отвечаю на приветствия. Но горностаевую мантию мою, мантию они не видят. Или не хотят видеть. Вот ведь я, кутаюсь в неё, чёрненькие хвостики зверьков щекочут мне подбородок, а те, кто слеп, думают, что я им улыбаюсь. Глупцы...
Мартобрь продолжается.
Мартобрь в этом году выдался скорый. И скоро всё поплывёт: реки, дома, кораблики, крыши - вначале они протекут, потом их сдует вешним ветром, потом они поплывут строгим караваном в тёплые страны. Или в холодные. Разве узнать, что у них на уме? Не скажут, как не пытай. Только сосульками отбрякают: " не-ме-шай, сту-пай, не-ме-шай, сту-пай, не-ме-шай..." Не буду. Поплотнее закутаюсь и пойду смотреть по сторонам, слушать весенний бред улицы.
Коты орут. Пахнет арбузом. Бабка, что несла себя по улице, как хрустальную вазу, упала. Разбилась. Осколки подмел ветер. Трубы шумят. Кухня енотится. Стиральная машина танцует рок-н-ролл. Миндаль горчит. Скорый поезд опоздал. Выглянул асфальт, пошуршал заплатками и снова спрятался. Вдалеке что-то пробренчало и полоснуло по ушам. Вдруг стало понятно: а жизнь-то прошла. Совсем. "Скучно жить на этом свете, господа". Интересно, а на каком - весело?
Мартобрь. В ночь перед сумерками.
А мартобрь шлёпает и шлёпает по утреннему заморозку. Витаминов мне! Витаминов! Лета жажду! Травы. Салатика там с грядки, крыжовника. Купить, что ли имение и засадить его крыжовником? (Ну не вишнёвым же садом, правда?) Но, вроде, это уже было, было... И крыжовник был кисел, и его уже не хотелось. Потом - тьма. И снова, как в замкнутом круге: имение, грядочки, цветочки, крыжовник... Имение, цветочки, крыжовник...
-го числа весеннего месяца мартобря.
Перебрал убегающие дни. Как картошку. Отделил зёрна от плевел. Плевел оказалось больше. Много больше. То есть почти одни плевелы. Нашёл одно зерно. Жемчужное. В куче навоза. Выкинул. Мешало целостности в куче плевел.
Мир как цитата... Бесконечно повторяемая и перевираемая. Постмодернизм как неизбежность бытия. "Прочитай меня ещё раз. И ещё раз. И ещё". "Эх, раз, ещё раз, ещё много-много раз!" Цыганочка в литературе. Долой цыганщину! Да здравствует реализм в высшем смысле! Фёдор Михайлович, насупившись, смотрит на шабаш, творимый современными уже классиками.
Замортобье.
Захотелось укусить себя за хвост. Потом подумалось: вдруг будет больно. Расхотелось. Потом зачесалось за ушком. Пробовал дотянуться лапой и не смог. И никого не оказалось рядом, чтобы потрепать уши. Долго выл на луну. Она жёлтая и большая. Потом смотрел просто на небо. Там звёзды. Если слегка зажмурить глаза, то можно подумать, что небо - это перевёрнутый дуршлаг и сквозь дырки виден свет. Откуда-то оттуда. Или, нет, земля - всего лишь клетка, в которой заперта волшебная птица. Кто-то очень огромный каждый день слушает птичье щебетанье, а на ночь накидывает на клетку чёрную ткань. Птица временами поклёвывает покрывало. Отсюда и дырочки. Если посмотреть в дырочку любопытным глазом, то можно увидеть комнату, а в ней - того, кто ответственен за всё это безобразие.
Возвращенный мартобрь. Числа не было.
Вечор заблудился во времени. Вышел в 17-м веке. Посмотрел по сторонам, удивился. Ну всё не так, как представлялось ранее. Дурно пахнущая маркиза предложила обменяться блошками. Средневековый Париж не впечатлил. Ни зубных врачей, ни антибиотиков. Поскорее вернулся обратно в свою обжитую норку. Рядом плавали отважные рыбки и смеялись над моей премудростью. Пусть себе! Я-то знаю, что моим умом можно аж двух генералов прокормить...
Предмартобье.
Жутко надоели мыши. Бегают, суетятся чего-то. Топочут ловкими лапками. Пытался одну поймать. Споткнулся об Гоголя, упал. Поднялся, решил вернуться в конуру - споткнулся об Пушкина и вновь упал. Так, попеременно спотыкаясь то об одного, то об другого и шёл к дивану. По пути наткнулся на Толстую. Переплюнул, сказал ей: "Кысь!", пошел спать.
Ночью мучили кошмары.
Опять мучили кошмары.
Кошмары повторяются.
Понял. Это не кошмары. Это, наверное, действительность. Оробело поглядел окрест. Креста рядом не оказалось. И не видно. Подумалось: а освящена ли земля, на которой стою. Вдалеке по дороге промчалась птица-тройка. Другая птица пыталась долететь до середины реки. В пыли шёл кто-то в малиновом берете и читал вслух письмо. Пахло кладбищенскими незабудками. Какая-то крестьянка, по виду - барышня, торговала на обочине солёными груздями. Чёрт, посверкивая хитрыми глазками, воровато запихивал в мешок указатель: "Горюхино".
Аз кругом ся оглянул. И душа моя мартобрём уязвлена стала. Ся оглянул вокруг - пусто. Возопил к небу - не услышан был. О, уже за шеломом ты, мартобрь! Не вернуть, как не проси. Выйду на стены градские, потянусь сизым селезнем к небу, лебедем белым об землю грянусь, кукушкой затоскую, белкой по древу растекусь - не вернуть... Почто, почто оставил мя, грешнаго, бессеребряннаго, бесталаннаго?.. Услышь, мя, возопию к тебе! ....
Пусто кругом. Ни души. Вороны ликуют. Волк серый в поле скачет. О, мартобрь, мартобрь... Уже за шеломом ты....Яду мне, яду...
Свербело в носу. Расчихался. Очень хочется кушать. Пошёл рыскать по холодильнику. Нашёл удавившуюся мышь. Видимо, это та, что пытался поймать. Долго чихал. Мышь на вкус была отвратительна. Опять выл на луну.
Разгулянное мартобье.
Сегодня странный ветер. Он постоянно возвращается на круги своя. И волны на море с перехлёстом. Мой голос, как всегда глух, но, надеюсь, не назойлив. Внезапно понял, что сугробы мартобря пахнут не арбузом, нет. Они пахнут корюшкой. Отсюда недалеко и до моря. Купил в аптеке йод-актив, начал принимать. Зоб не уменьшился. Кретинизм принимает всё более угрожающие формы.
Заходил в гости царь Соломон и профессор Преображенский. Долго борменталились по квартире. Мудрый Сол жениться надумал в очередной раз. Начал рассказывать о новой пассии, но помешал шум. Высунулись в окно. Там соседка, Матрёна, раскатывала избу по брёвнам. Соломон потребовал гусли и читал речитативом: "Войди ко мне, возлюбленная моя. Тело твоё как кедр ливанский стройно, руки твои нежны, как войя весенняя. Гряди, жено, облачённая в тонкое покрывало... Прими мя... Обниму тебя, омою иссопом, маслом драгоценным и благоуханным оботру тебя. Трижды по семь лет рабом был, иссох по тебе, Лия, Рахиль моя"...На шум прибежали два брата. Много пили. Под сурдинку написали стихотворение и подарили славянам: "АзБуки - Веди. Глаголь: Добро Есть. Живи, Земля! Како? Люди Мыслите..." ну, и так далее.
Еле выгнал Соломона и Преображенского, как приходили депутаты, искали Фердинанда VIII, но почему-то выкрикивали Поприщина. По обыкновению спрятался в шкаф. Забыли человека...
Мартобрь. Ближе к краю.
А ведь Луну, я точно знаю, продолжают делать в Гамбурге. Долго на неё выл.
Пропал голос. Вздумал писать письма, но подумалось: а ведь письма пишут аптекари. Пусть их!
Зачем мне на голову вы льёте холодную воду, зачем? Голова горит моя... Мантия растрепалась. Шут мой, где ты?.. Гонерилья... Корделия... Регана... Матушка! Пожалей хоть ты своё больное дитятке!...
Месяца мартобря, числа 34.
© Георгий Чернобровкин, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
