МОЩИ

Дети съезжались на дачу.

Когда к середине июня вся их компания была в сборе, они решили обследовать запретное место: чердак, где не рассчитывали, конечно, найти сундуки с сокровищами или спугнуть привидение. Они полезли туда просто так, из упрямого любопытства и своеволия, потому что им не разрешали этого делать. Но все получилось, как в сказке: явились и кипы рухляди, и скрипы, и стоны, и шорохи, и, как это ни удивительно - привидение.

На самом деле это был скелет, забытый в шкафу какой-то прабабушкой. Статный и ладный, в изъеденном молью костюме, он вывалился, едва ребятня отворила скрипучую дверцу. По полу покатился цилиндр, с шейных, обглоданных вечностью позвонков, соскользнула бабочка-галстук и тут же скрылась, потому что это был настоящий, живой мотылек, случайно залетевший в гардеробную усыпальницу и теперь торопившийся по своим суточным, но для него судьбоносным, делам. В скелете - в том, как он падал - по-прежнему сохранялась военная выправка, по которой можно было судить, что он лишь недавно как вышел в отставку и угодил в злополучный шкаф.

Интересный вопрос: почему бы во всякого рода страшилках, кинематографических и литературных, пугаться при виде оживших скелетов? Ведь это тот же человек, только его стало намного меньше - и что же он сделает? чем займется? Скорее всего, своими обыденными делами. Но только покушать и выпить у него не получится; а если включит телевизор, то ничего не увидит. Сексуальные радости, ясное дело, исключены. Но что же ему остается: разочарованно и мстительно крушить и бить-лупцевать все, вся и всех - да, это именно так, бить и крушить остается тому, кому не выпить, не закусить, не совокупиться и не потаращиться в ящик. И лишь немногие, а то и вовсе никто не помнит, чем занимался этот скелет, когда был человеком. Пожалуй, догадываются, ибо не хитрое дело додумать, но и только.

Студенты-медики любят стоять со скелетами бок о бок, фотографироваться с ними, обниматься, класть пальцы им в рот. Ведут себя, как воины-победители.

Скелету бы в церковь сходить, назваться мощами, потолкаться там где-нибудь - получит хоть какое-то внимание, хотя и не мощи. На экспертизе побывает. Однако он, не веруя в чудо нетленности, поступит по-человечески: все сокрушит, уляжется в койку, отвернется к стенке и будет скрипеть зубами. Всего этого от скелетов ждут заранее, и потому остерегаются их на кладбищах и в кинозалах. Жгут, закапывают, распихивают по шкафам и прикрываются ладонью. Правда, рассказывают, что и похуже бывает, когда в скелете поселяется невидимый новый хозяин, хуже прежнего, или забираются пошалить нездешние дети - тогда беда. И вообще, были бы кости - мясо нарастет.

Короче говоря, скелеты злы. Но возможен ли добрый скелет?

Представьте себе, что возможен.

Тот скелет, о котором идет речь, при жизни был очень добропорядочный и благородный человек. Не находя в себе сил и достаточной офицерской чести скомпрометировать прабабушку, которая слыла легкомысленной и непостоянной в привязанностях особой, он сразу повиновался ей и спрятался в шкаф, когда по лестнице загремели шаги не то мужа, не то старшего по званию.

И вот теперь внуки и правнуки той особы, обосновавшиеся на даче, принялись рыться в старых архивах и письмах, посетили краеведческий музей, изучили местные хроники, ибо местность славилась древней библиотекой под управлением полупомешанного учителя литературы. Так и вышло, что им удалось установить личность покойного, а самим превратиться в настоящих следопытов неопределенной окраски.

И его, много десятилетий исправно, как на часах, простоявшего в шкафу; его, который был не чета современным женатым искателям приключений, что выпали бы из этого шкафа как были, в семейных трусах, при первых звуках трубного гнева, похоронили, как положено, на сельском кладбище, по христианскому обряду.

Своим благородством и верностью скелет сохранил себе толику активного бытия. И по ночам, особенно в Хэллоуин, выкарабкивался из-под надгробья и присаживался рядышком, внимательно изучая свою собственную коричневую фотографию, прикрытую стеклянным овалом. Ее раскопали дотошные людопыты, и было особенно было следопытно взирать на дату рождения с незавершенным прочерком, тогда как обычно подписывают наоборот. С фотографии смотрел в никуда насупленный кавалер с подкрученными усами, но добрыми - по всей вероятности, карими - глазами, при воротничке и фуражке, а из-под погона струился, теряясь на границе овала, аксельбант. "Вот я какой был", - обращался скелет к местному сброду, но кладбищенское отребье, чьи души так и не нашли упокоения, почти разложились и не умели оценить былого, и ничего о нем не помнили - какие-то обрубки и ошметки, воображая себя сущностями, ползали наподобие гусениц, не обращая на новенького никакого внимания. Эти гусеницы, недоразложившиеся призраки, продолжали спорить и судить о житейской чепухе, которая уже не имела к ним никакого отношения.

Наконец, скелет решил, что ему нет никакой надобности ложиться на место. "Чего мне злобствовать? - подумал он в отличие от своих экранизированных собратьев. - Ведь мне ничего и не надо".

И он тогда начал творить всяческое добро, насмерть запугивая тех, кому покровительствовал и сотворял бескорыстные благодеяния.

Но вот однажды, странствуя, он натолкнулся на одного очень упертого то ли евангелиста, то ли свидетеля Иеговы, ненадолго покинувшего Сторожевую Башню с обходом, оставив в Сторожевой Башне дозор на круглые сутки - то есть дневной, ночной и даже сумеречный.

- А что же это ты, скелет, такой вдруг добренький? - прищурился проповедник.

- Так вот - с чего мне гневаться? Я все раздал, мне ничего не нужно - вот я и говорю: оставь все и ступай за мной!

- Нет, не все! - возразил проповедник, б

Дети съехались на дачу.

Когда к середине июня вся их компания была в сборе, они решили обследовать запретное место: чердак, где не надеялись, конечно, найти сундуки с сокровищами или спугнуть привидение. Они полезли туда просто так, из упрямого любопытства и своеволия, потому что им не разрешали этого делать. Но все получилось, как в сказке: явились и кипы рухляди, и скрипы, и стоны, и шорохи, и, как это ни удивительно - привидение.

На самом деле то был скелет, забытый в шкафу какой-то прабабушкой. Статный и ладный, в изъеденном молью костюме, он вывалился, едва ребятня отворила скрипучую дверцу. По полу покатился цилиндр; с шейных, обглоданных вечностью позвонков, соскользнула бабочка-галстук и тут же скрылась, потому что это был настоящий, живой мотылек, случайно залетевший в гардеробную усыпальницу и теперь торопившийся по своим суточным, но для него судьбоносным, делам. В скелете - в том, как он повалился -сохранилась военная выправка, по которой можно было судить, что он только вышел в отставку - и мигом угодил в злополучный шкаф.

В оживших скелетах нет ничего загадочного. Это тот же человек, только его стало намного меньше - и что же он сделает? чем займется? Скорее всего, какими-нибудь обыденными делами, но он быстро столкнется с недоступностью былых радостей. И как же ему в этом случае не крушить все подряд, и не стращать разочарованно и мстительно все живое? Скелету бы в церковь сходить, да назваться мощами и потолкаться там - авось, заработает хоть какое внимание, побывает на экспертизе, и были бы кости, а мясо нарастет. Но он поступит сугубо по-человечески: все сокрушит, уляжется в койку, отвернется к стенке и будет скрипеть зубами. Всего этого от скелетов ждут заранее, и потому остерегаются их на кладбищах; сжигают, закапывают и распихивают по шкафам.

Возможен ли, впрочем, добрый скелет?

Вполне.

Тот скелет, о котором идет речь, при жизни был очень добропорядочным и благородным человеком. Не обнаружив в себе достаточного офицерского бесчестия, чтобы скомпрометировать прабабушку, которая слыла особой легкомысленной и непостоянной в привязанностях, он сразу спрятался в шкаф, когда по лестнице загремели шаги не то ее мужа, не то его старшего по званию.

Теперь же внуки и правнуки той особы, окопавшиеся на даче, принялись рыться в старых архивах и письмах, посетили краеведческий музей, изучили местные хроники, ибо тамошняя земля славилась древней библиотекой под властью полупомешанного учителя литературы. Так и вышло, что им удалось установить личность покойного, а самим превратиться в настоящих следопытов неопределенной окраски.

И вот былого офицера, десятилетиями исправно, как на часах, стоявшего в шкафу - его, который был не чета современным ходокам, что выпали бы из этого шкафа как были, в семейных трусах, при первых звуках трубного гнева - похоронили, как положено, на сельском кладбище, по христианскому обряду.

Своим благородством и верностью скелет сохранил себе толику активного бытия. И по ночам, особенно в канун всех святых, он выбирался из-под плиты и присаживался рядом, внимательно изучая эмаль с коричневой фотографией. Последнюю раскопали дотошные людопыты, и было особенно следопытно взирать на дату рождения с последующим прочерком и знаком вопроса. С фотографии смотрел насупленный кавалер с подкрученными усами, но добрыми - по всей вероятности, карими - глазами, при воротничке и фуражке, а из-под погона струился, теряясь на границе овала, аксельбант. "Вот я какой был", - обращался скелет к местному сброду, но кладбищенское отребье, чьи души так и не нашли упокоения, духовно разложилось и не ценило прошлого, и ничего о нем не помнило - какие-то обрубки и ошметки, воображая себя сущностями, ползали наподобие гусениц, не обращая на новенького никакого внимания. Эти черви, недоразложившиеся призраки, продолжали судачить о житейской чепухе, которая уже не имела к ним никакого отношения.

Тогда скелет решил, что ему не обязательно укладываться на место. Но злобствовать не захотел. "Зачем? - подумал он. - Ведь мне ничего и не надо".

И начал творить всяческое добро, насмерть запугивая тех, кому покровительствовал, и совершая прочие бескорыстные благодеяния.

Однако же, странствуя, скелет наткнулся на очень упертого не то евангелиста, не то свидетеля Иеговы, ненадолго покинувшего Сторожевую Башню ради пешего дозора.

- А что это ты, скелет, вдруг добренький? - прищурился проповедник.

- С чего мне гневаться? Я все раздал, мне ничего не нужно - вот я и говорю: оставьте все и ступайте за мной!

- Нет, не все! - возразил проповедник, багровея лицом и прочей плотью. - А как же череп? А тазовый пояс?

Он размахнулся, ударил скелет в самое темя, и тот рассыпался в прах.

- Вот теперь все, - довольно молвил проповедник. - Теперь можно и за тобой, но только не сейчас, а в назначенный срок.

Ибо любая глубинная мудрость, будь она хоть какого вероисповедания, гласит, что идти, кто бы тебя ни позвал за собой, полагается к непостижимому абсолюту, в котором и затеряться приятно.

агровея лицом и прочей плотью. - А как же череп? А тазовый пояс?

Он размахнулся и треснул скелет тяжеленным томом Писания в самое темя, и тот рассыпался в прах.

- Вот теперь все, - довольно молвил недавний собеседник скелета. - Теперь можно и за тобой, но не сейчас, а в назначенный срок.

Ибо любая глубинная мудрость, будь она хоть какого вероисповедания, гласит, что идти, кто бы тебя ни позвал за собой, полагается к непостижимому абсолюту, в котором и затеряться-то приятно.

сентябрь 2004

© Алексей Смирнов, 2004-2023.
© Сетевая Словесность, 2004-2023.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Ирина Фельдман: Посланница Божественной Любви [Я еще не умею любить, но уже смотрю любви в лицо. Только это не романтическая любовь. Я люблю людей, которые читают мои истории. Людей, которые встречаются...] Анна Аликевич: Религия добра (о сборнике стихотворений Марии Фроловской и Натальи Захарцевой "Антоновка с Авалона") [Радование жизни, способность ощущать счастье цветения и свет надежды прежде всего – отличают творчество героинь материала. Должна ли настоящая поэзия...] Павел Сидельников: Из книги стихотворений "Долгое дыхание" [Восходит солнце. Тем и хороша, / быть может, ночь – наутро оставляет / минуту на прощанье. О, душа! / Сойти б с ума, да ум не позволяет...] Олег Горшков: Пришествие печали [Печаль в твоём вине, твоих стихах, / и в музыке, и в запахах, и в детях. / Избыта боль, куда-то канул страх, / и лишь печаль господствует на свете...] Елена Сомова: Пять рассказов [Не спеши отдавать Божью милость, самой тебе дарованную в виде любви, даже когда просчиталась. Не отдавайся ошибке и не отчаивайся...] Любовь Берёзкина: "Круглый стол" на тему "Тенденции и проблемы современной поэзии", Часть I [Наша задача: попытаться показать литературный процесс изнутри. Для этого совершенно разным, не знакомым между собой представителям литературной среды...] Людмила Свирская: Покой не наступает на Земле [Покой не наступает на Земле, / В весну не открывается фрамуга – / В глухом, непроходимом феврале / Сидим, молчим и смотрим друг на друга...] Пётр Старцев: Билет на море [Наши роботы нас никогда не простят, / Наши роботы нас не осудят. / Наши роботы нам надонатили стяг, / Под которым нас выведут в люди...] Читайте также: Андрей Баранов: Невостребованные | Екатерина Вольховская: Форма взаимодействия | Наталья Захарцева: Корми моих драконов | Владислав Китик: Дыханье, входящее в речь | Наталья Козаченко: Сашка, молчи! | Андрей Мансуров: Храбрость | Константин Морев: Екатерина Басманова: "Миллионы не моего отца" | Эмилия Песочина: "Здесь колдовские чары" | Сергей Комлев: Неба синего из Дону испить | Владимир Луг: Ностальгия по земному раю | Мария Мельникова: Как приручить тотемного зверя | Алексей Смирнов: Три рассказа | Наталья Сухорукова: На пороге: и Заикание | Виктор Хатеновский: Здесь даже камни пахнут морем | Владимир Алейников: Книга стихотворений "Плаванье" (1968 г.)