"Они делили апельсин"
.....................
Сначала, днём, может быть, буду беречь тебя и защищать.
А ночью, устав, я, вероятно, уткнусь в твое плечо.
И буду твоим самым преданным утконосом.
А всё потому што я есть те, кого я люблю.
.....................
Про утробный жемчуг
Вот у меня чашка, плед и клавиатура,
Молодое тело - ну казалось, чего еще нужно,
А всё равно - не достает мизерной детальки,
Не складывается, не срастается мозаика
Ух, тварь заболотная, поймаю да искромсаю
Вырву из тебя самое оно, чего никому не открываешь,
Выставлю на черную площадь на всеобщее обозрение,
Посмотрим, чего ты тогда запоешь, заиграешь
Вот у меня дом, семья, финансовая стабильность,
Благородная специальность и неблагородное хобби,
А чего за дыра ноет у меня под диафрагмой,
Откуда ей взятися, и чем залатать, заполнить
Эй скоморошик вот вырву из тебя самое дорогое
Выкушу и скрывать не буду - спрятанное легче находится
Поди тогда разберись куда и что и к чему присобачивать,
Коли без того ты глухой слепой немой здоровый но искалеченный
Нет, ну что-то я такое возможно всегда прячу
Вот то о чем не заговоришь и не заплачешь
Вот то, что, видимо, я и есть на самом-то деле
То, что я там наверно холю люблю-лелею
Только, видимо, это совсем не страшно
Если вот позволить украсть себя у себя кому-то
Разрешить вытащить бесценный утробный жемчуг
Продырявить, нанизать на рыбие ребра
Но только так чтобы исключительно для кого-то
Пускай бы не останется ничего ни где, ни внутри
Но если обязательно для кого-то
Только ради кого-то
.....................
- а когда жемчуг теряется где-то, как снова обрести его, как вызволить из гетто?
.....................
Неважный стишок про неважный апельсин
они делили апельсин, много их, а я один.
стою един-единешенек, скрыт за чужим веселием,
как за стеной китайской,
как за горой альпийской
глядь на свои руки, да как заноза заною -
апельсиновый боооженька, мииииленький, чем я им не угодил?
пальцы гибкие, кожа белая - я бы, наверное, тоже его разделил,
легко, как Амосов - сосуды
а так вот подглядываю подспудно,
словно бы вор шапочный, брошенная кляча.
глядь на их лица,
всматриваюсь, ввинчиваюсь, думаю, как бы не ошибиться,
узнать, запомнить, смотрю - ух! - а там я стою, волчью песенку пою,
ножом размахива ю, толкаю вслух, все чего-то такое делю,
вроде, живой (?), по уши в соку, как в желтухе, да в снегу, как в мелу,
а только вот даже себя не помню, не говоря уж о тех, кого бы люблю
.....................
сердобольная бабка нашла в сугробе за гаражами
грела в сухих ладошках вымыла в керосине
(Арсений Ровинский)
.....................
Тане Мосеевой
эспандер страха сгибается, поддается
рука белая, белая кисть, суставы хрустят, не гнутся
слышу топот железных ножек ножек железных госсссподи
дев..., моя девочка, девочка моя эта синяя синяя смерть - она не твоя
речная она речная стоишь у высокого устья
ай как же мне кажется, что ты можешь переломиться
куда ты поплывешь тогда, куда, нынче занята всякая звезда,
места нет нигде, ни в воздухе, ни в земле
топают железные ножки топают везде топают по воде
девочка это не ты и волос твоих густых и глаз твоих слепых
и рук твоих крылатых это удары молодости под дых
не смотри вниз не дышши вниз
возьмись за что-то хотя б зубами ухватись
вот за эспандер страха это же я да я всё что может быть смогу протянуть
чтобы зацепиться не летать от карнизов не тонуть
спроси еще ничего-нибудь пока я тут стою слуша ю
чей-то железный топот в пути пока мне не пора идти
.....................
я хотел бы жить в мире
где всё поправимо
(Станислав Львовский)
.....................
Ане
с Анечкой вместе росли, она мечтала играть на скрипке,
но ни музыкальных пальцев, ни слуха, ну, вот, так получилось.
болезненно бледный человек ее танцевать научил
перед тем, как выебать. я завидовал - не умел ни того, ни другого
Анечка! я бы унес тебя на самую высокую многоэтажку,
отдал бы все вкладыши Turbo, все битловские пластинки
лишь бы тогда, семь лет назад, не найти тебя в лесу голой,
не обернуть плечи курткой, думая о том - было ли приятно немного
или же только больно
и о том, что, наверное, если идти-идти твоим телом
даже самый угольный свет - и тот обратится белым
.....................
Прозрачно, как алтарная преграда,
сияет небо. Мне в алтарь нельзя...
(Вера Павлова)
.....................
Саше
Саша спрашивает: что это светится на потолке.
в темной комнате мама светлее всякого ангела, теплее всяческой лавы.
не хочется быть ни пожарником, ни героем, сминая в руке
плотный шарик из страха жгучего, странного.
- тише, малыш, убереги себя маленьким дурачком,
аленьким цветочком, между небом и грунтом переходничком,
держи горький шарик во влажной жаре за щекой,
куда не досмотрят зрачком, не достанут рукой.
настоящие герои оказываются на высоком чердаке,
не зная заранее о прогнившей в полу доске,
покоряют море, не ведая о глубине,
пьют, не догадываясь, что истина в вине.
и что-то ласково треплет их по румяной щеке,
подкидывает мячиком на всемогущей руке,
сводит суденышки на беснующейся реке
за то, что не спрашивают - что это светится на потолке.
.....................
Молча на даче с мамой за водой ходили. Цепь звенела, рядышком теленок пасся всегда,
а вообще страшно было почему-то. Это тогда было так - "почему-то", теперь-то знаю отчего.
Рассказала, Славик смеялся, и я тоже, а всё равно колодцев боюсь. И высоты еще.
.....................
Маме
я видела на дне не тень, не отраженье
а чей-то мутный глаз
мне было виновато, страшно было -
откуда я, такая вот, взялась?
но мама за руку вела, и пахло липой,
порезом липким (чтоб не думать взгляд,
стакан разбила, воду разлила).
теперь-то знамо - у колодца нету
ни глаз, ни слуха.
на повзрослевших это смотрит сверху
глубоким куполом.
порожним, неизбежным увяданьем
поклеточно, всегдашно наблюдает.
увы, стекло небес не разобьешь.
.....................
(о любви)
...А когда ты был сгнивала и стыла пища,
Будто ангел раздвигал коленями небо
И мочился на мое жилище
(Евгения Лавут)
.....................
К.
Алтын
(Первый вдох)
вот, говоришь, гордый - так выпрямись хордой, пересчитай ступеньки носом,
поцелуй кафель на площадке, плюйся пылью, грязью c чужих ботинок
выветрил гордость, выблевал вместе с грязью,
и - сирота, изгибаешься дугой, ползаешь нагой.
вот, говоришь, - сирота, нет ни черта, ни брата, ни жены, ни отца,
ни врага-благородца, ни друга-подлеца,
зияет черное дупло вместо лица,
а в руках ивовый кнут да письмецо от гонца:
"помнишь, был гордым, выбирал между медом и пирогом,
прогонял гостей - я мол сейчас хочу говорить о другом,
у моей женщины молоко в груди, в моем сердце кровь, в печени желчь,
у меня есть всё, а всего не утопить, не сжечь.
вот тебе кнут, хлещи по голеням, бедрам, спине,
потому что печень сожгли, сердце водорослями поросло на дне,
молоко выпил нищий - обогатившись, сложил голову на ее плечо,
хлещи-свищи, зарывай любовь, обернутую парчой"
в ответ яростно топчешь исписанный клочок,
я тебе что, юла, я тебе что, волчок,
чтобы крутиться, смотря потере в дырявый зрачок,
да пошёл ты, гонец, ко всем чертям, мне и без того горячо!
послушай и запиши, дружок, счастье - это когда нечего терять
повторю, чтоб пропечаталось, счастье - это когда нечего терять
счастье когда нечего некого когда некого нечего, как, впечаталось
я абсолютно счастлив да я совершенно счастлив
Выдох
укоренила вишенкой меня
а выжелтила листики меня
и выкроила корочку меня
да вывинтила веточки меня
попробуй-ка искоренить меня -
поди, разрежь-ка косточки меня
Второй вдох
...приснилось, будто талая вода,
немыслимый источник преступленья,
так воровато мягко подступала,
что не заметил, как я утонул,
и плыл - уже утопленником серым,
но и об этом всё еще не знал -
дышал и кашлял по привычке, и,
когда подплыл к зеленому окну
(она любила, чтобы всё цвело -
и дикий виноград оплел решетку),
когда стучал в стекло, кричал впустить
она не слышала, смотрела сквозь меня -
тогда лишь догадался, что я мертв,
и что страшнее - что давно проснулся
.....................
вот он опять дрожит, носится над дворами
и если это не голос, то что же это?
(Арсений Ровинский)
.....................
Ярославу
каждое утро подставляю небу тонкие пальцы, но луч света скукоживается в темном царстве,
не верила тебе, купилась после, но разуверилась всё же,
с каждым рассветом принужденная кликать в клети
из мышц кровавых и бычьей кожи.
я же женщина, мастер, женщина, трижды женщина, острые плечи, видишь, волосы
золотой масти, но все желанья мои свернулись фибриновым сгустком
открывала пандоров ящик, подписанный "счастье" -
мускулистых стервятников вызволяла на свою голову,
не мог что ли так обмануть,
чтоб внутри было хотя бы пусто?
перекачу поле, приму вовнутрь любое жало, коль уж любовь для меня является мертвым плодом,
но сделай так, чтобы хотя бы не унижали?
не плачу ли за всё своим нерожденным сыном,
друзьями, отцом, дающим под зад коленом?
я же тобою, тобою, да, тоже, тобою сделана, а тебе лишь бы шинковать меня на кусочки,
когда стучала в живот полупьяной мамки,
когда припадала к груди переполненной, сочной,
смотрела-смотрела в твой налитый глаз на закате,
думала, добрый, тянула молочные ручки,
ты меня шлепал, шутя, а потом больнее,
высек после - мол, ну как тебе жизнь, сучка?
я же женщина, боже, искалечена трижды, женщина, ярослав, говорят, возражу - ярославна, нет же,
ты же сделал меня из глины и пота ночью,
вот и нужен гончар мозолистый, дабы обжечь меня,
пускай глины здесь всего-то на полгоршочка.
отпусти меня, искорени, не пропаду, не потеряюсь, в полосатом поле, в пшеничной воле, не окаменею,
научусь живительному прощенью
овладею искусством верить в тебя, поверь мне,
даже Павлика разлюблю, вычеркну, брошу,
всё это, слышишь, в прошлом.
освободи, подбрось медяшкой на свет белый, буду крутиться, петь, светиться орлом и решкой,
новой, упаду в ладонь проходимца Пашки,
ты мне показал, могу даже то, чего не умею делать,
но никак не умею быть женщиной в мужском теле.
август - октябрь 2003
|