Сергей Слепухин
ТОЧКА СБЛИЖЕНИЯ
(о стихах Геннадия Каневского)
"Следуя извечной привычке, основанной на необходимости,
человек рассматривает как вещь в строгом смысле слова
лишь те предметы, до которых можно дотронуться...
Когда предмет переходит в область дальнего, он
дематериализуется. Если расстояние велико - дерево,
замок, горная цепь у предела недостижимого горизонта,
- все обретает иллюзорные очертания потусторонних
видений"
|
Хосе Ортега-и-Гассет. О точке зрения в искусстве. |
Поэт открывает окно. Окно одновременно разделяет и соединяет пространство комнаты и внешний, "заоконный", мир, "стоящий за окном театр провинциальный".
... окно. как распахнутый глаз,
с которого жизнь начиналась.
|
Не старайтесь увидеть из окна комнаты Геннадия Каневского привычный московский пейзаж. Вы его не найдете. "Художник не должен ограничивать себя только тем, что он видит в оконной раме. Он отличается от обычного фотографа тем, что может показать сцену такой, какой она видится ему с разных сторон балкона", - писал сто лет назад Умберто Боччони. Вот и Геннадий Каневский в своих стихах также решительно отказывается от традиционного принципа построения перспективы из одной точки. Ибо он знает правила дальнего зрения, ведает, как "жизнь свести / в точку, неразличимую вдалеке".
Уже никто не помнит, что пейзаж когда-то зародился как метафизический жанр, что этот трамвай, этот бумажный змей в небе, этот клен в Разумовском на самом деле гораздо больше, чем бумага, машина, дерево. Когда родился жанр пейзажа, человек вдруг перестал ощущать себя центром Вселенной, он начал теряться в бесконечности космоса, а его фигура превратилась в фигурку.
Лирический герой Геннадия Каневского - едва различимый элемент столичного ландшафта, уравненный в правах с другими "москвичами и гостями столицы", кошечками и собачками, голубыми кремлевскими елями и ясеневскими кленами, мерсами, тойотами и пассатами, небоскребами, хрущобами... Уравненный в правах, или же их лишенный ...
Хайдеггер когда-то заметил: мы живем в мире, где все ни близко, ни далеко, словно лишилось дистанции. В последнее время мы еще больше преуспели в устранении любых расстояний. Но вспомним старого философа: "Что же тогда близость, если вместе с ее отсутствием куда-то делась и даль?"
У поэта постижение жизни начинается с выяснения точки зрения. Есть два типа зрения: дальнее и ближнее. Предмет ближнего - Вещь, дальнего - Пустота. Вопрос о точке зрения неизменно переключается с "откуда?" на "кто?" А это для поэта главное: Ecce - Homo? Се - Человек? Кто я, Наблюдатель, в этом мире? Обо мне ли стихотворение - эта жизнь, бегущая за окном?
- О тебе бегу, наблюдатель, с пятого этажа глядящий,
воздвигающий эти врата, откладывающий в долгий ящик
все на свете, заслышав осипший тростник знакомый.
О тебе, даже и тогда не выходящий из дома,
ссылаясь на геморрой, на лень, на теплое лоно,
когда мимо тебя пробегает твой истинный звук, настоящий...
|
(- О чем ты бежишь, утренний бегун в парке?..)
|
Небо, горизонт, море - мироздание Каневского. Не имеющие четких границ, постоянно смещающиеся в пространстве, увиденные под разными углами зрения. Когда-то полубезумный Каспар Давид Фридрих упрекал современников, что в их картинах угол обзора всего сорок пять градусов, тогда как необходимо - сто. Наблюдатель, что "на крыше живет жестяной", в стихах Геннадия Каневского обладает более широким полем зрения. Он, вооруженный "фонариком и сном", способен видеть жизнь и с высоты облаков, из глубины внутреннего моря, через стены многоквартирного московского дома. Почему так? -
Просто нас угораздило жить свысока,
Видеть вещи с другой стороны...
Нам отдали с лотка, по цене коробка
Спичек - пару мгновений весны.
|
(По второму каналу опять - сериал...)
|
"Раздвигая плечом небеса, / Плыть легко и глотать торопливо..." - это призвание, это дар лирического героя Каневского.
Язык так зыбко-непонятен,
И так составлены слова -
Из точек, черточек и пятен -
Что можно голову сломать...
Как сладок твой полет обманный,
Твой легкий разворот ночной
От рифмы противотуманной -
Во тьму метафоры двойной,
По тайным закоулкам смысла -
Туда, к реке, где гладью вод
Отражены стихи и письма,
И о любви теченье врет...
|
(Из музыки построить стены...)
|
Фантазия и свобода. "Наблюдатель жизни" совершает свой волнующий полет не один: с ним его любовь, подруга, жена... Геннадий Каневский с присущим ему особенным мировидением поэтическую метафору жизни делает самой жизнью, "превращая полет чувства" в настоящий полет влюбленных. Границы реальности ("то, что небом у них называлось, / было комнатой...") смещаются на глазах, а мир, искажая перспективу, приобретает иное измерение.
Он соломинкой в спальне назвал
Чью-то тень - погоди - не тебя ли?
В это надо - зажмурив глаза,
Как в холодную воду - с обрыва,
Раздвигая плечом небеса,
Плыть легко и глотать торопливо,
А не так, как педанты из школ,
Все вокруг разбирая по фразам...
Это - Солнце ловили сачком
И спустили, горячее, наземь.
|
(...Понимаешь - он так говорит!)
|
Любовь - бумажный змей. Тянется в небо тонкая, звонкая бечева. Как же страшно однажды почувствовать в руке ее обрывок! И как после этого жить? Как подниматься в небо с одним крылом?! Где найти точку опоры? Как избавиться от навязчивых поисков точки отсчета? Как попасть в точку сближения с тем, кого ты потерял навсегда? "Свернуто небо. Выхода нет", "...и рыдает в углу полудурок, / Тыча пальцем в погасший экран".
...А влага в глазах стоит -
Предательская - навек...
(Любимая. Чистый снег.
Невеста.)
И щелка между твоих,
Прикрытых неплотно, век,
Была горизонтом мне,
И песней...
|
(Псалом)
|
"Бумажный змей исчез, покинув теплый дом..." Где же эти знакомые "дерево, замок, горная цепь у недостижимого горизонта", рождающие иллюзорные очертания? Где та дальняя точка Неба, куда тебя не взяли, куда - нельзя? Как достигнуть ее "в переходе через тьму / (Запах, вспышки, сучий потрох)"? Нет тебе места в занавешенных небесах. Тогда где же тебе место?
Кажется, "жизнь кончилась недавно лет назад. / Лишь голоса полночные скользят / Над тихою разлившейся водою..." "Страшно проснуться утром..." Кажется, Земля опустела, а Небо недостижимо.
Зверь выпущен, и опустела клеть.
Жизнь кончилась, но начинает петь
То, что когда-то называлось смертью.
|
(Vita nuova)
|
"Одинокий человек / воет на луну / и записывает вой..." Но, нужно же что-то делать! Надо развернуться на все сто восемьдесят, уйти глубоко-глубоко в себя, во тьму внутреннего моря, mare internum?! Моря, поглотившего когда-то паром Estonia, в день, странно совпавший с самым высоким твоим полетом - рождением общего с ней сына?
- Зачем ты не даешь мне опуститься?
Стать мертвой рыбой на песчаном блюде?
Стать камешком, ничтожнейшим на свете?
- Иди ко мне. Ты нужен мне живым!
И я взлетаю, как летают птицы.
Иду вперед, как двигаются люди.
И улыбаюсь, как умеют дети,
Под шум дождя...
"Я нужен им живым..."
|
(Mare Internum)
|
Нужен живым... Но для этого надо оставить на Земле груз, который продолжает тянуть тебя в хтонический ужас внутреннего моря: "оставь оставь / не возьмешь на небо / оставь его". Для этого необходимо снова перенастроить оптику, по-новому объять пространство, найти точку сближения с той, единственной... Твой собственный Апокалипсис, наблюдатель жизни. Твои личные библейские аллюзии: образ "Жены, облеченной в солнце", "под ногами ее - Луна", "печальный ангел отпирает небо...", тревожные сгущения атмосферы, вот-вот готовой разразиться грозой, ливневыми потоками, стихами небывалой силы...
А я - я буду дымом смотреть с небес,
Полупрозрачным облаком пролетать,
Пытаться листья лавра рукой листать,
Пытаться эти запахи вспоминать,
Шептать, лепетать, щебетать - и только потом
Смиряться с тем, что тень девятого дня
Накроет эти горы, да и меня
(А чем я лучше?) зыбким своим "ничто".
|
(Двенадцать летящих пчел, и вокруг - никого...)
|
Эта лестница в Небо, это "лучшее из занятий - мостостроение", стало возможно только тогда, когда лирический герой, ведомый рукой поэта, принимает решение "казнить картографов" и "строить, как хотим"
Лучшее из занятий -
Мостостроенье:
Ангелы - начинают,
Мы - продолжаем.
|
(Поезд, ход замедляющий...)
|
Нынче бумага - кончилась. Завтра пересечемся.
Где-нибудь на Покровке, возле воды и лета.
Пусть все будет неправильно. Пусть все будет нечетко.
Из загогулин, черточек, точек и пятен света.
|
(Лучшая из моих масок...)
|
"Не рубец, не короста - буквы. / Ни страны, ни погоста - буквы", "бесконечным пейзажем - буквы..."
В Небе,
залитом "крошками света", " на пределе меж светом и тьмой", где "веревка врезается в тело / и гудит под ногами огонь". Где "бритвой по вискам / срезанная вдоль, / ходит в небесах / полная луна / и несет мою / головную боль".
В мире,
где "натянута латынь, как нити или звезды - Скопление фигур, окованное льдом..."
В воздухе "строчном",
где мельтешат "бессонные, ручные" многоточия и тире - "быстрокрылые знаки препинания" былой любви... "С темного края неба - / На светлый край, / Из ада - в рай..."
Упорствуя в своих несчастьях,
Не умирай, не воскресай,
А, точно легкий шар воздушный,
Лети меж женщиной и сном,
Когда придут по наши души
Со сковородкой и веслом.
Они тебя в полете дивном
Не опечалят, не сдадут.
Лети меж женщиной и ливнем,
Частично - там, частично - тут.
Сквозь восходящих улиц сети,
В оплывшей влаге дождевой,
Одним лучом закат подсветит
Текучий мир. Когда-то - твой.
|
(Смешение дыханий частых...)
|
Поэт обретает дар "в толще тишины" "трогать руками запретное", открывать настежь "новый воздух, иные пути", различать во тьме "невнятные письма" - "стихотворный мерцающий бред" прошлого.
В своих стихах Каневский добивается необычного эффекта. Ему, как когда-то Каспару Давиду Фридриху, удается в один и тот же момент времени изображать лирического героя в двух измерениях, двух состояниях: это человек, уже переживший утрату, и прежний, еще не готовый ее пережить, не знающий о предстоящих жизненных испытаниях.
качни два острова
два глаза
и парность вечную
терпи
непрочный день
и хрупкий разум
как медвежонок
на цепи
назад ли
в огненное лето
вперед ли
к вечной белизне
а равновесие
нелепо
как односложность
да и нет
|
(Круг, VI)
|
Если на знаменитой лейпцигской картине, художник Фридрих "выводил" на мол гавани одного и того же героя, показав его подростком, зрелым мужчиной и стариком (всех трех одновременно), то Геннадий Каневский, используя этот прием, идет дальше. Никогда нельзя точно установить, в какой точке пространства и времени находится его герой.
Мятущаяся душа ищет точку сближения с невозвратимым... Пожалуй, только стихи - единственный способ достичь желаемой близости...
КОРОТКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ: Эссе, предложенное читателю, отражает лишь одну грань творчества Геннадия Каневского. Это сравнительно старые стихи, знакомые, большинство из них было опубликовано в нашем журнале. Жизнь же не стоит на месте, поэт развивается, открывая все новые и новые горизонты. Сегодняшние стихи Геннадия не перестают удивлять его новыми формальными открытиями в поэзии. Но об этом - в будущей статье.