КОЛОНКА ЧИТАТЕЛЯ
ЧИТАЕМ:  Михаил Бару. Стихи

Андрей Комов

Предисловие к новой книге Михаила Бару "Обещастье"

"Начнем ab ovo," - можем мы повторить сегодня вслед за Пушкиным. Не потому, что мы стали похожи на него через двести лет, как думал Гоголь, а потому что, как и Пушкин, переживаем время, когда все надо начинать заново, с яйца. Нас и раньше-то мало беспокоили традиции. Весь двадцатый век был временем новизны, когда сегодняшний день ценился гораздо больше вчерашнего, и мы получили только то, к чему всю жизнь стремились. Не оттого ли говорить сегодня о литературе и, тем более, о поэзии, значит попусту терять время? И не потому, что ее нет, а потому что не читают. А не читаем мы, потому что читать нечего. Это замкнутый круг. Это - время, новая полоса стабильных перемен, которую хочется пережить, как вчерашнее светлое будущее. Литература незаметна еще и потому, что все авторы как-то сразу стали неизвестными: будто и не было никогда русской литературы, а только десяток имен в памяти, как забытый храм, из которого вышел самый читающий народ.

Все это вещи общеизвестные и даже кажутся неправдой, потому что повторяются они в нашей культуре каждое столетие. Мы не Франция с прямой почти дорогой от Ронсара до Аполлинера, не Германия, прошедшая без остановок от "Песни о Роланде" до Ремарка, не Англия, соединяющая в себе Шекспира и Джойса. Путь, пройденный Европой от эпохи Возрождения, у нас повторяется последние четыреста лет в пятый раз, и нам даже не интересно уже почему это так, а не иначе. Мы знаем только, что опять начнем ab ovo, опять будем зашивать прорехи, сращивать позвонки и по мере сил наших поэтов создавать новый язык, который мы можем назвать вслед за Пушкиным "школой гармонической точности".

Поэтам всегда было труднее. "Стихи всегда беззащитны. По совести: кому они нужны, " - писал семьдесят лет назад Георгий Адамович о новой России. Сегодня же, если и публикуют книги, то в редком случае большие романы и повести. Малая же поэтическая форма или "трехстрочные верлибры", как определил их Михаил Бару, казалось бы совершенно обречены на невнимание. Кажется, что такие стихи будут читать только поэты, да и то только те, кто знает о них из Интернета. Кажется даже, что "атомы русской поэзии" (как точно назвал недавно малую поэтическую форму поэт и математик Алексей Верницкий) настолько просты, что становятся невидимы и совершенно неспособны вызвать прежнее эхо.

Однако происходит это в России, а не во Франции, и для читателя нашего, увидевшего вдруг в литературе не слово, а товар, три нерифмованные строчки значат, против всех ожиданий, намного больше увесистого кирпича прозы. Происходит это потому, наверное, что мы по природе своей не равнодушны к "свободному" порядку слов, за которыми нам всегда виделось не определение жизни, а нечто большее, не умещавшееся ни в какие слова и ни в какую логику.

Дело не в том, что короткие стихи читать легче. Я помню, как жена моя, преподававшая литературу в школе, показывала детям стихи Михаила Бару и как ей не только не надо было объяснять что там написано и почему именно так, но пришлось создать стенную газету, в которую дети писали свои трехстишья, прозаические миниатюры и рецензии на современную литературу. Школа была обычной, не литературной, и дети не старшеклассники, а 2-6 класс. Все дело - в нашем постоянном, заложенном в самой русской речи, поиске "гармонической точности".

Если не верите, прочитайте вашим детям, например, такое трехстишье из этой книги:

Осенний дождь
Намокшие крылья сложив
По лужам бреду домой.

Спросите, почему "крылья"? И Вы увидите, что получится.

Другой пример - конкурс хайку, который был объявлен летом 1998 года посольством Японии, газетой "Аргументы и факты". Проведению конкурса помогали МГУ и сетевой литературный журнал "Вавилон". Многие об этом знают, и это уже история. Поразительно то, что было получено более 12 тысяч работ из всех регионов России, стран СНГ и дальнего зарубежья от авторов от 6 до 80 лет. Стихи присылали полгода. Вспомните, что это было за время, начиная с августа 98-го. Можно ли представить себе в любой другой стране пенсионера, вдруг понявшего, что его пенсия это - приговор, и сочиняющего японское хайку?

Про конкурс могли бы и забыть - никто бы тогда не упрекнул. Но не только не забыли, а даже деньги на книги нашли и выбрали победителей и дипломантов. Четвертым из 12 тысяч был Михаил Бару.

С тех пор Бару выпустил книги "Обет безбрючия", "Поджигатель жизни", "Презумпция невинности". Его публикации появились в альманахах поэзии хайку "Тритон", в журналах "Волга" и "Арион", много публикаций появилось в литературных журналах Интернета. Внутренне зрение автора изменилось, возникла легкость и точность, позволяющие соединять то, что раньше могло потребовать сюжета:

снег на подоконнике
пурпурные цветы магнолии
на почтовой марке

Словом, изменился автор, начавший писать небольшие миниатюры в конце 80-х, изменилась с того времени до неузнаваемости и литературная ситуация. Однако отношение к поэтическим миниатюрам осталось едва ли не прежним - слишком просто. Даже больше. Вдруг стало "очевидным", что никакой особенности у художественной литературы нет, а есть только тексты, необходимые в реальной жизни. Не нужна "школа точности" - можно писать все.

На это замечательно ответил профессор, доктор искусствоведения, филолог и член Союза композиторов М. Ш. Бонфельд: "... свойство художественного произведения делает его сродни живой материи - не механизму, но организму... "

"Язык есть не только материал поэзии, как мрамор - ваяния, но сама поэзия, " - вспоминает он также слова, сказанные почти сто лет академиком А. А. Потебней. ("Вопросы литературы", 2003, N1)

Это относится, конечно же, не только к поэтическим миниатюрам, а ко всей словесности, но только на уровне "атома поэзии" это становится совершенно очевидным.

В одном выборе слов и в их порядке, в использовании простоты как приема, проявляется каждые сто лет скрытое от нас до этого стремление русского языка к обновлению его поэтики, а сам он становится настоящей школой поэзии без тропов, рифм, сложной ритмики и даже названия - только на уровне слова, соединяя, как писал Пастернак, в "дыханье сплава" разные лексические уровни, помогая нам преображать значения слов и создавать художественное целое.

Однако дело не только в "гармонической точности".

Русская речь сегодня так активно проникает в другие страны и познает мир, что у нас стали говорить о соединении литератур. Пишу об этом, потому что малая поэтическая форма ощущает это первой. В качестве примера объединения приводят историю проникновения японской поэзии в Америку после Второй мировой войны, затем в Европу, и, наконец, в Россию. Все это верно. Но при этом упускают из виду внутренние правила языка: японская поэзия становится у нас русской. Как стала русской немецкая система стихосложения в XVIII веке, превратившись из силлабической в силлабо-тоническую. Как невозможен в любом языке точный перевод стихов, а только новое их сочинение.

Конечно же, можно точно выполнять правила жанра: три строчки по 5-7-5 слогов. Но долго ли? Михаил Бару написал об этом так: "Что же касается японских корней, то сколько можно за них держаться? Хорошо, что мы от них понемногу уходим. Я бы и вовсе обратился к японской поэзии хайку с просьбой: "Отпусти ты нас, Христа и Будды Амиды ради!". Должна отпустить. Отпустила же Япония своих деревянных кукол к нам. А уж мы их в матрешки превратили".

Чтобы показать куда движутся "трехстрочные верлибры" Бару приведу еще один пример. Примерно два года назад он начал переводить сборник североамериканских хайку (а на сегодня уже закончил последнее, 800-е трехстишье) и ежедневно публиковать их в своем ЛивЖурнале. Там же публикуются самые последние его стихотворения, поэтические афоризмы, небольшие рассказы и очерки. Сайт вскоре стал настолько популярным, что только количество откликов на публикации превышает иногда сотню, не говоря о тех, кто просто их читает. Но, пожалуй, самое удивительное - появляются соавторы не только переводов, но и его собственных стихов, чему Михаил, в отличии от большинства поэтов, очень рад и публикует их тексты вместе со своими, видимо почувствовав, что краткая поэтическая форма стремится в русской речи от монолога к синтезу голосов и смыслов. К отдельной жизни строк и независимости слов в строгом единстве невидимого целого.

весенние облака
в каждом слове твоем
обещастье

Продолжится ли это движение? Будут ли стихи его лирикой, станут ли они в будущем ближе к хору народной поэзии или их победит проза? Ответа нет, но уже сегодня ясно, что русская речь создала еще одну биографию.

Обсуждение